уничтожит —

Кто узнает в вечном сне?

Я могу метанья множить,

Но решать — дано не мне!

Сила мрака, ты не смеешь

Крикнуть мне: «Убийца — ты!»

Я удар ударом встретил,

Но отца убила — ты!

Кто стоит передо мной?

Что мне шепчет мрак ночной?

Дай понять мне знак туманный!

Да, ты шепчешь: лечат раны,

Исцелить велишь больного…

Благодарствуй, вестник добрый,

Бог тебя благослови!

Упоительной надеждой

На его выздоровленье

Ты вернул меня любви.

Да, он должен исцелиться,

Пусть утихнет боль от ран,

Их не сын отцу наносит —

Злого ада злой обман,

Я хочу к ногам приникнуть,

Эти раны целовать,

Лютый пламень жгучей боли

Слез потоком освежать.

Нет, над этой мрачной далью

Темной силе власти нет,

Но над солнцем и звездами —

Все хранящий отчий свет.

Силы мрачные не властны

Над деянием ужасным,

И не случай здесь царит;

Это бог рукою властной

К неизвестной, но прекрасной,

Светлой цели нас стремит.

Он и мною руково́дит,

Лишь руки я знать не мог;

Тот, кто в скорбь меня приводит,

Мне в блаженстве недалек.

Между тем окна замковой капеллы осветились и оттуда начинают звучать нежные, но строгие звуки.

Что я слышу? — О, спасибо!

О, шепчитесь, звуки рая,

Сладко пойте, пойте мне,

Словно лебеди ныряя

В моря пенистой волне.

Вашей сладости небесной

Лейте в сердце мне струю,

Вашей песнею прелестной

Усыпляйте скорбь мою.

Знаю, в сладостном напеве

Мир душа моя найдет;

Тот, кто звал в громовом гневе,

Вашим голосом зовет.

Есть надежда на прощенье?

Вы не скажете мне: нет,

И врата уже открыты,

Мира вестникам привет!

Звуки становятся все строже, и наконец им начинают сопутствовать следующие слова:

Хор изнутри

Встаньте, братья!

Поднимайте

Гроб на траурный порог,

В тьме гробницы

Мирно спится

Тем, чья жизнь полна тревог.

Яромир

Как меняетесь вы быстро,

Голоса духов незримых!

Полны сладости единой

Пели вы, как рой пчелиный,

Так за что ж теперь, казня,

Тайно жалите меня?

То не звуки жизни мирной,

Так звучит напев могильный!

Церковь свет бросает в ночь —

Тише, сердце! Не пророчь!

Только б видеть, видеть, видеть!

Пусть мне гибель суждена!

Он взбирается по грудам развалившихся камней к окну капеллы.

Хор (продолжает)

Если мира

В этом мире

Сын лишил тебя родной,

Там в награду,

Вместо сына,

Твой Отец навек с тобой.

И слепого

Он обрящет,

Как Он Каина нашел,

Преступленью

Есть отмщенье,

Справедливый суд тяжел.

Яромир (бледный, шатаясь, возвращается назад)

Что там было? Что я видел?

Это правда, правда, правда?

Или очи отражают

Только сны души туманной,

Вместо мира светлого?

В месте мрачном и глухом

Был обширный божий дом.

Смертно бледные ланиты

Флером траурным повиты;

В алтаре — господень лик

Отвернулся и поник,

Будто знают эти очи

Тайный ужас долгой ночи.

И, возмездием горя,

Мрачный хор из алтаря

Властно требует отмщенья

За ночные преступленья.

На помост пустой взнесен,

Слуг толпою окружен,

Бледным светом свеч облитый,

Раной красной и открытой

Бледный там грозит мертвец,

Мертвый мой лежит отец.

Тем временем свечи гаснут в церкви.

Как? Отец? Сказать нет силы!

Тот лежит, кого убил я:

Что бы ад мне ни вопил —

Не отцом моим он был!

Я ведь только человек,

Пусть дела чернее ночи,

Все же — то дела людские,

А над жизнию отца —

Дьявол сам бы содрогнулся…

Я о голосе природы

Прежде слышал и читал;

Если вправду был отцом он,

Отчего же он молчал?

Должен был он громко крикнуть

В миг, когда кинжал взнесен:

«Стой! Кого разишь? Опомнись!

Ты к убийцам сопричтен!»

Если б та, кого люблю я,

Та, к кому стремлюсь с тоскою,

Если б мне была сестрою,

То откуда — жар страстей,

Что влечет так жадно к ней?

Бред безумный и больной!

Так ли любит брат родной?

Нет! Пусть факел Гименея

Озаряет, пламенея,

Нашу страстную любовь —

Здесь сольется наша кровь!

Вижу свет, туман редеет,

Всколыхнулась мгла, плывет;

Смелым сердцем бог владеет,

Пусть решенья час пробьет!

Разве слово иль хотенье

Грех помогут искупить?

Нет с дороги возвращенья,

Раз вступив, не отступить.

Не на счастье я родился,

Цвет не цвел невинный мне:

Тот, кто с чортом породнился,

Предан будь ему вполне.

Обладать мне ею надо,

Пусть грозит ей пламень ада,

Пусть небесная гроза

Мечет молнии в глаза!

Ад кромешный, дай любое

Имя ей! — в честном бою

Назову ее женою,

Вырву милую мою!

Наступает час решений,

Дела требует, зовет

Час зловещий привидений!

Вот — окно! Вперед! Вперед!

(Взбираясь наверх.)

Страшно, милая? Не бойся,

Ждать недолго, успокойся,

Сладко грезить, сладко спать,

Сладко друга обнимать.

(Влезает в окно.)

Входит капитан с солдатами, которые ведут Болеслава.

Капитан

Приучил ты нас не спать,

Не пытайся убежать!

Стой, не двинешься ты с места!

Где товарищ твой, скажи?

Здесь ты с ним расстался?

Болеслав

Здесь.

Капитан

Я не вижу никого.

Солдат

Капитан, вот здесь в окне

Видел я, мелькнуло что-то,

Мне казалось, человек

В это узкое отверстье

Торопливо проскользнул…

Это он, клянусь! Наверно

В подземельях тайных замка

Хочет скрыться он от нас!

Капитан

Нас он больше не обманет,

Где бы ни был он — всегда

Мщенья меч его достанет.

Так за мной, друзья! Туда!

(Уходит с солдатами)

Могильный склеп. На заднем плане — высокий памятник Праматери с подобающими эмблемами. Справа, на первом плане, помост, покрытый черной тканью.

Яромир (входит)

Так! Я здесь! — Душа, мужайся! —

Веет ужасом от стен,

Тихо сказанное слово

Возвращается в мой слух,

Словно кто-то незнакомый

Произнес его… Куда бы

Ни пошел я, предо мной

Лента по полу влечется,

Черно-красная, как кровь.

Возмущается природа,

Трепет ужаса в груди,

Но за ней — иди, иди…

(Его руки встречаются.)

А! Кто холодом обжег?

Чья рука? — Моя, моя!

Как недвижна, холодна,

Прежде кровию полна,

А теперь — рука убийцы,

Холодна рука убийцы!

(Задумывается.)

Пустяки! Нас ждет покой.

Пробил свадьбы час ночной.

Жду невесты дорогой!

Берта!

Праматерь выходит из глубины.

Праматерь

Кто зовет меня?

Яромир

Это ты! — Теперь — все благо,

Возвращается отвага!

Дева, дай тебя обнять,

Бледность с щек твоих согнать!

Отступаешь ты назад?

Устремляешь мрачный взгляд?

Разве свадьбы час печален?

Веселей, любовь моя!

Видишь, счастлив я и весел,

Будь и ты такой, как я!

Знаю я, подруга, басни,

В целом мире нет смешней!

Это — злая ложь, я знаю,

Но смешная, странная!

Эти басни — смейся, Берта! —

Говорят, что ты — сестра!

Ты — сестра моя! Невеста!

Смейся, смейся, без конца.

Праматерь (глухим голосом)

Нет, тебе я не сестра.

Яромир

Говоришь ты жалобно.

Смейся, смейся, ты — сестра!

А отец… Бежим! Готов я!

Ты готова?

Праматерь

Где отец твой?

Яромир

О, молчи!

Праматерь (возвышая голос)

Где отец твой?

Яромир

Не буди ты в сердце гнева.

Кроток я с тобою, дева,

Но когда и мрак и ад

Из глубин души звучат

В возрастающем напеве,

Ярый лев в пустынном гневе —

Пес в сравнении со мной…

Кровь поет в глубоких недрах,

И тому, кто близок сердцу,

Так же близок мой кинжал!

Замолчи!

Праматерь (сильным голосом)

Где отец твой?

Яромир

Кто велит держать ответ?

Где отец? Да знаю ль я?

Ты твердишь о бледном старце

В сединах святых кудрей!

Я настиг его, ты знаешь,

И теперь — он спит, он спит!

(Прижимая руки к груди.)

Часто, часто хочет встать,

Но опять, опять ложится,

И смыкаются зеницы,

Засыпает он, ропща…

Ты смеешься надо мной?

Прочь! Бежим с тобой отсюда!

Головой качаешь бледной?

Клятвы жаркие забыла,

Так любовь мою ты ценишь?

Смелый подвиг ценишь мой?

Все, что было драгоценно,

Весь покой души бесценной,

Мир и небо продал я,

Чтобы крикнуть: «Ты моя!»

Если б знала ты страданья,

Если б ведала терзанья,

Муки ада, бремя зла,

Сердце, кровью залитое,

Приняла душой святою, —

Ты б нежней со мной была,

Ты б меня не предала!

Праматерь

Воротись!

Яромир

Вернуться? Мне?

Нет! Ни шагу без тебя!

Я уйду — и ты — за мной!

Сам отец твой пусть придет,

Пусть в объятия возьмет,

Пусть открытых ран устами

Заклеймит меня словами:

«Проклят будь, убийца!» — Ложь!

От меня ты не уйдешь!

Праматерь

Воротись!

Яромир

Нет, никогда!

Слышно, как выламывают дверь.

Праматерь

Чу! идут!

Яромир

Пускай идут!

Только — жить с тобою, Берта,

Иль с тобою умереть!

Праматерь

Прочь! Беги! Еще не поздно!

Вторая дверь выломана.

Яромир

Берта! Прочь! Бежим со мной!

Праматерь

Мне не быть твоею Бертой!

Я — покойная Праматерь,

Сын греха! Я — мать твоя!

Яромир

То — ланиты Берты милой,

То — любимой Берты грудь!

О, приди! Проснулись силы,

Страсть и радость — с нами будь!

Праматерь

Здесь, взгляни, наряд мой брачный!

Она срывает ткань с закрытого помоста. Мертвая Берта лежит в гробу.

Яромир (отпрянув)

Горе! Призрак! Лик обманный!

Все напрасно! Я с тобой!

Берта! Лик сияет твой!

Ты одна душе желанна!

(Спешит к ней.)

Праматерь

Так приди, погибший!

Открывает руки, он падает в ее объятия.

Яромир

А!

Он отпрядывает, делает несколько шагов, влача дрожащие колени, и потом падает на гроб Берты. Дверь срывается с петель. Врываются Гюнтер, Болеслав, Капитан и солдаты.

Капитан

Сдайся! Ты умрешь, убийца!

Праматерь простирает к ним руку. Все останавливаются у двери в оцепенении.

Праматерь (наклоняясь над Яромиром)

Выйди с миром, дух мятежный.

Она склоняется над Яромиром и целует его в лоб, потом поднимает гробовой покров и скорбно покрывает оба тела. Потом произносит с поднятыми руками.

Совершилось! В час ночной

Вам хвала, благие силы!

Вскройся, ящик гробовой!

То Праматерь в сон могилы

Возвращается домой.

Она возвращается торжественной стопою в гробницу. Когда она исчезает, вошедшие бросаются на первый план.

Капитан

Не уйдешь теперь!..

Гюнтер (идет поспешно к гробу, поднимает покров и говорит со слезами)

Мертвец!

Занавес падает.

1908–1918

Монолог Берты

Этот монолог в первой четырехактной обработке трагедии должен был открывать третье действие, но потом был заменен монологом Берты в конце второго действия.

Зал как в предыдущих действиях. Свечи на столе. Берта входит.

Берта

Боже, помощи прошу!

Видишь, руки я сложила

И уста твердят молитву;

Ах! Твердить слова святые —

Это значит ли молиться!

Нет, не с праздными словами,

Но с боязнью робкой реешь

Ты, душа, вокруг любимых,

А без помыслов молитва

Смерть, не помощь принесет!

С чистым помыслом, бывало,

Лику Богочеловека

Я молитвы возносила,

Он — мой Брат и мой господь,

Я испрашивала помощь

Через братскую любовь.

Ах, какой надеждой робкой

Грудь исполнена была!

Сердце прядало, волнуясь,

Злое горе отходило,

Так весна освобождает

От шершавой оболочки

Нежной дланью — первый лист;

Зеленеет он надеждой,

Покидая зимний сон,

Вешним духом опьянен;

Далека казалась помощь,

Я же верила — придет!

Если даже невозможно,

Невозможное вздохнет!

Как теперь все изменилось!

Или бог уже не тот?

Или он не внемлет зову? —

Ах, все тот же, тот же бог,

Сил довольно у него,

И ничто не изменилось,

Кроме сердца моего.

Страху темному здесь место,

Мрак и тучи впереди;

Золотая вера детства

Отлетела из груди.

Всем сомненьям грудь открыта,

Я колеблюсь, как во сне;

И страстей крыло разбито,

И надежды нет во мне.

Факел веры дотлевает,

Слышу страха голоса!

Кто чудес не пожелает,

Тем закрыты чудеса!

Садится в кресло, роняя голову на руки.

Приложения

Балаганчик <Первоначальный набросок>

Мы можем узнать [этих] людей, сидящих в комнате с неосвещенными углами, под электрической лампой, вокруг стола. Их лица — все значительны, ни одно из них не носит на себе печати простодушия. Они разговаривают одушевленно и нервно, с каждой минутой как будто приближаясь к чему-то далекому, предчувствуя тихий лет того, чего еще никто не может выразить словами. Это люди, которых Метерлинк любит посадить вместе в зале и подсматривать, как они станут пугаться; а Верхарн сажает их, например, в одиночку у закрытой ставни слушать шаги на улице, размышлять о них, углублять их, делать судорогой своей жизни, заполнять их стуком и шлепаньем все свое прошлое, до тех пор, пока все выходы не закроются и не воцарится в душе черная тяжелая истерия. Словом, — эти люди — «маньяки», люди с «нарушенным равновесием»; собрались ли они вместе, или каждый из них сидит в своем углу, — они думают одну думу о приближении и о том, кто приближается. Вот краткая сказка о том, чем может кончиться собрание таких людей, постаравшихся спрятать себя как можно глубже и оттуда понимать такого же другого; вот как они предполагают чье-то приближение, строят планы, смакуют свой страх:

Первый. Она белолика и в длинной, белой, как снег, пелене — придет Она.

Второй. Глаза Ее зияют равнодушной пустотой. Она уже близко.

Третий. Она идет. Длинная коса лежит за ее плечами. Она прекрасна.

Одна из девушек встала в углу комнаты и, пройдя неслышным шагом, выросла в свете у стола. Она в белом. Глаза ее на бледном лице смотрят равнодушно. Коса золотых волос сбежала по плечам.

Трое говоривших. Вот Она! Вот Она! Смотрите!

Голоса загипнотизированных (дураков и дур). Это Смерть! Смотрите, как бледно ее лицо и как белы одежды!