в своем труде не вижу. Беру я за курс, как все [19] . Если будете лечиться у меня, оставьте часть в задаток. — Очень хорошо. Френч расстегнулся. — У вас, может быть, денег мало? — пробурчал Турбин, глядя на потертые колени. — «Нет, он не жулик… нет… но свихнется [20] ?. — Нет, доктор, найдутся [21] . Вы облегчаете по-своему человечество. — И иногда очень удачно. Пожалуйста, бром принимайте аккуратно. — Полное облегчение, уважаемый доктор, мы получим только там. — Больной вдохновенно указал в беленький потолок. — А сейчас ждут нас всех испытания, коих мы еще не видали… И наступят они очень скоро. — Ну, покорнейше благодарю. Я уже испытал достаточно. — Нельзя зарекаться, доктор, ох нельзя, — бормотал больной, напяливая козий мех в передней, — ибо сказано: третий ангел вылил чашу в источники вод, и сделалась кровь. «Где-то я уже слыхал это?.. Ах, ну, конечно, со священником всласть натолковался. Вот подошли друг к другу — прелесть». — Убедительно советую, поменьше читайте Апокалипсис… Повторяю, вам вредно… Честь имею кланяться. Завтра в шесть часов, пожалуйста. Анюта, выпусти, пожалуйста [22] … ___________ Открыв рты, Шервинского слушали [23] все, даже Анюта прислонилась к дверям. — Какие такие звезды? — мрачнейшим образом расспрашивал Мышлаевский. — Маленькие, как кокарды, пятиконечные. На всех папахах. А в середине серп и молоточек. Прут, как саранча, из-за Днепра [24] . — Да откуда это известно? — подозрительно спросил Мышлаевский. — Очень хорошо известно, если уже есть раненые в госпиталях в Городе. — Алеша, — вскричал Николка, — ты знаешь, красные идут! Сейчас, говорят, бои идут под Бобровицами. Турбин первоначально перекосил злобно лицо и сказал с шипением: — Так и надо. Так ему, сукину сыну, мрази, и надо. — Потом остановился и тоже рот открыл. — Позвольте… это еще, может быть, так, утки… небольшая банда… — Утки? — радостно спросил Шервинский. Он развернул «Весть» и маникюренным ногтем отметил: «На Бобровицком направлении наши части доблестным ударом отбросили красных». — Ну, тогда действительно гроб… Раз такое сообщено, значит, красные Бобровицы взяли. — Определенно, — подтвердил Мышлаевский. ___________ Эполеты на черном полотне. Старая кушетка. — Ну-с, Юленька, — молвил Турбин и вынул из заднего кармана револьвер Мышлаевского, взятый напрокат на один вечер, — скажи, будь добра, в каких ты отношениях с Михаил Семеновичем Шполянским? Юлия попятилась, наткнулась на стол, абажур звякнул… дзинь… В первый раз лицо Юлии стало неподдельно бледным. — Алексей… Алексей… что ты делаешь? — Скажи, Юлия, в каких ты отношениях с Михаил Семеновичем? — повторил Турбин твердо, как человек, решившийся наконец вырвать измучивший его гнилой зуб. — Что ты хочешь знать? — спросила Юлия, глаза ее шевелились, она руками закрывалась от дула. — Только одно: он твой любовник или нет? Лицо Юлии Марковны ожило немного. Немного крови вернулось к голове. Глаза ее блеснули странно, как будто вопрос Турбина показался ей легким, совсем нетрудным вопросом, как будто она ждала худшего. Голос ее ожил. — Ты не имеешь права мучить меня… ты, — заговорила она, — ну хорошо… в последний раз говорю тебе — он моим любовником не был. Не был. Не был. — Поклянись. — Клянусь. Глаза у Юлии Марковны были насквозь светлы, как хрусталь. Поздно ночью доктор Турбин стоял перед Юлией Марковной на коленях, уткнувшись головой в колени, и бормотал: — Ты замучила меня. Замучила меня, и этот месяц, что я узнал тебя, я не живу. Я тебя люблю, люблю… — страстно, облизывая губы, он бормотал… Юлия Марковна наклонялась к нему и гладила его волосы. — Скажи мне, зачем ты мне отдалась? Ты меня любишь? Любишь? Или же нет? — Люблю, — ответила Юлия Марковна и посмотрела на задний карман стоящего на коленях. ___________ Когда в полночь Турбин возвращался домой, был хрустальный мороз. Небо висело твердое, громадное, и звезды на нем были натисканы красные, пятиконечные. Громадное всех и всех живее — Марс. Но доктор не смотрел на звезды. Шел и бормотал: — Не хочу испытаний. Довольно. Только эта комната. Эполеты. Шандал. В три дня все повернулось наново, и испытание — последнее перед началом новой, неслыханной и невиданной жизни — упало сразу на всех. И вестником его был Лариосик. Это произошло ровно в четыре часа дня, когда в столовой собрались все к обеду. Был даже Карась. Лариосик появился в столовой в виде несколько более парадном, чем обычно (твердые манжеты торчали), и вежливо и глухо попросил: — Не можете ли вы, Елена Васильевна, уделить мне две минуты времени? — По секрету? — спросила удивленная Елена, шурша поднялась и ушла в спальню. Лариосик приплелся за ней. — Придумал Ларион что-то интересненькое, — задумчиво сказал Николка. Мышлаевский, с каждым днем мрачневший, мрачно оглянулся почему-то (он разбавлял на буфете спирт). — Что такое? — спросила Елена. Лариосик потянул носом воздух, прищурился на окно, поморгал и произнес такую речь: — Я прошу у вас, Елена Васильевна, руки Анюты. Я люблю эту девушку. А так как она одинока, а вы ей вместо матери, я, как джентльмен, решил довести об этом до вашего сведения и просить вас ходатайствовать за меня. Рыжая Елена, подняв брови до предела, села в кресло. Произошла большая пауза. — Ларион, — наконец заговорила Елена, — решительно не знаю, что вам на это и сказать. Во-первых, простите, ведь так недавно еще пережили вашу драму… Вы сами говорили, что это неизгладимо… Лариосик побагровел. — Елена Васильевна, я вычеркнул ту дурную женщину из своего сердца. И даже карточку ее разорвал. Кончено. — Лариосик ладонью горизонтально отрезал кусок воздуху. — Потом… Да вы серьезно говорите? Лариосик обиделся. — Елена Васильевна… Я… — Ну простите, простите… Ну если серьезно, то вот что. Все-таки, Ларион Ларионыч, вы не забывайте, что вы по происхождению вовсе не пара Анюте… — Елена Васильевна, от вас с вашим сердцем я никак не ожидал такого возражения. Елена покраснела, запуталась. — Я говорю это только вот к чему — возможен ли счастливый брак при таких условиях? Да и притом, может быть, она вас не любит? — Это другое дело, — твердо вымолвил Лариосик, — тогда, конечно… Тогда… Во всяком случае, я вас прошу передать ей мое предложение… — Почему вы ей сами не хотите сказать? Лариосик потупился. — Я смущаюсь… я застенчив. — Хорошо, — сказала Елена, вставая, — но только хочу вас предупредить… мне кажется, что она любит кого-то другого… Лариосик изменился в лице и затопал вслед за Еленой в столовую. На столе уже дымился суп. — Начинайте без меня, господа, — сказала Елена, — я сейчас… В комнате за кухней Анюта, сильно изменившаяся за последнее время, похудевшая и похорошевшая какою-то наивной зрелой красотой, попятилась от Елены, взмахнула руками и сказала: — Да что вы, Елена Васильевна. Да не хочу я его. — Ну что же… — ответила Елена с облегченным сердцем, — ты не волнуйся, откажи и больше ничего. И живи спокойно. Успеешь еще. В ответ на это Анюта взмахнула руками и, прислонившись к косяку, вдруг зарыдала. — Что с тобой? — беспокойно спросила Елена. — Анюточка, что ты? Что ты? Из-за таких пустяков? — Нет, — ответила, всхлипывая, Анюта, — нет, не пустяки. Я, Елена Васильевна, — она фартуком размазала по лицу слезы и в фартук сказала, — беременна. — Что-о? Как? — спросила ошалевшая Елена таким тоном, словно Анюта сообщила ей совершенно невероятную вещь. — Как же ты это? Анюта? ___________ В спальне под соколом поручик Мышлаевский впервые в жизни нарушил правило, преподанное некогда знаменитым командиром тяжелого мортирного дивизиона, — артиллерийский офицер никогда не должен теряться. Если он теряется, он не годится в артиллерию. Поручик Мышлаевский растерялся. — Знаешь, Виктор, ты все-таки свинья, — сказала Елена, качая головой. — Ну уж и свинья?.. — робко и тускло молвил Мышлаевский и поник головой. ___________ В сумерки знаменитого этого дня 2 февраля 1919 года, когда обед, скомканный к черту, отошел в полном беспорядке, а Мышлаевский увез Анюту с таинственной запиской Турбина в лечебницу (записка была добыта после страшной ругани с Турбиным в белом кабинетике Еленой), а Николка, сообразивший, в чем дело, утешал убитого Лариосика в спальне у себя, Елена в сумерках у притолоки сказала Шервинскому, который играл свою обычную гамму на кистях ее рук: — Какие вы все прохвосты… — Ничего подобного, — ответил шепотом Демон, нимало не смущаясь, и притянул Елену, предварительно воровски оглянувшись, поцеловал ее в губы (в первый раз в жизни, надо сказать правду). — Больше не появляйтесь в доме, — неубедительно шепнула Елена. — Я не могу без вас жить, — зашептал Демон, и неизвестно, что бы он еще нашептал, если бы не брызнул в передней звонок. ___________ Двое вооруженных в сером толклись в передней, не спуская глаз с доктора Турбина. Николка в крайней степени расстройства метался возле него и все-таки успел не только нашептать ему: «При первой возможности беги, Алеша… у них уже эвакуация…» — но и всунуть ему в карман револьвер Мышлаевского. Турбин, щурясь и стараясь не волноваться в присутствии хлопцев, глядел в бумагу. В ней по-украински было написано: «С одержанием съего препонуеться вам негойно…» Одним словом: явиться в 1-й полк синей дивизии в распоряжение командира полка для назначения на должность врача. А за неявку на мобилизацию, согласно объявлению третьего дня, подлежите военному суду. — Плевать, — совершенно беззвучно шептал Николка, отдавливая Турбина к двери в столовую, — в первый момент беги. Беги сейчас? А? — Нельзя. Елену возьмут, — одними губами, — лучше с дороги… — Так я сам приеду, — мрачно говорил Турбин. — Ни, — хлопцы качали головами, — приказано вас узять под конвой. — Где же этот полк? — Сейчас из Города выступает в Слободку, — пояснил один из хлопцев. — Кто командует? — Полковник Мащенко. Турбин еще раз перечел подпись — «Начальник Санитарного Управления лекарь Курицький». — Вот тебе и кит и кот, — возмущенно и вслух сказал Николка. ………………………………. ………………………………. [21] Пан куренный в ослепительном свете фонаря [25] блеснул инеем, как елочный дед, и завопил на диковинном языке, состоящем из смеси русских,