уставив на буфетчика зеленые распутные глаза.
Буфетчик заморгал, охнул и шагнул в переднюю, сняв шляпу.
Тут зазвенел в передней телефон. Бесстыжая горничная, поставив одну ногу на стул, сняла трубку и сказала в нее: «Алло?»
Буфетчик, не зная, куда девать глаза, переминался с ноги на ногу, думал: «Ай да заграничная горничная! Тьфу ты, пакость какая!»
Он стал глядеть по сторонам. Вся большая полутемная передняя, как разглядел смущенный буфетчик, была загромождена необычными предметами и одеянием. Так, на спинку стула был наброшен траурный плащ, подбитый огненного цвета материей, на подзеркальном столике лежала длинная шпага с поблескивающей золотою рукоятью. Три шпаги с рукоятями серебряными стояли в углу. На оленьих рогах висели береты с орлиными перьями.
— Да,— говорила девица в телефон,— как? Барон Майгель? Слушаю… Да… господин маг сегодня выступать не будет… Да, он будет рад вас видеть… Да, будут гости… Фрак… Впрочем, если угодно, пиджак… {229} к двенадцати…
Повесив трубку, она обратилась к буфетчику:
— Вам что угодно?
— Мне необходимо видеть,— робко сказал Андрей Фокич,— господина артиста.
— Как? Так-таки его самого?
— Его,— ответил буфетчик.
— Спрошу,— сказала, колеблясь, девица и, приоткрыв дверь в кабинет Берлиоза, спросила:
— Рыцарь, тут явился маленький человек, который говорит, что ему нужен мессир…
— А пусть войдет,— раздался из кабинета разбитый голос Коровьева.
— Пожалуйста, в гостиную,— сказала девица так, как будто была одета, и приоткрыла дверь, а сама покинула переднюю.
Войдя в гостиную без вести пропавшей де Фужере, буфетчик даже про дело свое забыл, до того его поразило убранство комнаты.
Сквозь цветные стекла итальянских окон лился мягкий, вечерний, похожий на церковный свет. В старинном громадном камине пылали дрова. Перед камином на тигровой шкуре сидел, щурясь на огонь, черный котище. В стороне стоял стол, покрытый церковной парчой и уставленный бутылками, большею частью пузатыми, заплесневевшими и пыльными. Между бутылок [поблескивало блюдо и по тому], как оно поблескивало, видно было, что оно, пожалуй, чистого золота.
У камина маленький рыжий с ножом за поясом на длинной стальной шпаге жарил куски баранины, и сок капал на огонь, в дымоход уходил дым. Пахло бараниной, какими-то крепчайшими духами и ладаном, отчего у буфетчика мелькнула мысль о том, что уж не служили ли по Берлиозу церковную панихиду, каковую мысль он тут же отогнал как заведомо нелепую.
Неприятнейшим образом пораженный церковным покровом на обеденном столе, религиозный… [18] и тут услышал тяжелый бас:
— Ну-с, чем я вам могу быть полезен?
И тотчас буфетчик обнаружил хозяина квартиры.
Тот раскинулся на каком-то необъятном диване, низком, с разбросанными подушками. Как показалось буфетчику, на артисте было только черное белье и черные же востроносые туфли.
— Да, так чем же я могу вам быть полезен? — повторил артист.
— Я,— растерянно заговорил буфетчик,— являюсь заведующим буфетом театра «Варьете»…
Артист вытянул вперед руку, на пальцах которой сверкали камни, как бы заграждая уста буфетчику, и заговорил с большим жаром:
— Нет, нет, нет! Ни слова больше! Ни в каком случае и никогда! В рот ничего не возьму в вашем буфете! Я, почтеннейший, проходил мимо вашего буфета и до сих пор забыть не могу ни вашей осетрины, ни брынзы. Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого цвета. Она — белая! Да, а чай? Ведь это же помои! Я своими глазами видел, как какая-то неопрятная девушка подливала из ведра в ваш громадный самовар сырую воду, а чай, между тем, продолжали разливать. Нет, милейший, так невозможно!
— Я извиняюсь,— заговорил буфетчик, ошеломленный этим внезапным нападением,— я не по этому делу, и осетрина здесь ни при чем…
— То есть как ни при чем, если она испорченная!
— Осетрину прислали второй свежести,— сообщил буфетчик.
— Второй свежести — вот что вздор. Это все равно что безобразная красавица или трусливый храбрец. Свежесть бывает только одна — первая. Она же последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!
— Я извиняюсь…— попробовал опять начать буфетчик, не зная уж, как и отделаться от придиры гастронома.
— Извинить не могу,— твердо сказал артист.
— Я не по этому делу пришел,— расстраиваясь, сказал буфетчик.
— Не по этому? — удивился иностранный маг.— А какое еще дело могло вас привести ко мне? Если память не изменяет мне, из лиц, близких вам по профессии, я знался только с одною маркитанткою, да и то давно-давно. Впрочем, я рад. Азазелло! Табурет господину заведующему буфетом!
Тот, жаривший баранину, повернулся, причем ужаснул буфетчика своими клыками, и ловко подал буфетчику один из темных дубовых низеньких табуретов. Других сидений в комнате не было. Буфетчик вымолвил:
— Покорнейше благодарю…— и опустился на скамеечку. Задняя ножка скамеечки тотчас подломилась, и буфетчик, охнув, пребольно треснулся задом об пол.
Падая, он поддал ногой скамеечку, стоявшую перед ним, и с нее опрокинул себе на брюки полную чашу красного вина.
Артист воскликнул:
— Ах! Не ушиблись ли вы?
Азазелло помог буфетчику подняться, подал другую скамеечку. Буфетчик кислым голосом отказался от предложения хозяина снять штаны и просушить их перед огнем и, чувствуя себя невыносимо неудобно в мокром белье и платье, огорченно считая убыток от испорченных брюк, на другую скамеечку сел с опаской.
— Я люблю сидеть низко,— заговорил артист,— с низкого не так опасно падать. Да, итак, мы остановились на осетрине? Голубчик мой! Свежесть, свежесть и свежесть! Прошу это запомнить! Да вот не угодно ли попробовать…— Тут в багровом свете от камина перед буфетчиком блеснула шпага, и Азазелло выложил на золотую тарелочку шипящий кусок мяса и тут же полил его лимонным соком и подал золотую вилку.
— Прошу, без церемоний…
— Покорнейше… я…
— Нет, нет, отведайте!..
Буфетчик из вежливости положил кусок в рот и понял, что жует что-то действительно ослепительно вкусное…
— Прошу обратить внимание, каков продукт, а? — сказал гостеприимный артист.
Но здесь буфетчик едва не подавился и не упал вторично. Из соседней комнаты в эту комнату шарахнулась большая темная птица, задев крыльями лысину буфетчика. Она села на каминную полку и оказалась совой {230}.
«Господи боже мой! — подумал нервный, как все буфетчики, Андрей Фокич.— Вот квартирка!»
— Чашу вина,— предлагал маг,— белое, красное? Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня?
— Покорнейше… я не пью…
— Э, вот это напрасно,— неодобрительно заметил хозяин,— мужчина, не пьющий вина… В этом есть что-то неприятное… Так не прикажете ли партию в кости? Или вы любите другие игры? Пикет?
— Не играю,— утомленный уже, отозвался буфетчик.
— Совсем худо! — заключил хозяин.— Что-то недоброе таится в людях, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы с приятелем. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих… Правда, не исключена возможность… И среди лиц, сидящих со мною за пиршественным столом, попадались иногда удивительные подлецы… Не знаю, чем вас и занять…
— Я, изволите ли видеть,— уже с отчаянием заговорил буфетчик, чувствуя озноб от мокрых брюк,— по другому делу…
— Я — воплощение внимания,— поощрил его вежливый артист.
— Вчера вы изволили фокусы делать…
Маг изумленно откинулся на своем ложе.
— Я? — воскликнул он.— Помилуйте! Мне это не к лицу!
Буфетчик совершенно опешил.
— Виноват,— просипел он,— да ведь сеанс черной магии…
— Ах, ну да,— вскричал артист,— ну да… Дорогой мой! Я должен открыть вам тайну… Дело в том, что я ведь отнюдь не артист… Просто мне хотелось повидать где-нибудь москвичей в массе, так сказать. Удобнее всего это сделать в театре. Ну, вот моя компания,— он кивнул в сторону кота,— и устроила этот сеанс. Я же лишь сидел и смотрел.
Буфетчик изменился в лице.
— Но это не меняет дела,— продолжал Воланд,— что же в связи с этим сеансом привело вас ко мне?
— Изволите ли видеть,— запинаясь, говорил буфетчик,— в числе фокусов показано было, как бумажки слетели с потолка… Ну, все их и нахватали… И вот в вашем отделении заходит ко мне в буфет молодой человек, спрашивает два бутерброда с чайной… Дает червонец… Я разменял, сдачи восемь с полтиной… Потом другой…
— Нет, этот пожилой… Третий, четвертый… Я все даю сдачи. А сегодня стал проверять кассу, глядь, а вместо червонцев резаная газета! На сто девять рублей наказали буфет…
— Ай-яй-яй! — воскликнул хозяин.— Да неужели же они думали, что это настоящие бумажки? Ведь это же фокус! Я не допускаю мысли, чтобы они это сделали сознательно!..
Буфетчик как-то криво улыбнулся, но ничего не сказал.
— Неужели мошенники? — вперяя в буфетчика свой сверкающий глаз, тревожно допытывался хозяин у гостя.— Скажите, среди москвичей есть мошенники? Это мне чрезвычайно интересно!
В ответ буфетчик так горько улыбнулся, что отпали всякие сомнения: да, среди москвичей есть мошенники!
— Это низко! — возмутился Воланд.— Я все понимаю. Вы человек бедный… ведь вы человек бедный?
Буфетчик втянул голову в плечи и поглядел в сторону.
— У вас сколько имеется сбережений?
Вопрос был задан участливым тоном, но все-таки это вопрос неделикатный, и буфетчик замялся.
— Двести сорок девять тысяч рублей в пяти сберкассах,— отозвался из соседней комнаты треснувший голос,— и дома под полом сто золотых десяток.
Буфетчик так и замер на своей табуретке.
— Ну, конечно, это не сумма,— снисходительно сказал Воланд своему гостю,— хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна. Вы когда умрете?
Тут уже буфетчик возмутился.
— Это никому не известно и никого не касается,— ответил он.
— Ну да, не известно,— послышался тот же дрянной голос за дверью,— подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике 1-го МГУ.
Буфетчик стал желт лицом, в глазах у него выразился ужас, он повернул голову к двери, потом глянул на кота. Тот, мирно дремавший до сих пор на горячей шкуре, открыл глаза, с любопытством поглядел на буфетчика.
— Гм, девять месяцев,— задумчиво соображал Воланд,— двести сорок девять тысяч… гм… Это выходит 27 тысяч 666 рублей в периоде в месяц? Маловато, но при скромной жизни хватит… Да еще эти десятки…
— Десятки реализовать не удастся,— все тот же голос ввязался, леденя сердце буфетчика…— По смерти Андрея Лукича дом немедленно сломают, и десятки будут отправлены в госбанк.
Буфетчик сидел как окаменевший, молчал.
— Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику,— продолжал сочувствовать и советовать артист-маг, причем глаз его сиял как золотой,— какой смысл умирать в палате под стоны и хрипы безнадежно больных? Эфир этот, уколы, страдания… Тошная скука… Не лучше ли устроить пир на эти 27 тысяч и, приняв цианистого калия, переселиться под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями?
Буфетчик сидел неподвижно и очень постарел… Темные кольца окружали его
