что Я есмь испытующий сердца и внутренности, и воздам каждому из вас по делам вашим» (II, 23). Есть ли уже это Страшный Суд Второго Пришествия или же еще исторический, имманентный суд, совершающийся в истории? На это нет прямого ответа, однако по общему контексту, относящемуся именно к судьбам историческим, естественнее и здесь видеть последнее и заключить, что речь идет об исторических карах и потрясениях. Постольку здесь можно усматривать пролептический синоним образов, которые даются ниже, в последовательных откровениях семи печатей и труб, выражаемых в применении к отдельным церквам. Верные же еще раз призываются к верности как «не держащие сего учения и не знающие так называемых глубин сатанинских» (24). Что разумеется, однако, под этим именем именно, к сожалению, остается также сокрыто историческим шифрам и может быть уразумеваемо лишь в самом общем своем значении. Побеждающий призывается к верности принятому, и ему обещается власть «над язычниками» (27), он «будет пасти их жезлом железным, как сосуды глиняные, они сокрушатся». (К этому еще прибавляется: «как и Я получил (власть) от Отца Моего» (27)). Это также не поддается историческому конкретизированию (как это делается иногда в применении к Константиновской эпохе). Но речь идет, очевидно, о некоем явном столкновении христианского и нехристианского мира и ощутительном проявлении силы Христовой в истории: «и дам ему звезду утреннюю» (которая ниже, XXII, 16, называется еще и «корень и потомок Давила», как теократического земного царя). Речь идет здесь, таким образом, о нарочитой призванности к царскому служению со Христом.
Каждое из обращений к церквам во главе II заканчивается особым призывом: «имеющий ухо (слышать) да слышит, что Дух говорит церквам». Такое же обращение повторяется и в применении к церквам триады главы III-ой.
Обращение к Сардийской церкви делается от имени Христа-Духоносца как имеющего «семь духов Божиих и семь звезд» (подобно как и к церкви Ефесской). Оно содержит призыв к бодрствованию (2), ибо «ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (1), а вместе и к покаянию и к верности в хранении, вместе с угрозой внезапного нашествия и суда Христова (Ш, 3). Трудно сказать, относится ли это к определенным историческим фактам и положениям, или вообще предваряет от опасности ослабления церковного. Исключением в данном случае является меньшинство («несколько человек»), которые и облекутся «в белые одежды» чистоты и праведности, имена их не изгладятся из книги Жизни, а «их имя исповедаю пред Отцом Моим и перед Ангелами Его» (в день Страшного Суда Христова). Вообще это обращение имеет наименьшую конкретность, оно относится как будто ко всем вообще, а не в частности к определенным лицам или эпохе.
Тот же характер присущ и обращению к церкви Филадельфийской от имени «Святого Истинного, имеющего ключ Давидов, который отворяет, и никто не затворит, затворяет, и никто не отворит» (III, 7). Это есть, конечно, символ царского могущества Христова. Здесь свидетельствует Христос свое знание дел этой церкви как особой верности Ему, невзирая на немощь ее: «ты немного имеешь силы, и сохранил слово Мое и не отрекся Имени Моего» (9), и эта верность увенчивается победой, признанием ее со стороны «сатанинского сборища лжеиудеев, [[[19] Выражение: «сатанинское сборище из тех, которые говорят о себе, что они Иудеи, но не суть таковы, а лгут» дважды с малым лишь вариантом повторятся в обращениях к церквам: (II, 9 и III, 9). Что же означает это ложное самоименование, как бы самозванство? Очевидно, это не относится к тем истинным иудеям, «которые хранят о себе священный «остаток», предназначенный к спасению, согласно пророчеству ап. Павла (Рим. XI), даже если они в данное время в непосредственном своем состоянии остаются еще далеки от Христа или же к Нему прямо враждебны (подобно тому же Павлу, когда он был еще Савлом). И им противопоставляются иудеи по крови, которые в духовной опустошенности своей во времена Ветхого Завета заслуживали всяческого прощения пророков, а в наши дни являются носителями безбожия и материализма, но при этом и в силу этого гонителями христианства (напр. в большевизме). Тем не менее, как это следует из дальнейшего (III, 9), и для них наступит время признания и поклонения истинному «филадельфийскому» христианству.]] которые «придут и поклонятся пред ногам» твоими и познают» что Я возлюбил тебя» (9). Не относится ли это дело Филадельфийской церкви, избранников Христовых, сохранивших слово «терпения Моего» (10), ко времени обращения и спасения Израиля, которое обещано в пророческом вдохновении апостолом языков (Рим. XI)? Им дается за это особое обетование сохранения их «от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле» (10). Относится ли это обетование ко временам тягчайших испытаний веры на земле, подобным теперешним, или же прямо к последнему времени, но, во всяком случае, это заставляет связывать положение «филадельфийства» в Церкви с эпохой наступления исторической зрелости, о которой Господь говорит: «се гряду скоро» (11). Побеждающему же в это время в особую заслугу его твердости дается и особая награда верности: «побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон» (12). Мало того, к этому присоединяется и чисто эсхатологическое обетование: «напишу на нем Имя Бога Моего и Имя града Бога Моего, нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога Моего, и Имя Мое новое» (12). Это обетование раскрывается лишь в последних главах Откровения (гл. XXI-XXII), содержащих пророчества о последних свершениях, и этим еще более усиливается эсхатологический его характера. Внимать ему особо призываются верующие: «да слышат, что Дух говорит церквам» (т. е. не одной лишь поместной церкви, но всему христианскому миру вообще).
Последнее обращение относится к церкви Лаодикийской: «так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия» (14). Это созвучно вступительному свидетельству о Христе (I, 5) в самом начале книги. Конец обращений к отдельным церквам естественно совпадает с исходным и общим его введением. Это обращение имеет общеувещательный характер и лишено отдельных черт конкретности. Оно рисует упадочное духовное состояние церкви и замечательно по содержанию именно в этом отношении. Что вызывает гнев Божий? Умеренная теплопрохладность, самоудовлетворенная и самоослепленная? «Ты ни холоден, ни горяч, о, если бы ты был холоден или горяч. Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды, а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и ниш, и слеп, и наг» (15-16). В этих словах с потрясающей силой осуждается то духовное мещанство, обмирщение церковной жизни, которое в своем самодовольстве не примечает своей ограниченности и слепоты духовной. Это церковное лаодикийство, которое всегда является духовною угрозой, подстерегает церковность на всех путях ее, едва ли может быть приурочено лишь к одной какой-либо церкви или эпохе, напротив, это предостережение должно быть отнесено ко всем им, ибо все они подвержены этой опасности и нуждаются в духовном самоврачевстве, которое образно и описывается (ст. 18), и обобщается в таком обращении: «кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся. Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду» к нему и буду вечерять с ним, и он со Мной». Этот призыв и это обетование относится, несомненно, ко всем христианам, страждущим лаодикийством, как евангельское благовестие: «приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. XI, 28). Побеждающему же в этой духовной борьбе с собою самим обещается великая небесная награда: «дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел со Отцем Моим на Престоле Его», т. е. царствие Христово. Обращение к Лаодикийской церкви, как и ко всем другим церквам, последний раз подтверждается общим призывом: «имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам» (III, 22). Таким образом, все частные к ним обращения объединяются и обобщаются, приобретают общеэкклезиологическое, а не только историческое значение, последнее же является лишь поводом к их выражению.
Итак, как же следует нам относиться к этому седмичислию «асийских» церквей, имеющих свои собственные имена и при этом получающих еще и свои особые, хотя бы и самые общие, характеристики? Зачем и почему мы их находим, так сказать, на заглавном месте Откровения, в качестве прямых его адресатов? Эти надписания, надо сознаться, в настоящее время значительно поблекли и стерлись. Требуются особые усилия истории и археологии, чтобы хоть приблизительно разгадать их конкретное значение. И даже при самых больших достижениях научной экзегезы это достигается в степени недостаточной, почему остается безответным и тот общий и основной вопрос: почему именно эти, а не другие церкви избраны из всей пестроты мест и имен, которые могли здесь напрашиваться? Этот выбор остается исторически зашифрованным и мистически непонятным, как некая тайна в тайне Апокалипсиса, обращенного прежде всего, конечно, к современникам, но затем и к христианам всех времен и народов. Этот выбор, в этом смысле, является для нас случайностью, не имеющей в наших глазах внутренней целесообразности или мистической необходимости. Легко можно представить себе, что если бы Откровение было созерцаемо и записано не на асийском Патмосе, но в Риме, Элладе, Африке или какой-либо другой местности, то и имена, как и вся историческая ориентация, оказались бы иными, как иными являются, например, обращения посланий ап. Павла. Не следует здесь до конца отдаваться таким соображениям относительно выбора семи «церквей» на основании исторического контекста и можно допускать здесь наличие некоторой не раскрытой, еще ждущей раскрытия мистической тайны. Но при этом мы должны все же со всей экзегетической искренностью и честностью сказать, что при постижении всего внутреннего значения и содержания Апокалипсиса эта седмица имеет более формальный и фактический характер, нежели духовный. Даже Евангелие от Иоанна, как и его же послания, не имеет такого надписания, которое было бы аналогично обращению к семи ангелам асийских церквей, и однако от этого отсутствия не теряет своей силы и значительности. Позволительно поэтому видеть здесь скорее черту литературного стиля, свойственного апокалиптической письменности, нежели относить к содержанию по существу. К этому надо прибавить еще и следующее соображение. Не только большинство этих географических и исторических имен, но и все они отошли в историю. В настоящее время, и уже на протяжении многих веков, они просто не существуют и о себе ничего не говорят. Однако это никоим образом не значит, что Откровение в целом, как и в этих нарочитых главах II-III, чрез то потеряло силу и перестало существовать для христианства всего мира. Мы не можем даже сказать, что
