мне взглянуть на вас…
Пушкина. Что же это?
Николай I. Ваша красота. О, как она опасна! Берегите себя, берегите! Это дружеский совет, поверьте мне!
Пушкина. Ваше участие для меня большая честь.
Николай I. O, верьте мне, я говорю с открытым сердцем, с чистой душой. Я часто думаю о вас.
Пушкина. Стою ли я этой чести?
Николай I. Сегодня я проезжал мимо вашего дома, но шторы у вас были закрыты.
Пушкина. Я не люблю дневного света, зимний сумрак успокаивает меня.
Николай I. Я понимаю вас, Я не знаю, почему, но каждый раз, как я выезжаю, какая-то неведомая сила влечет меня к вашему дому, и я невольно поворачиваю голову и жду, что хоть на мгновенье мелькнет в окне лицо…
Пушкина. Не говорите так….
Николай I. Почему?
Пушкина. Это волнует меня.
Из гостиной выходит камер-юнкер, подходит к Николаю I.
Камер-юнкер. Ваше императорское величество, ее императорское величество приказала мне доложить, что она отбывает с великой княжной Марией через десять минут.
Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается.
Николай I. Говорить надлежит: с ее императорским высочеством великой княжной Марией Николаевной. И, кроме того, когда я разговариваю, меня нельзя перебивать. Болван! Доложи ее величеству, что я буду через десять минут, и попроси ко мне Жуковского.
Николай I некоторое время одни. Смотрит вдаль тяжелым взором.
Жуковский, при звезде и ленте, входит, кланяясь.
Жуковский. Вашему императорскому величеству угодно было меня видеть?
Николай I. Василий Андреевич, скажи я плохо вижу отсюда, — кто это черный стоит у колонны?
Жуковский всматривается. Подавлен.
Может быть, ты сумеешь объяснить ему, что это неприлично?
Жуковский вздыхает.
В чем он? Он, по-видимому, не понимает всей бессмысленности своего поведения. Может быть, он собирался вместе с другими либералистами в Convention Nationale[13] и по ошибке попал на бал? Или он полагает, что окажет мне слишком великую честь, ежели наденет мундир, присвоенный ему? Так ты скажи ему, что я силой никого на службе не держу. Ты что молчишь, Василий Андреевич?
Жуковский. Ваше императорское величество, не гневайтесь на него и не карайте.
Николай I. Нехорошо, Василий Андреевич, не первый день знаем друг друга. Тебе известно, что я никого и никогда не караю. Карает закон.
Жуковский. Я приемлю на себя смелость сказать — ложная система воспитания, то общество, в котором он провел юность…
Николай I. Общество! Уж не знаю, общество ли на него повлияло или он — на общество. Достаточно вспомнить стихи, которыми он радовал наших друзей четырнадцатого декабря.
Жуковский. Ваше величество, это было так давно!
Николай I. Он ничего не изменился.
Жуковский. Ваше величество, он стал вашим восторженным почитателем…
Николай I. Любезный Василий Андреевич, я знаю твою доброту. Ты веришь этому, а я нет.
Жуковский. Ваше величество, будьте снисходительны к поэту, который призван составить славу отечества…
Николай I. Ну, нет, Василий Андреевич, такими стихами славы отечества не составишь. Недавно попотчевал… «История Пугачева». Не угодно ли? Злодей истории не имеет. У него вообще странное пристрастие к Пугачеву. Новеллу писал, со орлом сравнил! Да что уж тут говорить! Я ему не верю. У него сердца нет. Пойдем к государыне, она хотела тебя видеть. (Выходит в колоннаду.)
Негр снимается с места, идет вслед за Николаем I. Жуковский подходит к колоннаде, смотрит вдаль, кому-то исподтишка грозит кулаком.
Воронцова и Воронцов выходят навстречу Николаю I, кланяются.
Воронцова. Sire!..[14]
Воронцов. Votre Majeste Imperiale!..[15]
Уходят.
В зимний сад, не со стороны колоннады, а сбоку, пробирается в мундире и в орденах Богомазов, устремляется в чащу.
Долгоруков. Осторожнее, место занято.
Богомазов. Ба! Князь! Да вы, как видно, отшельник?
Долгоруков. Вы тоже. Ну что же, присаживайтесь. Что-что, а шампанское хорошее.
Богомазов. Бал-то каков? Семирамида, а? Любите, князь, балы?
Долгоруков. Обожаю. Сколько сволочи увидишь!
Богомазов. Ну-ну, Петенька, вы смотрите!
Долгоруков. Я вам не Петенька.
Богомазов. Ну, что там не Петенька. Вы, князенька, недавно пеленки пачкали, а я государю своему действительный статский советник.
Долгоруков. Я вынужден, ваше превосходительство, просить вас не выражаться столь тривиально.
Богомазов. На балу цвет аристократии, князь!
Долгоруков. На этом балу аристократов счетом пять человек, а несомненный из них только один я.
Богомазов. Одначе! Это как же? Любопытен был бы я знать.
Долгоруков. А так, что я от святого происхожу. Да-с. От великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского, мученика, к лику святых причтенного!
Богомазов. На вас довольно взглянуть, чтобы видеть, Что вы от святого происходите. (Указывает вдаль.) Это кто, по-вашему, прошел, не аристократ?
Долгоруков. Уж на что лучше. У любовницы министра купил чин гофмейстера. При всей своей подлой наружности соорудил себе фортуну!
Богомазов. Хорошо, Петенька, а это? Ведь это княгиня Анна Васильевна?
Долгоруков. Она, она. Животрепещущая старуха! Ей, ведьме, на погост пора, она по балам скачет!
Богомазов. Ай да язык! С ней это Иван Кириллович?
Долгоруков. Нет, брат его, Григорий, известная скотина.
Богомазов. Смотрите, князь, услышит вас кто- нибудь, нехорошо будет.
Долгоруков. Авось ничего не будет. Ненавижу! Дикость монгольская, подлость византийская, только что штаны европейские… Дворня! Холопия! Уж не знаю, кто из них гаже!
Богомазов. Ну конечно, где же им до святого мученика Петеньки!
Долгоруков. Вы не извольте остриться.
Пьют.
Сам был.
Богомазов. Его величество?
Долгоруков. Он.
Богомазов. С кем разговаривал?
Долгоруков. С арабской женой. Что было!.. Поздно изволили пожаловать.
Богомазов. А что?
Долгоруков. Руку гладил. Будет наш поэт скоро украшен опять.
Богомазов. Что-то, вижу я, ненавидите вы Пушкина.
Долгоруков. Презираю. Смешно! Рогоносец. Здесь тет-а-тет[16], а он стоит у колонны в каком-то канальском фрачишке, волосы всклокоченные, а глаза горят, как у волка… Дорого ему этот фрак обойдется!
Богомазов. Слушок ходил такой, князь Петр, что будто он на вас эпиграмму написал?
Долгоруков. Плюю на бездарные вирши. Тссс, тише.
В сад входит Геккерен, через некоторое время — Пушкина.
Геккерен. Я следил за вами и понял, почему вас называют северной Психеей. Как вы цветете!
Геккерен. Я, впрочем, понимаю, как надоел вам рой любезников с их комплиментами. Присядьте, Наталья Николаевна, я не наскучу вам?
Пушкина. О нет, я очень рада.
Геккерен. Он сейчас придет.
Пушкина. Я не понимаю, о ком вы говорите?
Геккерен. Ах, зачем так отвечать тому, кто относится к вам дружелюбно? Я не предатель. Ох, сколько зла еще сделает ваша красота! Верните мне сына. Посмотрите, что вы сделали с ним. Он любит вас.
Пушкина. Барон, я не хочу слушать такие речи.
Геккерен. Нет, нет, не уходите, он тотчас подойдет. Я нарочно здесь, чтобы вы могли перемолвиться несколькими словами.
В сад входит Дантес. Геккерен отходит в сторону.
Дантес. Проклятый бал! К вам нельзя подойти. Вы беседовали с императором наедине?
Пушкина. Ради бога, что вы делаете! Не говорите с таким лицом, нас могут увидеть из гостиной.
Дантес. Ваша рука была в его руке. Вы меня упрекали в преступлениях, а сами вы вероломны.
Пушкина. Я приду, приду… в среду, в три часа… Отойдите от меня, ради всего святого.
Из колоннады выходит Гончарова.
Гончарова. Мы собираемся уезжать. Александр тебя ищет.
Пушкина. Да, да. Au revoir, monsieur le baron[17].
Геккерен. Au revoir, madame. Au revoir, mademoiselle[18].
Дантес. Au revoir, mademoiselle. Au revoir, madame.
Музыка загремела победоносно.
Пушкина и Гончарова уходят.
Геккерен. Запомни все жертвы, которые я принес тебе.
Уходит вместе с Дантесом.
В гостиной мелькнула Воронцова, к ней подходят, прощаясь, гости. Музыка внезапно обрывается, и сразу наступает тишина.
Долгоруков. Люблю балы, люблю.
Богомазов. Что говорить!
В сад оттуда, откуда выходил Богомазов, входит Воронцова. Она очень утомлена, садится на диванчик.
Долгоруков и Богомазов ее не видят.
Долгоруков. Хорош посланник! Видали, какие дела делаются! Будет Пушкин рогат, как в короне. Сзади царские рога, а спереди Дантесовы! Ай да любящий приемный отец!
Богомазов. Ай люто вы ненавидите его, князь! Ну, мне, никому, клянусь, друг, до гроба, — кто послал ему анонимный пасквиль, из-за которого весь сыр-бор загорелся? Молодецкая штука, прямо скажу! Ведь роют два месяца, не могут понять кто. Лихо сделано! Ну, князь, прямо, кто?
Долгоруков. Кто? Откуда я знаю? Почему вы задаете мне этот вопрос? А кто бы ни послал, так ему и надо! Будет помнить!
Богомазов. Будет, будет… Ну, до свидания, князь, а то огни начнут тушить.
Долгоруков. До свидания.
Богомазов. Только, Петя, на прощанье, говорю дружески: ой, придержите язык. (Скрывается.)
Долгоруков допивает шампанское, выходит из чаши.
Воронцова. Князь…
Долгоруков. Графиня…
Воронцова. Почему вы одни? Вы скучали?
Долгоруков. Помилуйте, графиня, возможно ли скучать в вашем доме? Упоительный бал!
Воронцова. А мне взгрустнулось как-то.
Долгоруков. Вы огорчаете меня, графиня. Но это нервическое, уверяю вас.
Воронцова. Нет, грусть безысходна… Сколько подлости в мире! Вы не задумывались над этим?
Долгоруков. Всякий день, графиня. Тот, у кого чувствительное сердце, не может не понимать этого. Падение нравов, таков век, графиня! Но к чему эти печальные мысли?
Воронцова. Pendard!.[19] Висельник! Негодяй!
Долгоруков. Вы больны, графиня! Я кликну людей!
Воронцова. Я слышала, как вы кривлялись… Вы радовались тому, что какой-то подлец посылает затравленному… пасквиль… Вы сами сделали это! И если бы я не боялась нанести ему еще один удар, я бы выдала вас ему! Вас надо убить, как собаку! Надеюсь, что вы погибнете на эшафоте! Вон из моего дома! Вон! (Скрывается.)
Начинает убывать свет.
Долгоруков (один). Подслушала. Ох, дикая кошка! Тоже, наверно, любовница его. Кто-то слышал за колонной… Да, слышал. А все он! Все из-за него! Ну ладно, вы вспомните меня! Вы вспомните меня все, клянусь вам! (Хромая, идет к колоннаде.)
Тьма.
Потом из тьмы — свечи с зелеными экранами. Ночь. Казенный кабинет. За столом сидит Леонтий Васильевич Дубельт. Дверь приоткрывается, показывается жандармский ротмистр Ракеев.
Ракеев. Ваше превосходительство, Битков к вам.
Дубельт. Да.
Ракеев скрывается. Входит Битков.
Битков. Здравия желаю, ваше превосходительство.
Дубельт. А, наше вам почтенье. Как твое здоровье, любезный?
Битков. Вашими молитвами, ваше превосходительство.
Дубельт. Положим, и в голову мне не впадало за тебя молиться. Но здоров? Что ночью навестил?
Битков. Находясь в неустанных заботах, поелику…
Дубельт. В заботах твоих его величество не нуждается. Тебе что препоручено? Секретное наблюдение, какое ты и должен наилучше исполнять. И говори не столь витиевато, ты не на амвоне.
Битков. Слушаю. В секретном наблюдении за камер-юнкером Пушкиным проник я даже в самое его квартиру.
Дубельт. Ишь, ловкач! По шее тебе не накостыляли?
Битков. Миловал бог.
Дубельт. Как камердинера-то его зовут? Фрол, что ли?
Битков. Никита, ваше превосходительство.
Дубельт. Ротозей Никита. Далее.
Битков. Первая комната, ваше превосходительство, столовая…
Дубельт. Это в сторону.
Битков. Вторая — гостиная. В гостиной на фортепиано лежат сочинения господина камер-юнкера.
Дубельт. На фортепиано? Какие же сочинения?
Битков. Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя. То по кровле обветшалой вдруг соломой зашумит… То, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит… Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя.
Дубельт. Экая память у тебя богатая! Дальше.
Битков. С превеликой опасностью я дважды проникал в кабинет, каковой кабинет весь заполнен книгами.
Дубельт. Какие книги?
Битков. Что успел, запомнил, ваше превосходительство. По левую руку от камина — «Сава, ночная птица», «Кавалерист-девица», «История славного вора Ваньки-Каина»… и о запое, и о лечении оного в наставление
