побрел в сторону обители. По дороге встретил старика, который пригласил меня в свой дом со словами: «Почтенный бонза был как мертвый». Я улыбнулся и промолчал. Он угостил меня рисом и чаем, и я отправился домой. К воротам обители пришел с улыбкой на устах и вне себя от счастья. Стоявший на веранде наставник уставился на меня и приказал: «Говори же! Чему ты радуешься?» Я приблизился к нему и изложил все со мной происшедшее. Он шлепнул меня по спине своим веером ‹…›».
Наставник Этан подтвердил просветление своего ученика и убедил его в необходимости продолжать дальнейшее совершенствование. В книге «Оратэгама» Хаку-ин также вкратце описывает этот эпизод и отмечает, что с тех пор наставник перестал называть его «отродьем дьявола в темнице». К этому моменту он уже достиг полного просветления.
Согласно «Оратэгама» было еще два или три момента, когда он испытал просветление, хотя этот опыт и трудно объяснить словами. Его впечатления напоминали странствие в призрачном свете. Оправившись от серьезного заболевания легких и нервного расстройства, он возобновил свои мистические опыты. В заключительной части «Ясэн Канна» он пишет:
«Я не только выздоровел, но постиг такие глубины, в которые трудно поверить, в которые трудно проникнуть, которые трудно понять, к которым трудно подступить, к которым прежде я не мог прикоснуться ни рукой, ни ногой, в которые не мог вонзиться зубами, — и я постиг их в одно мгновение, проникая до их корней и самого дна. Таким образом, я испытал Великую Радость шесть или семь раз, не считая бесчисленных менее ярких озарений и радостей, и я не осознавал, что танцую ‹…›».
Более подробно этот опыт Хакуин описывает в третьей книге «Оратэгама». Однажды он с упоением читал стихотворение китайского наставника Си-кэна. Подобно лучу солнца, освещающему ночную дорогу, свет коснулся его души. В исступлении он радостно вскрикнул. Мгновение спустя он очутился под дождем неподалеку от Исэ. Дождь лил как из ведра, и вскоре вода достигла его колен. Он вдруг понял глубинное значение недавно прочитанных стихотворений Си-кэна. Он пришел в такой восторг, что не устоял и упал в воду. Удивленный прохожий помог ему подняться на ноги. Смех Хакуина был столь радостным и беззаботным, что другой прохожий принял его за сумасшедшего. В следующем эпизоде он медитировал зимней ночью в дзэнском зале деревенского храма. Звук падающего снаружи снега привел его в состояние просветления. В других случаях, путешествуя в окрестностях Мино, он испытал череду экстатических состояний, которые превосходили весь предыдущий опыт.
В этих эпизодах Хакуин предстает как человек, постоянно испытывающий то или иное экстатическое или исступленное состояние. Просветление настигает его во время прогулки, неподвижного бдения или медитации. Восторг то и дело внезапно охватывает его душу. В его писаниях постоянно появляется слово «обоэдзу», которое можно перевести как «неожиданно» или «бессознательно». В просветленном состоянии он пребывает как бы вне себя. Неизмеримое ликование переполняет его сердце и проявляется в непроизвольных криках и спонтанном танце. Интенсивность этих переживаний была разной, но всякий раз Хакуин не уставал изумляться великой силе, вовлекавшей его в мистический опыт. Один из происшедших с ним эпизодов Хакуин считает весьма необычным. В то время как в других случаях превалировал эмоциональный аспект, этот опыт помог достигнуть высшего уровня понимания. Возможно, описание этого случая является редчайшим и в то же время наиболее сод ержател ь н ы м:
«В возрасте тридцати двух лет я проживал в полуразрушенном храме. Однажды ночью я увидел сон, в котором мать передавала мне фиолетовую ризу. Приподняв это одеяние, я ощутил в рукавах ризы большую тяжесть и обнаружил в каждом из них по древнему зеркалу, диаметром от пяти до шести дюймов. Отражение правого зеркала глубоко проникло в мое сердце. Мое сознание, горы и реки, и даже вся земля стали кристально чистыми и бездонными. По поверхности левого зеркала свет распространялся равномерно, и оно напоминало новую кастрюлю с ручкой, не закопченную огнем очага. Неожиданно левое зеркало отразило луч, который в миллион раз превышал яркость света, отраженного правым зеркалом. Все вещи предстали предо мной столь же отчетливо, как зеркальное отражение моего лица. Впервые я понял значение слов о том, что «просветленный созерцает природу Будды собственным оком».
Описанное выше мистическое переживание начинается описанием сна, который затем переходит в бодрствующее состояние, отличающееся исключительной степенью отчетливости зрительного восприятия. Мать, фиолетовая риза монаха, два зеркала — все эти элементы мистического видения имеют огромное значение для духовного опыта Хакуина. В безграничном световом потоке он зрит природу всех вещей, то есть достигает такого уровня видения, которое согласно предпосылкам буддийской веры он понимает как созерцание собственного отражения, тождественного природе Будды.
Не указывая конкретных дат, Хакуин рассказывает и о других случаях интуитивного постижения. Однажды, читая сборник коанов «Би-янь-лу», он интуитивно нашел разгадку одного из коанов, смысл которого прежде представлялся ему совсем иным. Когда ему исполнился сорок один год, он достиг одного из самых главных просветлений в своей жизни. Осенним вечером он читал «Сутру лотоса». Внезапно его занятие было прервано жужжанием насекомого, и он обрел новое понимание:
«Мгновенно я узрел сокровенную тайну [сутры] и преодолел барьеры всех былых сомнений. Я постиг ошибочность моих предыдущих озарений. Неожиданно для себя самого я вскрикнул и заплакал. Следует помнить о том, что практика дзэн отнюдь не легка».
Лишь по достижении этого «зрелого» просветления Хакуин уверовал в то, что он вполне понял слова старого монаха из храма Сёдзуан.
Из отчетов Хакуина можно сделать вывод о том, что дзэнское просветление предполагает разные уровни и степени. Современные дзэнские наставники проводят различие между ранним и незрелым просветлением, которое со временем может быть утрачено, и окончательным уровнем, на котором достигается полное просветление. Впрочем, они не спешат поделиться своим опытом, даже в тех случаях, когда их мнения расходятся. Согласно отчетам Хакуина незрелые стадии просветления характеризуются преобладанием эмоциональных элементов, а именно степенью сосредоточенности и экстатическими состояниями, в то время как зрелый мистический опыт предполагает наличие глубокого интуитивного постижения. Поднимаясь на высшие уровни, он постигал несовершенство и ошибочность своего предыдущего опыта. Точное определение и характеристики разных этапов дзэнского просветления могут в значительной мере облегчить понимание натуралистического мистицизма.
Великое Сомнение и Великое Просветление
Теоретические выкладки учения Хакуина относительно Пути Просветления основаны на его личном опыте, равно как и на дзэнском натурализме. Эти два элемента тесно взаимосвязаны. Хакуин толкует свой опыт в контексте буддийского мировоззрения, которое он реализует в практике и личных мистических впечатлениях. Для него буддизм представляет монистическую точку зрения. В конечном счете таковыми являются не только доктрины буддийских школ, но и учения даосов и конфуцианцев. Главной идеей «Сутры лотоса», превыше всего почитаемой представителями школ Тэндай и Нитирэн, является не столько противопоставление Большой Колесницы двум другим, сколько откровение сознания Будды, которое в других религиях обозначается как Абсолют. Точно так же Чистая земля Амиды по большому счету тождественна истинной природе человека и космическому телу Будды. Хакуин проявлял безграничную терпимость по отношению к доктринальным расхождениям, сводя их к монистической дзэнской позиции. Однако его интерес к метафизике был вторичен; все сводилось к реализации вселенского единства в личном опыте.
В повседневной жизни многие дороги ведут к одной и той же цели. Врага можно убить мечом, но его можно заколоть и копьем. Наряду с практикой медитативных упражнений и техникой сосредоточения буддизм признает значимость декламации сутр, взывания к имени Будды и магической атрибутики (мантры и дхарани). С помощью всех этих упражнений достигается способность к монистическому видению при условии, что они выполняются с чистым сердцем и высоким уровнем сосредоточения. Тот, кто практикует коаны вполсилы, не достигнет цели и за десять, и за двадцать лет практики, даже если имеет дело с такой эффективной методикой, как созерцание «пустоты» Чао-чоу. С другой стороны, нужной степени сосредоточения можно достичь за короткое время, взывая к имени Будды.
Чистосердечная практика подразумевает отказ от страстей, идей и желаний, даже если это желание просветления или стремление достичь Чистой земли, ибо они есть не что иное, как видение собственной природы. При этом следует остерегаться опасных заблуждений и досадных ошибок. Тот, кто практикует с тайным желанием призвать имя Будды, чтобы испытать в ином мире райское наслаждение, если не само просветление, никогда не достигнет цели. Все вышеперечисленные техники служат одной цели — достижению просветленного видения Единой Реальности.
Хакуин выражал недовольство растущей популярностью сект амидаизма. Он признавал святых, достигших просветления посредством нёмбуцу, но всегда подчеркивал несравнимую ни с чем эффективность дзэнской медитации и практики коанов. Если бы «легкий путь» поклонников Амиды был правильным, то титанические усилия, которые прилагал для достижения цели патриарх Бодхидхарма, не имели бы смысла. Хакуин указывает на то, что многие китайские наставники, практикуя дзэн, рисковали собственной жизнью и этой ценой достигали глубокого интуитивного постижения. Герои дзэн никогда не шли на компромисс с приверженцами амидаизма и нёмбуцу.
Согласно Хакуину вершиной дзэн является практика коанов, порождающая созвездие психических состояний, ведущих к просветлению. Превыше всего он ценил коан «пустоты» Чао-чоу. Он сам практиковал его столь усердно, что по прошествии сорока пяти лет продолжал его рекомендовать ученикам, стремившимся к Великому Просветлению. Загадка этого коана проста и конкретна. Когда китайского наставника Чао-чоу спросили о том, свойственна ли природа Будды собаке, он ответил: «У» («ничто», «пустота»). Подобный ответ, как и «тыканье пальцем в небо», не имеет логического обоснования, но означает присутствие Абсолюта в конкретном объекте. Манера подобного вербального выражения не имеет ничего общего ни с утверждением, ни с отрицанием.
Лишь в пожилом возрасте Хакуин решил для себя вопрос, ответ на который, как он верил, помог бы глубоко проникнуть в сознание, что привело бы к пробуждению от сомнений и, соответственно, ускорило бы процесс постижения. В своем коане «одной ладони» он пишет: «Ели кто-то хлопает в ладоши, то этот звук может услышать каждый. Но прислушайтесь к звуку одной ладони!» Тот, кто, поднимая ладонь, слышит звук, не доступный ушам других людей, может возвыситься над сознательным знанием. Он может выйти за границы мира противоречий; он может пересечь океан кармы перерождений и совершить прорыв сквозь тьму невежества. В просветлении он обретет безграничную свободу: «В этот момент глубины ума, воли, сознания и чувства совершают прорыв, и кармический океан перемен превращается в погружение и возвышение».
Между силой сомнения, пробужденного коаном, и качеством последующего просветления существует прямо пропорциональная зависимость: «Если твое сомнение десятикратно, то таковым будет и просветление». Просветление осуществляется за счет силового прорыва сквозь сомнение. В этом Хакуин был полностью уверен: «Как только возникло Великое Сомнение, сто практикующих из
