девался, черт его возьми? (Кякиве.) Что ты стоишь как истукан? Переводи.
Кякива кричит толпе по-грузински. Толпа отвечает по-русски и по-грузински: «Не станем на работу, если требования не будут выполнены!»
Губернатор. Что это они?
Кякива. Они не хотят.
Губернатор. Друзья мои! Как отец обращаюсь к вам, и притом отец родной: прекратите забастовку и станьте на работу! Любя вас всей душой и жалея, говорю.
Кякива переводит эти слова. Толпа отвечает: «Не исполнят требования — не станем на работу!» Гул.
Губернатор. Что они?
Кякива. Они не хотят.
Губернатор. Ах, так? Упорствовать? Ну, так вот что: предупреждаю, что, если завтра, когда дадут гудок, не станете на работу, я вас… по этапу… в Сибирь!
Кякива (кричит рабочим,). Сибирь!
Климов. Сибирью грозите?
Порфирий. Не пугайте, не станем!
Геронтий. Не станем на работу!
Губернатор. Ах вот что! Бунт? (Полицеймейстеру.) Арестовать этих трех подстрекателей! Я вам покажу!
Полицеймейстер (городовым). Берите этих трех!
Климов. Вон оно что! Вон оно как! Товарищи, полюбуйтесь на отца на родного, губернатора! Выманил вперед, а теперь брать!
Геронтий (по-грузински). Обманул нас!
Порфирий. Берите… Берите…
Рабочие: «Обманул губернатор!» Выбегает несколько человек, кричат: «Берите и нас вместе с ними!»
Губернатор. Стражников сюда!
Выбегают несколько человек стражников, бросаются на помощь городовым.
Трейниц (полицеймейстеру). Берите и этих, которые выбежали. Ничего.
Толпа возмущенно кричит. Послышался свист в толпе, ему отвечает свисток одного из городовых.
Губернатор. Вы у меня в Сибири опомнитесь! (Полицеймейстеру.) Лошадей мне!
Темно.
Картина шестая
Серенькое мартовское утро. Широкая улица в Батуме перед зданием пересыльных казарм. Забор с воротами. Груды щебня. На улице полицеймейстер и шеренга городовых. Полицеймейстер бледен, взволнован, глядит то вдаль, то на казармы. Из-за забора казарм слышен говор и гул. А издали слышится приближающийся шум громаднейшей толпы. Городовые испуганы, волнуются. Простучали подкатившие фаэтоны. Выходит Трейниц. С ним — двое жандармов и Кякива.
Трейниц (глядя вдаль). Ого! Слились? Сколько же это их?
Полицеймейстер (глухо). Тысяч пять, а то и все шесть.
Трейниц. Ого!
Полицеймейстер (тревожно). А что же его превосходительство?
Трейниц. Едет. (Глядит вдаль.) Ну, все как полагается… флаги… так, так… и, кажется, чужие есть? Интересно… (Кякиве.) Кто впереди? Не различишь?
Кякива. Не могу разобрать.
Полицеймейстер. С флагом, кажется, ротшильдовский…
Трейниц. Так.
Толпа слышна все ближе и ближе. В ней поют. Слышны слова: «…нам не нужно златого кумира, ненавистен нам царский чертог…» На «Марсельезу» накатывает другая песня.
И «Марсельеза»… (Вглядывается.) А вот там, рядом с флагом… блуза, пальто, шарф… Ведь это, пожалуй, чужой?
Полицеймейстер. Трудно сказать…
Трейниц. Да, чужой, чужой. Полковник, надо будет, как только приблизятся, оторвать передовых и взять их.
Полицеймейстер. Трудно. С одними городовыми не справиться. Плотно идут. Надо войска.
Трейниц. Нет, до войск надо. Надо, полковник.
Полицеймейстер (городовым). Как подойдут, отрезать переднюю шеренгу, взять этих, у флага.
Городовой (с сомнением). Слушаю.
Кякива (Трейницу). Чужой, чужой, вижу теперь.
Трейниц. Ну конечно.
Послышался стук коляски, конский топот, входит губернатор, с ним два казака.
Губернатор (остолбенев при виде надвигающейся толпы). Что же это такое?
Полицеймейстер. Войска бы, ваше превосходительство.
Губернатор. Надо было раньше разрезать их! Э… Как же это допустили?
Полицеймейстер. Ваше превосходительство, шесть тысяч…
Губернатор (казаку). Лети к капитану Антадзе, скажи, чтобы спешно выводил роту сюда, к казармам!
Казак убегает. Толпа подходит с тяжким гулом. Впереди: Хиримьянц с красным флагом, Теофил, Наташа, Миха. Сталин рядом с Хиримьянцем. За ними стеной рабочие, среди них есть женщины.
Сталин (обращаясь к окнам казарм). Здравствуйте, товарищи!
Теофил. Здравствуйте! Мы пришли!
Рабочие: «Мы пришли за вами!» Из окон казарм подошедших увидели, из двора казарм их услышали. Двор отвечает подошедшим криками: «Пришли! Товарищи! Глядите, пришли! Освободите нас! Освободите!»
Трейниц (Кякиве). Он? Как думаешь?
Губернатор (толпе). Что это? Бунт? Убрать флаги! Остановиться!
Сталин. Мы больше никуда и не идем. Мы пришли. Освобождайте арестованных рабочих!
Хиримьянц. Не уйдем без этого!
Рабочие: «Выпустите арестованных». В казармах крики: «Освободите нас!»
Губернатор. Убрать флаги! Разойтись!
Трейниц (губернатору). Ваше превосходительство, попрошу вас немного назад…
Губернатор отступает, Трейниц обращается к полицеймейстеру.
Ну-ка, попробуйте…
Полицеймейстер (городовым). Ну-ка, вперед, берите передних…
Городовые и двое жандармов врезываются в толпу.
Теофил. Куда?! Ах, драться?
Сталин. Не бойтесь их!.
Толпа наваливается на городовых, мнет их.
Теофил. Не бейте их! Не бейте! Только гоните их!
Крик в толпе: «Бей их, проклятых!»
Миха. Что ты делаешь?!
Покатились две полицейские фуражки, с одного из городовых сорвали шашку.
Теофил. Вон отсюда!
Городовые побежали.
Сталин. Вы ничего не сделаете с нами! Освободите арестованных!
В казармах гул.
Губернатор (в смятении отступая). Всех перестреляю!
В это время ветхие ворота казарм начинают трясти изнутри, а издали послышался приближающийся грохот барабанов, а затем солдатская песня:
«Бараан наш громко бьет,
Приближение войска взволновало толпу. Послышались крики: «Войско идет! Ой, войско идет!» Выбежавшая из толпы женщина кричит Сильвестру по-грузински: «Ой, войско! Стрелять будет!»
Сильвестр (кричит по-грузински). Не посмеют стрелять в безоружных!
Крик в толпе: «Стрелять будут!»
Миха. Не будут стрелять! Стойте крепко!
Рота поет:
«Шел я речкой, камышом,
Видел милку нагишом!..»
Сталин. Товарищи! Нельзя бежать! Стойте тесно, стеной!
Рота поет:
«Шел я с милкою в лесу,
Милку дернул за косу!..»
Иначе солдаты навалятся, озвереют! Прикладами покалечат! Пропадет народ!
Губернатор оборачивается в сторону войск, машет рукой, что-то показывает. Вдали послышались глухо слова: «Рота… стой!» Тотчас песню как будто обрубили. Донесся глухо голос: «Горнист!..» Тогда тоскливо запел вдали рожок. Кякива срывается с места и убегает.
Трейниц (губернатору). Ваше превосходительство! Что вы делаете?! Ведь вы на линии!.. Сюда, сюда!.. (Убегает вместе с губернатором.)
Полицеймейстер (смертельно побледнев, метнулся). Эй! Эй! Эй! Городовые!.. (Убегает вместе с городовыми.)
Вторично спел рожок.
Наташа (вырвавшись из ряда). Солдаты, что вы делаете? Не смейте стрелять!
Теофил. Не смейте стрелять!
В это время ворота казарм начинают трещать. Отскакивает скобка, ворота то приоткрываются, то закрываются. В них видна спина околоточного без фуражки. Околоточный с кем-то борется. Мелькнули еще две спины городовых, потом лицо Порфирия. Околоточного выталкивают на улицу. В это время в третий раз спел рожок, глухо долетели слова: «Первая шеренга!..» Околоточный оборачивается в ту сторону, откуда слышится рожок, бросается к забору, как бы прилипает к нему. Выбегает рабочий вслед за околоточным, кричит: «Товарищи!», бежит к флагу. За ним выбегают Порфирий, еще двое рабочих, за ними Климов и Геронтий.
Порфирий. Да здравст…
В это мгновенье ударил первый залп вдали. Порфирий падает на колено. Геронтий падает, схватившись за плечо. Наташа, закрываясь рукой как будто от резкого света, бежит к забору, прижимается к нему, рядом с околоточным. Падает ничком и остается неподвижен рабочий рядом с Хиримьянцем. Выпадает из рук Хиримьянца флаг с перебитым древком.
Порфирий (поднимается, кричит тем, что показались в воротах). Назад! Назад! (Хромая, отходит к флагу, грозит кулаком, кричит.) Да сгорит ваше право! Сгорит в аду!
Ударил второй залп, упал рабочий рядом с Теофилом.
Климов (схватываясь за грудь). Ах, это мне?.. Ну, бей, бей, еще!..
В толпе послышался истерический женский крик: «Убивают!»
Климов падает и затихает.
Сталин. Так?.. Так?.. (Разрывает на себе ворот, делает несколько шагов вперед.) Собаки!.. Негодяи!.. (Наклоняется, поднимает камень, хочет швырнуть его, но бросает его, грозит кулаком, потом наклоняется к убитому Климову.)
Хиримьянц, Теофил, Миха схватывают камни, швыряют их.
Сталин (обернувшись к ним, кричит). Не надо! Назад!
Сильвестр (Порфирию). Берись за меня. (Выводит Порфирия.)
Ударил третий залп повыше. Толпа побежала. Сталин оставляет Климова, наклоняется к Геронтию.
Геронтий. Воды дай…
Сталин. Берись этой рукой за шею… Берись! (Поднимает Геронтия, выводит его, кричит Теофилу, который наклонился над убитым рабочим.) Не трогай мертвых! Их поднимут! Уходите скорее!
Хиримьянц, Теофил, Миха скрываются. Вдали пропел рожок, послышался глухо, далеко голос: «Рота!.. Рота, кругом…» Сцена опустела, остаются лежащие неподвижно Климов и двое рабочих.
Околоточный (отделяется от забора, крестится, бормочет). Господи Иисусе… господи…
Наташа (приближается к нему медленно, вцепляется в грудь, рвет с плеч погоны, хватает за горло). Ах ты… ах ты, палач…
Околоточный. Что ты?.. Что ты?.. Пусти! Я не убивал… я не убивал, я не убивал… это капитан Антадзе убивал! А я… пусти!
В это время вбегают Сталин и Сильвестр.
Сильвестр. Наташа, что ты!.. Скорей!
Схватывают Наташу и увлекают ее со сцены. Околоточный, крадучись под забором, удаляется. Послышался вдали выкрик: «Марш!», грохнули барабаны, рота запела, удаляясь:
«Барабан наш громко бьет,
Жить солдату тяжело,
Конец второго действия
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Картина седьмая
Батум. Апрельская ночь. В квартире рабочего Дариспана. За столиком сидит Сталин. Лампа с зеленым абажуром. Рядом со Сталиным висит на стуле пальто, лежит фуражка. Перед Сталиным — книга, он читает, делает пометки карандашом. Где-то послышался стук, Сталин поднимает голову, прислушивается.
Дариспан (в дверях). Это Константин. (Скрывается.)
Входит Канделаки.
Сталин. Выкопали?
Канделаки. Выкопали и отвезли. Там не найдут. (Садится.) Но, понимаешь, Coco, я, клянусь богом, в жизни не видел таких беспокойных людей, как эти жандармы. Такие вредные люди, что прямо невозможно работать. Мне сейчас Качахмадзе рассказал, что они у него вчера на кладбище побывали. Говорил, чтобы в течение некоторого времени на кладбище никто носу не показывал бы. Они уж его на заметку взяли. Прямо деваться некуда. Такую суету в жизни вызвали, что немыслимо.
Сталин. Надо и в их положение входить, и им посочувствовать. Жалованье получают, пускай работают.
Канделаки. Coco! У меня мрачные мысли появились. Какое-то нехорошее предчувствие.
Сталин. Да ведь предчувствия иногда обманывают. Они не всегда верные. А что такое?
Канделаки. Эту квартиру, по-моему. Coco, надо менять. Томит меня предчувствие, что они нитку к ней нашли. За типографию теперь я спокоен. А вот квартира мне эта не нравится. Они теперь не успокоятся, они за тобой, как за зверем, будут идти.
Сталин. Завтра утром выдумаем что-нибудь. Куда же сейчас, ночью? Еще хуже можно попасться.
Канделаки. Да, не нравится… ох, не нравится мне Кединский переулок!.. Ну, я пойду в кухню поесть, а то я проголодался. (Выходит.)
Где-то стук, потом глухие голоса.
Дариспан (в дверях). Там этот старик пришел, Реджеб, очень хочет с тобой поговорить. Говорит, на минутку.
Дариспан уходит. Входит Реджеб.
Здравствуй, Реджеб.
Реджеб. Здравствуй. Я к тебе пришел.
Реджеб садится. Молчит.
Что скажешь приятного?
Реджеб молчит, вздыхает.
Ты что же, помолчать со мной пришел?
Молчание.
Ну, помолчим еще.
Молчание. Сталин начинает читать.
Ты так, старик, вздыхаешь, что я заплакать могу. Скажи хоть одно слово, зачем меня мучаешь? Ты для чего пришел? Какое горе тебя терзает?
Реджеб. Я вчера важный сон видел.
Реджеб. Понимаешь, будто бы к нам в Зеленый Мыс приехал царь Николай.
Сталин. На дачу?
Реджеб. Конечно, на дачу. И, понимаешь, стал купаться. Снял мундир, брюки, сапоги, все положил на берегу, намылился, и полез в море. А мы с тобой сидим на берегу и смотрим. И ты говоришь: «А он хорошо плавает!» А я говорю: «А как он голый пойдет, если кто-нибудь его мундир украдет? Солдат нету…» А он, понимаешь, поплыл и утонул. И мы с тобой побежали, кричим всем: «Царь потонул! Царь потонул!» И весь народ обрадовался.
Сталин. Хороший сон. Так ты для того из Махинджаури шел в Батум, чтобы мне сон рассказать?
Реджеб. Нарочно для этого шел.
