современных Грильпарцеру, не говорят нам ничего. Имя Грильпарцера история запомнила. Не есть ли это лучшее доказательство того, что поэт действительно «обнаружил способность влить человеческую кровь даже в безжизненные персонажи „трагедий рока“» и что эти трагедии относятся к «Праматери» примерно так, как сама «Праматерь» — к «Эдипу», — как говорят доброжелательные критики? Но «Праматерь» — современница тех произведений, где изображается неумолимая покорность слепому року; все живые и страстные герои трагедии находятся во власти «странных шелестов», проносящихся по залам родового замка. Они скованы холодом зимней вьюги, которая голосит за окнами, в полях. Все эти страшные шелесты и голоса воплощаются в какой-то призрачной красавице, которую отец принимает за дочь, а жених — за невесту. — Всё страстно желающее жизни, любви и обновления — гибнет; только она, чье единственное желание — отдохнуть, успокоиться в «гробовом ящике», — торжествует свою тусклую победу, озаренную луною да беспомощными свечами на столе.

Чем глубже Грильпарцер погружается в свою мрачную мистику, тем больше просыпается во мне публицистическое желание перевести пьесу на гибель русского дворянства; в самом деле, тот, кто любил его нежно, чья благодарная память сохранила все чудесные дары его русскому искусству и русской общественности в прошлом столетии, кто ясно понял, что пора уже перестать плакать о том, что его благодатные соки ушли в родную землю безвозвратно, — кто знает все это, тот поймет, каким воздухом был насыщен родовой замок Боротин, сидя в старой дворянской усадьбе, которую сотрясает ночная гроза или дни и ночи не прекращающийся осенний ливень; кругом на версты и версты протянулась равнина, затопленная ливнем, населенная людьми давно непонятными и справедливо не понимающими меня; а на горизонте стоит тихое зарево далекого пожара: это, вероятно, молния подожгла деревню.

Я не могу быть до конца публицистом и знаю, что в трагедии Грильпарцера есть еще и невыразимое. Это — не только искусство; искусство драматурга далеко от совершенства. Скорее, это глубокое чувство реакции, которое знакомо нам во всей полноте, а может быть, еще какое-то чувство, которое неизбежно посещает человека в известные периоды его жизни, когда он «подводит итоги», начинает вспоминать… и иной раз довспоминается до того, что станет жутко.

Лучше не будить хаоса «уснувших дум»: «из смертной рвется он груди и с беспредельным жаждет слиться». Во всяком случае, лучше молчать о нем; пусть он бушует в сирой и тревожной душе художника, рождая своих «светлых дочерей» — чистые создания искусства.

То невыразимое, что заключено в «Праматери», лучше всего выразил сам Грильпарцер в монологе старого графа: это то, чего боится мужественный отец, когда он остерегает юного Яромира от своего замка и от союза с любимой дочерью.

О, зачем сюда ты прибыл?

Думал ты, мой друг невинный,

Что царит здесь светлый праздник?

Посмотрел бы ты на нас

Здесь, в ночных, пустынных залах,

За безрадостным столом;

Как тогда часы влекутся,

Как замедлен разговор!

Каждый шорох заставляет

Сердце каждое дрожать!

И отец в лицо родное

Милой дочери своей

С тайным страхом и тоскою

Лишь решается взглянуть:

То дитя его родное,

Иль виденье гробовое?

Видишь, сын мой, как живут

Здесь отмеченные роком!

Ты же — мужественный дух,

Радость жизни быстролетной

И покой своей души, —

Все богатства хочешь бросить

В дома нашего пожар?

О, мой сын, ты не погасишь,

Только с нами ты сгоришь!

Когда Яромир выражает готовность остаться с ними, хотя бы ему грозила гибель, старик горестно задумывается. Нежная Берта говорит жениху: «Он не любит, чтобы на него смотрели в такие минуты: это бывает с ним часто».

Вот смысл пьесы.

Если бы «трагедии рока» не были пустой бутафорией, жизнь и литература приняли бы их в свое лоно. Но они забылись, осталась в памяти только родственная им «Праматерь» — не простая «трагедия рока».

Она вошла в жизнь и заняла в ней по праву свое не очень большое, но жуткое место; на челе тех немногих, кто пристально вчитается в нее, ляжет непременно еще одна лишняя морщина. Это — трагедия не «реакционная», но и не вечная; может быть потому, что она создана в эпоху реакции, когда все живое обессиливается мертвым. Это — интимная, предостерегающая трагедия — произведение не великой, но задумчивой и измученной души.

Александр Блок

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Граф Зденко фон-Боротин.

Берта, его дочь.

Яромир.

Болеслав.

Гюнтер, кастелян.

Капитан.

Солдат.

Толпа: солдаты и слуги.

Праматерь дома Боротин.

Первое действие

Готический зал. В глубине две двери. В боковых стенах справа и слева тоже двери. На одной из передних кулис висит заржавленный кинжал в ножнах. Поздний зимний вечер. На столе свечи.

Граф сидит у стола, устремив взоры на письмо, которое держит в руках. Вблизи Берта.

Граф

Ну, так с богом! Будь, что будет!

Ветвь срывается за ветвью,

Догнивает шаткий ствол;

Лишь удар — он также рухнет,

И очутится во прахе,

Осенявший наши долы

Широковетвистый дуб.

Век за веком эти ветви

Зеленели, отсыхали,

Ствол иссохнет, как они;

От деяний наших предков

Их стремлений, их борений

Не останется следа,

Не пройдет и полстолетья,

Как забудут наши дети

Род старинный навсегда.

Берта (у окна)

Ночь ужасная, отец мой!

Мрак и холод, как в гробу.

Ветры вспугнутые воют

И снуют, как духи ночи;

Все, что видит глаз, в снегу,

Все холмы и все вершины,

Все деревья, все равнины;

Как мертвец, земля недвижна

В снежном саване зимы;

И глазницами пустыми

Небосвод глядит беззвездный

В необъятную могилу!

Граф

Как часы идут лениво!

Слышала их бой ты, Берта?

Берта (отходя от окна и садясь за работу против отца)

Только семь часов пробило.

Граф

Семь часов? А мрак уж полный! —

Ах, дряхлеют силы года,

Дни становятся короче,

Жилы медленнее бьются,

Год склонился в темный гроб.

Берта

О, настанет май веселый,

Вновь оденутся поля,

Ветерок нежней повеет,

Луг цветами запестреет.

Граф

Новый год придет, конечно,

Этот луг зазеленеет,

Забурлят ручьи повсюду,

И цветок, теперь увядший,

Долгий зимний сон оставит,

Вскинет детскую головку

На подушке белоснежной,

Прежней, ласковой улыбкой

Улыбнется светлый взор.

Каждый куст, простерший к небу

Обессиленные бурей

И беспомощные руки,

Будет зелен, как бывало.

Все, что дышит и живет

В доме радостной природы,

Все леса, долины, воды —

Новой жизнью зацветет,

Вновь с весною оживет;

Только род мой — не воскреснет!

Берта

Грустно вам, отец мой милый!

Граф

Счастлив, дважды счастлив тот,

Кто последний час встречает

Посреди своих детей.

То не смерть, а лишь разлука,

Он живет в воспоминаньях,

Жив трудами он своими,

Жив своих детей делами,

Жив у внуков на устах.

Как прекрасно пред разлукой

Семена своих деяний

В руки милые отдать,

Чтоб они, лелея всходы,

Плод забот своих вкушали,

В наслажденьи видя вместе

Наслаждение и дар.

О, как сладко, как отрадно

То, что нам отцы вручили,

Передать любимым детям,

Пережить себя на свете.

Берта

Ненавистное письмо!

Принесло оно, казалось,

Вам, отец мой, свет и радость,

А теперь, когда прочли вы,

Мысли черные пришли.

Граф

Не письмо тому причиной —

Все, что в нем, я знал заране,

Нет, уверенность слепая,

Все растущая во мне,

Что сама судьба решила

По всему лицу земному

Истребить мой древний род.

Пишут мне, что дальний родич

(Только раз его я видел,

Но наследники остались

В роде — только он, да я),

Он бездетным стариком

Умер в ночь, и я — последний

В знаменитом древнем роде,

Этот род умрет со мной.

Ах, не сын пойдет печальный

За моею колесницей, —

Нет, глашатай погребальный

Щит старинный, родовой,

Что в боях сиял со мной,

Шпагу ту, что мне служила,

Скорбно сложит на могилу. —

Есть старинное преданье,

Что идет из уст в уста:

Рода нашего Праматерь

За былые злодеянья

Здесь блуждать обречена

До поры, пока последний

Отпрыск про́клятого рода

Не уйдет с лица земного.

Вот теперь ей будет радость,

Цель ее недалека!

Я почти поверил сказке,

Перст поистине могучий

Нам паденье указал.

Я стоял цветущий, сильный

Меж троих могучих братьев, —

Всех скосила злая смерть,

Я супругу ввел в мой замок

Дивно-нежную, как ты.

Счастлив был союз наш верный,

И плодом его любовным

Были вскоре сын и дочь.

Но, когда она угасла,

Дети были мне единой

В мире радостью живой.

И берег я пуще глазу

Драгоценнейший залог.

Но — напрасная надежда!

Нашей мудрости невмочь

Бой неравный с мрачной силой.

Если жертв она просила,

Унесет в глухую ночь.

Сыну минуло три года

В день, когда, в саду играя,

Он от няньки убежал.

Дверь открытая из сада

Привела его к пруду.

Дверь всегда была закрыта,

Лишь тогда был вход свободен —

(С горечью.)

Ведь не то — он был бы жив!

Ах, твои я вижу слезы,

Вместе плачем мы с тобой,

Верно, знаешь ты развязку?

Я, несчастный, малодушный,

Поверял тебе нередко

Эти скорбные рассказы.

Что же? — Сын мой утонул;

Многие тонули раньше.

Правда, он моим был сыном,

Был единственной надеждой

Хилой старости моей,

Ну, и что же? — Он погиб!

И бездетным я умру!

Берта

Ах, отец мой!

Граф

Понимаю

Я упрек любимых уст.

Я зову себя бездетным,

Ты же, верная, со мной.

Ах, прости — владельцу клада:

Я растратил половину

В лютой буре тяжких бед,

Избалованный избытком,

Я и с целой половиной

Нищим чувствую себя.

Ах, прости, когда утрата

Слишком ярко мне горит!

Ведь утрата, точно молнья,

Что отнимет — озарит.

Да, поистине неправ я!

Разве — имя выше счастья?

Разве — я живу для рода?

Как же мне с холодным сердцем

От тебя всей жизни юность,

Жертвы радость принимать?

Дней моих остаток будет

Отдан счастью твоему!

Только с любящим супругом,

Лишь с достойнейшим тебя

Обретешь иное имя

И иное счастье с ним!

Выбирай себе свободно

Меж сынов страны любого.

Верю в выбор благородный!

Ты вздохнула? — Или сделан

Выбор? Так ли? Яромир?

Яромир фон Эшен юный?

Правда?

Берта

Смею ли, отец?

Граф

Даже самый малый облак

На твоем девичьем небе

Не укрыть от глаз отца.

Но корить тебя не стану

Я за то, что угадал

То, что знать давно обязан;

Разве я — отец суровый

Милой дочери своей?

Благороден родом он,

Также — подвигом своим;

Пусть придет — хочу я только

Испытать его — тогда

Новый день взойдет над нами:

Отойдут немедля к трону

Лены крупные, но все ж

Хватит вам для скромной доли

Достоянья Боротин.

Берта

О, спасибо!

Граф

Нет, не надо!

Только старый долг плачу я!

Развей есть бедней награда?

Ты не больше ль заслужила?

Он — не больше ль, этот рыцарь?

Он — тот самый, что однажды,

Жертвуя своею жизнью,

Жизнь твою спасал в лесу?

Это он, дитя родное?

Берта

О, с опасностью ужасной!

Я, отец, вам говорила,

Как ушла я в ближний лес

И совсем одна гуляла,

Летней ночью упиваясь,

В тихой ласке ветерка.

И, цветов благоуханьем

Погруженная в забвенье,

Далеко я отошла…

Вдруг, сквозь ночь и мглу звеня,

Лютни звон настиг меня,

Полный жалобы и стона,

Силой музыки пленя,

То голубки воркованьем

В темной зелени ветвей,

То протяжным замираньем,

Как влюбленный соловей…

Самый воздух слушал молча,

И листва осин дрожащих

Неподвижно замерла.

Я стояла, вся — вниманье,

Вся печалью исходя…

Вдруг хватают чьи-то руки,

Вижу странных пред собой

Двух злодеев, облеченных

В цвет кровавого убийства,

И кинжал сверкнул в глаза.

Уж взнесен кинжал разящий,

Мнится мне, я сражена

Прямо в грудь смертельной раной…

Чу! — кусты зашевелились,

Стройный юноша занес

Шпагу — правою рукою,

А рукою левой — лютню

На бледнеющих убийц.

Как поверг он их на землю,

Как один их победил,

Как он подвиг совершил, —

Я не помню. В смертном страхе

Потеряла я сознанье,

И когда вернулась к жизни,

Уж была в его объятьях,

Вся бессильная, больная;

Как дитя к родимой груди,

Я к устам его горячим

Льнула жаркими устами…

Но, отец мой, что могла я?..

За поступок благородный

Малый дар — любовь моя.

Граф

Вы встречались часто?

Берта

Случай

Подарил нас новой встречей

И еще — не только случай…

Граф

Для чего ж он избегает

Дружбы нежного отца?

Берта

Он — потомок знатных предков.

Но от предков получил

Только знатность — не богатство.

И такой, как он, бедняк

Должен, думал он, бояться,

Что богатый Боротин

Одарит его богато,

Но не дочь отдаст в награду.

Граф

Чтить умею благородство,

Если чтит оно других.

Пусть придет он и узнает,

Что богатый Боротин

Всем добром ему обязан,

Пусть он знает, что отец твой

Все сочтет богатства мира

Малой платой за тебя. —

А теперь — за арфу, Берта,

Хоть на краткий час попробуй

Усладить