нововведений, базирующихся на эгалитарных принципах, насильственно институционализированных просвещенным руководством. Навязанный идеализм на службе рационального материализма оказался заразительной утопической формулой.
Несмотря на лежащий в её основе массовый террор, принудительный труд, массовые депортации и истребление народа с государственной подачи, советская формула вызывала отклик многих представителей политически пробудившегося человечества, потрясенного двумя кровопролитнейшими войнами. Она будоражила умы беднейших слоев более развитого Запада, чью веру в промышленный прогресс подорвала Великая депрессия; азиатских и африканских народов, освобождающихся от колониального гнета, и в особенности радикальных интеллектуалов, пытающихся в этот бурный век обрести идейную почву под ногами. Даже сразу после Октябрьской революции, когда эксперимент ещё только набирал обороты на фоне социальных лишений и гражданской войны, у посещающих страну иностранных интеллектуалов он вызывал симпатию, сравнимую с симпатией к молодой Америке. «Я видел будущее, и оно работает», — провозгласил увлеченный левыми идеями американский писатель и журналист Линкольн Стеффенс после краткого визита в Россию в 1919 году.
В последующие десятилетия именно на этой вере строилось превознесение советского эксперимента, игнорирующее и даже оправдывающее беспрецедентный размах массового истребления. Жан-Поль Сартр, Ким Филби, англиканские священники и квакерские проповедники, африканские и азиатские борцы с колониальным режимом и даже бывший вице-президент Соединённых Штатов, посетивший советский исправительный лагерь, представленный ему как центр социальной реабилитации, — все распространяли убеждение, что советская модель намеренно «рационализированного» строительства будущего — это шаг вперед по сравнению со спонтанным и непредсказуемым американским путем развития. В эпоху, когда социальная инженерия впервые продемонстрировала свою состоятельность, это убеждение оказалось созвучно многим.
Обманчивую привлекательность советской модели подкрепляли утверждения, что в Советском Союзе наконец близилась к осуществлению мечта о социальном равенстве, полной занятости и доступном всеобщем здравоохранении. Кроме того, к середине 1960-х советские успехи на начальном этапе космического соревнования с США, не говоря уже о формировании российского ядерного арсенала, предзнаменовали неизбежный, казалось бы, триумф Советского Союза в идеалистическо-материалистическом соперничестве с Америкой. Подобный исход официально прогнозировался и самими советскими руководителями, заявлявшими с трибуны, что к 1980-м советская экономика перегонит американскую.
Первое открытое противостояние с Америкой неожиданно оборвалось четверть века спустя — как раз в те годы, на которые Кремль прогнозировал безоговорочную победу советского строя. По ряду причин, коренящихся как в просчетах советской внешней политики, так и во внутренней идеологической бесплодности, развале управленческого аппарата и социоэкономическом застое, не говоря уже о растущей политической напряженности в Восточной Европе и враждебности с китайской стороны, Советский Союз рухнул. В результате его падения обнажилась ироническая истина: почти во всех аспектах социального устройства притязания на системное первенство, подхваченные иностранными почитателями, основывались на фальши. Этот огромный просчет маскировался интеллектуально притягательной претензией на «научное» социальное руководство, провозглашаемое правящей верхушкой, которая цинично скрывала собственное привилегированное положение, осуществляя тоталитарный контроль над остальным народом. Как только этот контроль дал трещину, под осыпающейся штукатуркой советской политической системы обнажилось неприглядное в своей относительной отсталости и бедности нутро. В действительности Советский Союз мог соперничать с Америкой только в одной сфере — военной мощи. Так во второй раз на протяжении XX века Америка продемонстрировала, что не имеет себе равных.
Какое-то время после 1991 года казалось, что Америка теперь может долго почивать на лаврах — соперников не предвидится, зато подражателей по всему свету хоть отбавляй, и история как будто приостановилась. Считая системное соперничество законченным, американские руководители, наступая на те же грабли, что и их потерпевшие поражение советские конкуренты, начали с уверенностью называть наступающий XXI век американским. Задал тон президент Билл Клинтон в своей второй инаугурационной речи 20 января 1997 года: «На этой последней президентской инаугурации XX века давайте обратим взоры к тому, что ждёт нас в следующем столетии… На заре XXI века Америка выступает единственной в мире незаменимой державой». Ему вторил с ещё большим апломбом сменивший его на президентском посту Джордж Буш-младший: «Наша страна избрана Господом и назначена историей образцом для подражания всему остальному миру» (28 августа 2000 года).
Однако вскоре впечатляющий скачок Китая на вершину мировой иерархии — всколыхнувший унявшуюся со времен блестящего экономического подъёма Японии 1980-х тревогу в американской душе — и растущий в 2000-х государственный долг вызвали сомнения относительно устойчивости американской экономики в долгосрочной перспективе. После 11 сентября неопределенная «война с террором», переросшая в 2003 году в одностороннюю войну против Ирака, способствовала распространению неприятия внешней политики Штатов даже среди их друзей. Грянувший затем в 2008-2009 годах финансовый кризис подорвал веру мировой общественности в долговечность экономического первенства США, одновременно ставя под вопрос социальную справедливость и деловую этику американского строя.
Но даже финансовый кризис и сопровождающий его экономический спад 2007-2009 годов — в сочетании со вскрывшимися безрассудными спекуляциями Уолл-стрит, не сопоставимыми с представлениями о социально ответственном и продуктивном капитализме, — не смогли полностью стереть глубоко укоренившийся за рубежом образ Америки, успешно объединяющий политический идеализм с экономическим материализмом. Поразительно, насколько скоро после кризиса канцлер Германии Ангела Меркель поспешила в своём обращении к конгрессу США (3 ноября 2009 года) выразить «страстную» приверженность «Американской мечте». Она определила её как «возможность каждого человека добиться успеха в жизни своими собственными силами», добавив убежденно: «Ничто так не вдохновляет меня, не подстегивает и не наполняет положительными эмоциями, как ощущение свободы, присущей американскому строю».
Однако в словах Меркель таилось предупреждение о том, как отреагирует Запад, если имидж Америки все же померкнет. И он действительно начал меркнуть, ещё до кризиса 2008 года. Этот имидж сильнее всего манил на расстоянии, как было до второй половины XX века, а также когда Америка выступала защитницей демократического Запада в двух мировых войнах или необходимым противовесом советскому тоталитаризму, и особенно когда она вышла безоговорочной победительницей в «холодной войне».
И все же в новой исторической картине, где Америка оказалась на вершине мира, её внутриполитические недостатки уже не могли ускользнуть от пристального критического внимания. Массовая идеализация Америки сменилась более скептической оценкой. И мир убедился, что Америку — остающуюся надеждой всех тех многочисленных амбициозных личностей, желающих приобщиться к «Американской мечте», — одолевают серьёзные функциональные проблемы: массивный растущий государственный долг, усугубляющееся социальное неравенство, превозносящая материальные блага потребительская культура, подверженная алчной спекуляции финансовая система и поляризованный государственный строй.
Американцы должны осознать, что наш престиж за рубежом всё больше будет зависеть от способности справиться с внутренними проблемами. Главным условием для любой адекватной оценки глобальных перспектив Америки сейчас являются государственные меры в отношении необходимых системных преобразований. Что требует от американцев ясно представлять себе как слабые стороны страны в глазах мировой общественности, так и сохраняющиеся сильные. Трезвая оценка — необходимая отправная точка для реформ, без которых Америка не сможет удерживать глобальное лидерство, защищая основополагающие ценности своего строя.
Главных поводов для беспокойства у Америки насчитывается шесть.
Первый — это растущий и грозящий стать непосильным для экономики государственный долг. Согласно докладу Бюджетного управления конгресса «О состоянии и перспективах бюджета и экономики» от августа 2010 года, американский государственный долг в процентах от ВВП насчитывает около 60% — пугающая цифра, но не настолько, чтобы поставить США в ряд с ведущими мировыми должниками (национальный долг Японии, например, составляет около 115% ВВП чистой задолженности, согласно подсчетам ОЭСР, хотя основным кредитором является японский же банк; у Греции и Италии — по 100%). Однако структурный дефицит бюджета, вызванный надвигающимся уходом на пенсию поколения «бэби-бумеров», грозит со временем сильно обострить проблему. Согласно исследованию Брукингского института (апрель 2010), прогнозирующего долг США с учетом различных переменных факторов, к 2025 году национальный долг превысит в процентном отношении экономический взлет времен после Второй мировой войны, когда ВВП составлял 108,6%. Учитывая, что оплата этой расходной статьи потребует существенного повышения налогов, на которое государство сейчас пойти не готово, растущий национальный долг неизбежно увеличит уязвимость США перед махинациями главных кредиторов, таких как Китай, поставит под удар вес американского доллара как резервной мировой валюты, ослабит роль Америки как ведущей экономической модели и соответственно её лидерство в таких организациях, как «Большая двадцатка», Всемирный банк, МВФ, а также ограничит возможности Штатов по внутриполитическому улучшению и даже способность изыскать средства на ведение необходимых войн.
Эти мрачные перспективы достаточно емко сформулировали два опытных лоббиста государственной политики Роджер Альтман и Ричард Хаас в своей статье для Foreign Affairs (2010) под названием «Американская расточительность и американская власть» в следующих пессимистичных строчках: «Фискальные перспективы после 2020 года — это настоящий апокалипсис. <…> Соединённые Штаты стремительно приближаются к переломному моменту: либо страна наведет порядок в финансовой сфере, вернув тем самым предпосылки к мировому лидерству, либо, не сумев этого сделать, вынуждена будет пожинать внутриполитические и внешнеполитические плоды». Если Америка по-прежнему будет откладывать проведение серьёзных реформ, одновременно уменьшающих расходы и увеличивающих доходы, она с большой долей вероятности рискует повторить судьбу потерпевших финансовый крах великих держав прошлого, среди которых и Древний Рим, и Великобритания XX века.
Вторым вызывающим опасения пунктом является подгнившая финансовая система. Опасна она по двум причинам: во-первых, это системная мина замедленного действия, поскольку своими рискованными действиями зарвавшиеся финансисты ставят под удар не только Америку, но и глобальную экономику; и во-вторых, они провоцируют проблемы нравственного характера, вызывая негодование у сограждан и подрывая престиж Америки за рубежом обострением социальных дилемм страны. Неумеренность, неуравновешенность и безрассудство американских инвестиционных банков и торговых домов — поощряемое безответственным отношением конгресса к разгосударствлению и финансированию домовладения — и алчность спекулянтов Уолл-стрит привели к финансовому кризису 2008 года и последующему экономическому спаду, обрекая миллионы на экономические тяготы[5].
Усугубляя ситуацию, финансовые спекулянты в банках и хеджевых фондах, не подлежащих контролю держателей акций, срывали огромные куши, не компенсируя их вкладом в экономику в виде инноваций или создания рабочих мест. Кроме того, кризис 2008 года выявил уже обращавший на себя внимание разительный разрыв между уровнем жизни финансовой верхушки и остального населения страны, не говоря уже о развивающихся странах. Согласно рабочему отчету Национального бюро экономических исследований, соотношение уровня заработной платы в финансовом секторе к другим секторам частной экономики непосредственно перед финансовым кризисом 2008 года превышало 1,7 — такого соотношения история не помнит со времен кануна Второй мировой. Чтобы сохранить экономическую конкурентоспособность Соединённых Штатов, необходимо реформировать финансовую систему путем введения простого, но эффективного регулирования, повышающего прозрачность и финансовую ответственность и одновременно работающего на общий экономический рост.
Третий повод для беспокойства — растущее неравенство доходов вкупе со стагнацией социальной мобильности, ставящее в долгосрочной перспективе под удар общественное согласие и демократическую стабильность (два фактора, обеспечивающих эффективность внешней политики США). Согласно Бюро переписи населения США, с 1980 года Америка переживает значительный
