знаем удивленья,

Следя твой путь сквозь стекла крыш,

Бензол приносит исцеленья,

До звезд разносится матчиш

Наш мир, раскинув хвост павлиний,

Как ты, исполнен буйством грез

Через Симплон, моря, пустыни,

Сквозь алый вихрь небесных роз,

Сквозь ночь, сквозь мглу — стремят отныне

Полет — стада стальных стрекоз!

Грозись, грозись над головою,

Звезды ужасной красота!

Смолкай сердито за спиною,

Однообразный треск винта!

Но гибель не страшна герою,

Пока безумствует мечта!

Сентябрь-октябрь 1910 (1917)

«Идут часы, и дни, и годы…»

Идут часы, и дни, и годы.

Хочу стряхнуть какой-то сон,

Взглянуть в лицо людей, природы

Рассеять сумерки времен…

Там кто-то машет, дразнит светом

(Так зимней ночью, на крыльцо

Тень чья-то глянет силуэтом,

И быстро спрячется лицо).

Вот меч. Он — был. Но он — не нужен.

Кто обессилил руку мне?—

Я помню: мелкий ряд жемчужин

Однажды ночью, при луне,

Больная, жалобная стужа,

И моря снеговая гладь…

Из-под ресниц сверкнувший ужас —

Старинный ужас (дай понять)…

Слова? — Их не было. — Что ж было?

Ни сон, ни явь. Вдали, вдали

Звенело, гасло, уходило

И отделялось от земли…

И умерло. А губы пели.

Прошли часы, или года…

(Лишь телеграфные звенели

На черном небе провода…)

И вдруг (как памятно, знакомо!)

Отчетливо, издалека

Раздался голос: Ессе homo![1]

Меч выпал. Дрогнула рука…

И перевязан шелком душным

(Чтоб кровь не шла из черных жил),

Я был веселым и послушным,

Обезоруженный — служил.

Но час настал. Припоминая,

Я вспомнил: Нет, я не слуга.

Так падай, перевязь цветная!

Хлынь, кровь, и обагри снега!

4 октября 1910

«Знаю я твое льстивое имя…»

Знаю я твое льстивое имя,

Черный бархат и губы в огне,

Но стоит за плечами твоими

Иногда неизвестное мне.

И ложится упорная гневность

У меня меж бровей на челе:

Она жжет меня, черная ревность

По твоей незнакомой земле.

И, готовый на новые муки,

Вспоминаю те вьюги, снега,

Твои дикие слабые руки,

Бормотании твоих жемчуга.

18 ноября 1910

«В неуверенном, зыбком полете…»

В неуверенном, зыбком полете

Ты над бездной взвился и повис.

Что-то древнее есть в повороте

Мертвых крыльев, подогнутых вниз.

Как ты можешь летать и кружиться

Без любви, без души, без лица?

О, стальная, бесстрастная птица,

Чем ты можешь прославить творца?

В серых сферах летай и скитайся,

Пусть оркестр на трибуне гремит

Но под легкую музыку вальса

Остановится сердце — и винт.

Ноябрь 1910

Примечания

1 Се человек! (лат.).