датам (1904–1905 гг.), представляет новое переживание драмы «Земля» — самого совершенного и торжественного произведения, притом единственного в драматической форме. Можно сказать, что драма Брюсова раскрывает связь Брюсова-прозаика с Брюсовым-поэтом — связь, которая иначе была бы неясна для будущих поколений.
Странная, поразительная, магическая книга. И все-таки необходимо сказать, что Брюсов-поэт только снизошел до прозы и взял у этой стихии неизмеримо меньше, чем у стихии поэзии. По крайней мере единственные стихи, заключающиеся в этой книге — гимн Ордена Освободителей из драмы «Земля», несмотря на прекрасную прозу, окружающую их, заставляют чутко прислушаться и насторожиться и ослепительно вспомнить те трубные звуки, которые звучат в «Urbi et orbi» и «Венке».
Январь 1907
Эмиль Верхарн. Монастырь
Перевод с французского Эллиса. Предисловие Андрея Белого. Книгоиздательство «Польза», «Универсальная библиотека», № 60
Об Эмиле Верхарне заговорили в России всего четыре года назад. Тогда же стали появляться и переводы его, если не считать двух стихотворений, вошедших в третью книгу стихов Валерия Брюсова («Tertia vigilia», 1900 г.). С тех пор переведено много стихов поэта (иные по нескольку раз), две драмы (обе — дважды), и даже — некоторые статьи Верхарна. Нельзя сказать, чтобы об этом поэте мало говорили; может быть, даже слишком много для России, которая так бедна переводами. Ведь многие классики или совсем не переведены, или переведены из рук вон плохо. Целый ряд возникающих в последние годы литературных предприятий хочет заполнить этот пробел, но все они еще очень молоды и не сделали почти ничего. Будем надеяться, что иные из них будут покультурнее московской «Универсальной библиотеки», которая далеко не всегда может похвалиться качеством своих переводчиков и выбором произведений.
В частности, о переводе драмы Верхарна, лежащем перед нами, не стоило бы говорить, если бы одно обстоятельство не заставляло нас заступиться за бедную литературу и за бедного читателя. Это обстоятельство — предисловие к переводу, написанное А. Белым, писателем замечательным и занимающим в литературе определенное положение. Правда, положение это совсем другое, чем то, которое навязывает себе А. Белый, но — не о нем речь. Нам желательно только, чтобы этот писатель, взяв на себя роль «защитника литературных ценностей», не впадал в ошибки, слишком прискорбные и слишком недостойные писательского звания.
Мы далеки от согласия с А. Белым, когда он называет Верхарна гением и сопоставляет его с Шекспиром и Дантом. Гений прежде всего — народен, чего никак нельзя сказать о Верхарне. К сожалению, А. Белый все чаще упускает из виду существенные признаки в угоду своим теориям. Впрочем — назвать Верхарна гением — безобидно: все равно никто не поверит; другое дело — назвать перевод Эллиса художественным; этому того и гляди могут поверить.
Г-на Эллиса мы знаем только одного: это — посредственный поэт и плохой переводчик, попавший почему-то в последний год в присяжные критики «Весов»; здесь превратился он в развязного и яростного брезгливца, мечущего громы и молнии на современную литературу; современная литература не нравится г-ну Эллису, что делать? Но ведь и г. Эллис не нравится ей, а потому — беда не велика; и разойтись бы в разные стороны этой неладной паре! Но г. Эллис непрестанно посягает на им же отвергнутую невесту, создавая и переводя целые томы стихов и прозы. А. Белый поощряет его. А невесте, хоть и ко многому она привыкла, — и неловко и неприлично.
Теперь г. Эллис перевел «Монастырь». Перевел его, в общем, вяло, бледно. Стихи кой-где заменил прозой. Ритма верхарновского стиха не сохранил. Все это было бы незаметно, если бы А. Белый не снабдил перевода эпитетом «художественный». Но этого мало. В переводе Эллиса есть ошибки, неточности, безвкусица, несовершенное знание грамматики и, наконец, выражения, которые смело можно рекомендовать почтовому ящику юмористического журнала.
О, милое дитя!
Подобен был тебе, тебе душою близкий,
И, как гирлянды роз, как сладкий фимиам,
Ты именем своим благословляешь храм.
По-французски:
Enfant, Francois d’Assise
Etait pareil et son nom embaume et fleurdelise
Toute l’eglise, —
то есть:
«Дитя, Франциск Ассизский был подобен тебе, но имя его украшает и наполняет благоуханием весь храм».
Таких примеров много. — На стр. 73 Эллис смешивает слово hanche (бедро) со словом hache (топор), и получается ремарка: «слышны удары ног о дерево»; постоянно попадаются прозаизмы: «пускай мне бок сверлит копье» (стр. 29), «пусть весь мой дух зажжется вдруг» (стр. 31); рискованные или не совсем русские выражения: «дно алькова» (стр. 46), «жить отчужденным от алтаря» (стр. 53); неверные ударения: «опоен», «торги», «грозней»; в стихах употребляются сплошь и рядом слова: экстаз, энергия, культ, монотонно, авторитет; и, наконец, неужели художественны следующие стихи:
Я жажду ран, я жажду, чтоб
Ногами мне сквернили лоб.
или:
Из-за тебя мы пали в бездну мук,
Мы все повешены теперь на черный крюк
Твоей судьбы…
или:
Я своего отца убил,
Мой мозг вином опоен был;
Безумный, как закваска в тесте,
Укрытая в секретном месте…
и еще:
Я мертв, и тлением моим
Мой нос уже давно томим.
Мы привели далеко не все «погрешности» «художественного» перевода. Ах, оставаться бы ему в «секретном месте», в «Универсальной библиотеке» (которую мы благодарим за дешевизну изданий, а не за качество переводов), без предисловий г. Белого, стоящего на страже русской литературы!
Май-июль 1908
<Пятнадцать новых поэтов…>
1. ПОРФИРОВ. Стихотворения (за 15 лет).
2. ALEXANDER. По бездорожью
3. АЛЕКС. СТРУВЕ. KYKLOS.[169]
4. НИКОЛАИ ТРЕТЬЯКОВ. Сборник стихотворений. Кн. первая.
5. СЕРГЕЙ ГРУСТНЫЙ. В бессонные ночи.
6. АЛЕКСАНДР ВОЗНЕСЕНСКИЙ. Паутинные ткани.
7. АЛЕКС. КОЛЧУЖСКИЙ. Аккорды.
8. М. ТОПОРСКИЙ. Стихотворения.
9. Н. В. КОРЕЦКИЙ. Песни ночи.
10. А. М. КРАСОВИЦКИИ. Минуты прошлого.
11. К. ТАЛЯВИН. Безбурностъ. Прелюдии.
12. ВАДИМ ГАРДНЕР. Стихотворения.
13 и 14. Л. БАРСКИЙ и П. ЛУЧАНСКИЙ. Завязь.
15. Ф. АККЕРМАН. Первая книга стихов.
Пятнадцать новых поэтов! Да откуда же наконец? — восклицает испуганный читатель.
Нет, читатель! Во-первых, они не все новые, хотя, правда, большая часть. Во-вторых, их не пятнадцать только, а по крайней мере сотня. Передо мною лежит только сейчас и случайно пятнадцать книг стихов, из которых четыре — толщины неимоверной.
Богатый улов! Стихи можно отныне мерить фунтами и пудами. Стихи отныне подвозятся к столицам на подводах, наравне со всякой прочей живностью (большая часть лежащих передо мной книг издана в Петербурге и Москве).
Стихи, с которыми я имею дело, составляют очень небольшую долю всего того, что уже торчит в книжных витринах, что еще валяется в редакциях во всех городах Российской империи, что заполняет страницы складочных листков вроде «Весны».
Приняв во внимание сказанное, вы должны, читатель, посочувствовать моей растерянности. Если та малая доля, которую я держу в руках, весит фунтов десять, то где уж тут «разбирать»? Все равно всего не разберешь — жизни не хватит. Верчу в руках книги, книжки и книжищи и предаюсь самым безрадостным соображениям арифметического и статистического характера. Считаю, сколько все вместе стоит, и сколько в таком случае должен стоить фунт стихов. Выходит что-то очень дорого, так что стихи, должно быть, составляют предмет роскоши; но если так, то кто же потребляет их в таком количестве? Повсюду жалуются на обеднение, а тут вдруг оказывается наоборот: издания драгоценнейшие, украшенные воронами, венками, кошками, муарами и пейзажами; верно уж — нарасхват.
Однако позвольте представить список полузнакомых и незнакомых поэтов; вот он:
1) Порфиров. «Стихотворения» (за 15 лет). Посмертное издание с портретом, автографом и вступительной статьей А. Коринфского, где приводятся замечательные разговоры, вроде: «Ты, кажется, работал? Я помешал тебе?» — «Нет, ничего, успею…» Так же, осмелимся напомнить, беседовал частенько с Вл. Соловьевым покойный Величко (см. его воспоминания). Не будем тревожить памяти Порфирова; его имя смутно напоминает что-то виденное в детстве, как будто оно мелькало на страницах «Нивы».
2) Alexander. «По бездорожью». Ловкие и ни к чему не обязывающие декадентские стихи, напоминающие, как большинство современных декадентских стихов, преимущественно Валерия Брюсова. Имя Alexander’a, помнится, мелькало в «Перевале» и, как всегда, там пропадало.
3) Алекс. Струве. «Kyklos». И по содержанию и по внешности — дряхлое декадентство, возбуждающее лишь отвращение. Таких книг в России мало кто не стыдился выпускать.
4) Николай Третьяков. «Сборник стихотворений». Книга первая. Оригинальничанье и признаки дурного бальмонтизма; и все-таки — банально.
5) Сергей Грустный. «В бессонные ночи». 574 сплошных страницы.
6) Александр Вознесенский. «Паутинные ткани».
Перегибы плеч…
Грудь тоскливо-нежная,
Жаждущая мук.
Что уж тут «паутинного»?
7) Алекс. Колчужский. «Аккорды». 188 страниц. Поэту «грустно видеть, как гибнут посевы на некультурных полях», однако же он утверждает, что «печаль губит зачатки счастья» и что «счастлив, кто верует…» «Тепло ему на свете», не правда ли?
8) М. Топорский. «Стихотворения». 316 страниц. Рисунки Каразина.
В ночи бессонные, в ночи тяжелые
Думы стоят предо мной, —
говорит Топорский. Прибавим:
Пусть даже время рукой беспощадною
Нам доказало, что было в них ложного!
9) Н. В. Корецкий. «Песни ночи».
«Строки его песен» — ожерелья из «слез», «песни — цветы», а «звезды» — это его «грезы». Обложка — муаровая.
10) А. М. Красовицкий. «Минуты прошлого». Автор посвящает книгу «доброжелателям и друзьям». Мы — не из их числа. Впрочем, автор говорит: «Поэтом я себя не мнил».
11) К. Талявин. «Безбурность». «Прелюдии». Стихи первые. Посвящается «К. Д. Бальмонту — отцу и поэту». «Стихи написаны в тюрьме, в одиночном заключении, и вот почему доминирующее (?) настроение сборника — самодовлеющая безбурность» (?)
12) Вадим Гарднер. «Стихотворения». Сборник первый, как и:
13 и 14) Л. Барский и П. Лучанский. «Завязь» — интереснее других. Но, как и другие, не обещают ничего.
15) Ф. Аккерман. «Первая книга стихов». Самый интересный поэт, притом — из Тифлиса. Тифлисский Гейне:
Ниночка,
Полная цветов!
С сердцем, но без слов.
Ф. Аккерман уверяет:
Мой дух сидит во мне.
Никто его не тронет.
А заметили вы, читатель, еще угрожающие примечания: «книга первая», «сборник первый»? Что ж теперь делать?
Смех смехом, а сколько потрачено на все это не только труда и денег, но, может быть, настоящего жара души, юношеской тревоги, которую авторы не сумели приложить решительно никуда, кроме этих книг? Когда подумаешь, так становится невыразимо жалко чего-то потерянного, невыразимо больно даже то, что сам смеешься. Но что же поделаешь? Чем подействуешь, кроме смеха? Правда, на большинство авторов, я знаю, и смехом не подействуешь. Одна юная авторша недавно писала мне в ответ на мою критику, что нет силы, «могущей остановить руку начинающего писателя».
И все это смешно до тех пор, пока не трагично: бывают разочарования, бывает отчаяние, бывает хуже того — базарный успех на полгода (мало, что ли, теперь реклам и средств для такого успеха?), и потом — еще худшее, еще более трагическое падение.
А только жалеть, не бранясь и не смеясь, — какое я имею право? Ведь все это выдается за русскую литературу. И мало ли еще что…
Ноябрь или начало декабря 1908
Сергей Городецкий. Русь
Песни и думы. Изд. Сытина, Москва
Если бы исполнение последней книги стихов С. Городецкого соответствовало ее замыслу, было бы уместно
