разум), здравый смысл, хитрость и лукавство, как это и соответствует низменному предмету этого разумения. Речь идет теперь о том, чтобы «сосчитать», т. е. узнать, подглядеть, определить «число зверя». Это возможно и доступно для человека, потому что звериное число есть все-таки человеческое, и антихрист — личный или соборный — в данном случае это все равно — есть все-таки человек, хотя и одержимый антихристианским человекобожием.

«Число зверя» — 666, или, по другому варианту, 616 — представляло всегда наибольшую загадку при толковании Апокалипсиса, начиная от II века и до наших дней. Самый этот прием зашифрирования собственных имен через сумму цифр, соответствующих буквам, так называемая гематрия, вообще был распространен не только у евреев, но и у греков и римлян этой эпохи. [[[54] Allo, 1. с. 211.]] Однако ясно, что одна и та же сумма могла получиться из разных слагаемых (к тому же еще и в зависимости от языка). Поэтому точное дешифрирование «звериного числа» во всяком случае не является бесспорным. Очевидно, нужен для этого, особый ключ, предполагающий особую «мудрость» посвященных. Здесь есть какой-то намек на существование такого тайного ордена, однако известного Иоанну. Предлагались, начиная с древности, разные истолкования звериного числа: одни относили его вообще к язычеству: τειτάν или εθυανας (у св. Иринея) или λατεινος (у Ипполита и Евсевия), другие усматривают здесь имя римских императоров, в первую очередь, конечно, Нерона, но также Калигулы (для 616). Здесь возможно предположить мотивы и политической конспирации ввиду того, что прямо называть вещи своими именами было не всегда безопасно. Однако такой мотив не вяжется с героическим и исповедническим духом, которым проникнуто Откровение. Что касается характера самого числа 666 = 2 ´ 333, то оно относится к разряду апокалиптических цифр, выражающих, с одной стороны, высшую силу и качество — трижды, но удвоенное, так сказать, в двойном аспекте, выражающем двусмысленность и лживость. В сопоставлении с священным числом 7 оно также выражает известную неполноту и ущербность: 6 = 7 — 1, на нем лежит какая-то тень. Вообще же и до наших дней для истолкования этого числа остаются лишь гадания. [[[55] Пример такого гадания, см. у Charles, I, 366-7. Ср. соответствующий экскурс у Allo, ор. cit.]]

Если признать здесь таинственность откровения об этом числе зверя, которая была доступна современникам, то для нас она давно уже, точнее, и с самого начала, перестала быть доступной и только напрасно тревожит мысль своей загадочностью. Насколько Господу угодно, тайна этого имени в полноту времен раскроется до конца, пока же нам остается проходить мимо непонятного, а постольку ставшего для нас уже немым за непонятностью шифра. Если наше внимание влечет тайна, то загадка уже не манит. Между тем «число зверя» превратилось для нас в загадку, усилия же ее разгадать проистекают более из раздраженного любопытства, нежели из благочестия. Нужно сказать лишь одно: из всех черт Откровения, принадлежащих языку и литературной манере эпохи, на этой лежит наибольший ее отпечаток, нам теперь чуждый и уже далекий. Этим своим характером, присущим литературному стилю эпохи и находящим для себя параллель в произведениях апокрифов, Откровение отличается от всей новозаветной письменности, а также и от других писаний апостола Иоанна, т. е. четвертого Евангелия и посланий. Хотя можно и должно находить в них отдельные черты, заставляющие нас признать единство их составителя или, во всяком случае, его подтверждающие, но надо признать, что все же они представляют собой как бы два совершенно разные мира, и «звериное число» мы совершенно не можем себе представить на страницах четвертого Евангелия, так же как и всего вообще Нового да и Ветхого Завета (не исключая даже книги прор. Даниила). Символика Откровения, и в особенности его «гематрия», остаются явлением совершенно sui generis. Этим оно выделяется из всего остального состава божественного откровения, быть может, как предмет нарочитой тайны, отделяется от него закрытостью этих образов, их недоступностью для уразумения, но постольку для нас теперь фактической своей бессодержательностью. Усиливаться в дешифрировании этого шифра для нас теперь мистически, духовно и богословски становится даже нездоровым. В этом есть тенденция некоего оккультизма, который не есть богословие, но может быть ему даже враждебен.

Итак, оставляя в стороне историческую и литературно-критическую экзегезу, имеющую свою относительную научную ценность, мы должны признать свое бессилие для богословского истолкования символа «звериного числа». Здесь нужно новое откровение, которое не вымогается догадками и ухищрениями, доколе не будет дано свыше. А то, что для нас является сейчас доступным, относится к литературному стилю эпохи, сказано на языке I-II века нашей эры и уже не звучит для XX-го. Поэтому нам остается усвоить лишь общий смысл этой символики, поскольку она относится вообще к зловеще демоническому характеру человекобожия, которое однако возникает и раскрывается в пределах человечности, хотя им и отравленной. Все эти проявления зверского начала в человеке, как бы они ни были богохульно притязательны, суть лишь человеческий бунт, титанизм люциферизма и тоталитаризма, который представляет собой в разных смыслах гиперболу человечности, поднявшуюся ее волну, которая имеет схлынуть и рассыпаться в бесславии… И «мудрость» относится здесь именно к этому постижению: «кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это есть число человеческое», но и только человеческое. Все же остальное, как будто его превышающее, есть только поза, притязание и подделка, и полноты божественной человекобожию именно и не хватает…

ГЛАВА XIV

Согласно внутреннему и внешнему ритму Откровения, XIV глава в своих созерцаниях представляет собою полную противоположность предыдущей как одной из самых тяжелых и мрачных в нем. Здесь явлению обоих зверей на земле противостоит явление Агнца на горе Сионе со святыми Своими. «И взглянул я, и вот Агнец стоит на горе Сионе» (1). Что обозначает здесь это место? Есть ли это небесное или земное видение? Оно во всяком случае небесное, поскольку относится к Агнцу, как и ко всей обстановке и другим особенностям видения (см. ниже). Но в то же время указуется место этого явления Агнца «на горе Сионе». Есть ли необходимость понимать это выражение точно топографически, относя его к Иерусалиму, который был уже разрушен во время написания Откровения, или же следует здесь видеть общее, скорее духовное указание на твердыню и крепость Церкви, беря имя Сиона в пророческом словоупотреблении? [[[56] Ср. Иоиль, II, 32: «и будет: всякий, кто призовет Имя Божие, спасется, ибо на горе Сионе и в Иерусалиме будет спасение, как сказал Господь». Ср. Ездры, XIII, 35-6: «Он же (Мессия) станет на верху горы Сиона, и Сион придет и покажется всем, приуготованный и устроенный». Гл. 11, 42: «Я, Ездра, видел на горе Сионской сонм великий, которого не мог исчислить, и все они песнями прославляли Господа». (Написано около 200-250 г. до Р. Хр.).]] Впрочем, оно может быть отнесено и к Сиону грядущего Иерусалима как месту явления Христа на земле. Это видение не сопровождается обозначением своего времени, напротив, в нем надо видеть один из образов апокалиптических свершений, который возвышаются над гранями пространства и времени или во всяком случае не могут быть к ним приурочены. Однако остается в силе все значение этого указания: основная особенность Откровения такова, что человеческая история, как и Царствие Божие, совершается не только на небе, чрез одесную Отца сидение Сына Божия, но и на земле, на которой Он воцаряется. Поэтому следует сказать и об этом Его явлении, что оно есть небесно-земное. Оно есть явление в небесах прославленного Агнца на земле, еще прежде преображения во славе, т. е. прежде Парусии. «И с Ним сто copoк четыре тысячи, у которых Имя Отца Его написано на челах» (1). В противоположность печати зверя и его начертанию на руке или на челе, о котором говорилось в предыдущей главе (XIII, 16), здесь избранники Божий запечатлеваются Именем Отца Его на челе. Число 144 тысячи, 12 ´  12, есть уже известное нам число полноты Церкви ветхо и новозаветной. С ним мы встречались в VII, 4-8, где говорилось о запечатленных из всех колен Израилевых, принимающих также печати на челах (3). Относится ли это тождественное число запечатленных к одним и тем же избранникам, о которых говорится в этих обеих, VII и XIV главах, так что различие относится не к лицам, но к разным стадиям их духовного пути и пройденных ими испытаний? Или же это совсем разные многоединства: первое суть двенадцать колен Израиля, безразлично будем ли мы разуметь природного или духовного, второе же девственники (см. ниже, 4), или же мы должны их отождествлять? Прямого ответа мы в самой книге не находим, поэтому остается возможным и их отождествление. В первом запечатлении ничего не говорится о признаках, на которых оно основано, так что само оно является избранием и как бы произволением Божиим, во втором же оно поставляется в связь с особым подвигом девства избранников Божиих, который однако не исключается как возможность и для первых. Важно, что среди всеобщего духовного потопа устрояется этот духовный ковчег спасения праведников особым водительством Божиим, в котором и выражается их избранность. Характерным является в обоих случаях определенное число, полнота, многоединство. Далее следует величественное и потрясающее описание небесного пения: «и услышал я голос с неба, как  [[[57] Характерно это как и как бы. Земные звуки, и голоса, и песни только подобны, напоминают эту песнь небес, но они бессильны выразить ее вполне.]] шум от множества вод и как  [[[57] Характерно это как и как бы. Земные звуки, и голоса, и песни только подобны, напоминают эту песнь небес, но они бессильны выразить ее вполне.]] звук сильного грома; и услышал голос как бы  [[[57] Характерно это как и как бы. Земные звуки, и голоса, и песни только подобны, напоминают эту песнь небес, но они бессильны выразить ее вполне.]] гуслистов, играющих на гуслях своих. Они поют как бы  [[[57] Характерно это как и как бы. Земные звуки, и голоса, и песни только подобны, напоминают эту песнь небес, но они бессильны выразить ее вполне.]] новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и пред старцами». Подобное мы уже знаем по гл. V, 8-9, как и XIX, 6, с некоторыми вариантами, однако с тем основным различием, что песнь пятой главы, которая раздается в небесах пред лицом Агнца, прославленного Христа, «как бы закланного» и «победившего», принадлежит четырем животным и двадцати четырем старцам, т. е. по преимуществу небесному чину, песнь же XIV (как и XIX главы) принадлежит 144 тысячам святых от человеческого рода, и она поется поэтому перед престолом и пред четырьмя животными и старцами, т. е. перед небесным миром (новое подтверждение небесно-земного богочеловеческого характера этого явления Агнца: «и никто не мог научиться