Мир вам!
Маргарита манила его рукой, указывала на место рядом с собою на диванчике, просила извинения за то, что они с Наташей не одеты…
Азазелло раскланивался, просил не беспокоиться, уверял, что видел не только голых, но даже людей с начисто содранной кожей, охотно подсел к столу, предварительно поставив в угол у печки какой-то сверток в темной парче.
Азазелло налили водки, он охотно выпил.
Мастер не спускал с него глаз и изредка больно щипал себя кистью левой руки под столом. Но щипки эти не помогали, да и особенно странного перед глазами ничего не было. Перед ним сидел рыжеватый плечистый человек, с кривым глазом, одетый по-городскому, в пиджачке. Водку пил как все добрые люди, не закусывая, от тостов не отказывался.
Выпив за здоровье хозяйки, за что Маргарита его поцеловала, гость повел речь.
— Мессир передавал вам привет,— говорил Азазелло, поворачиваясь к Маргарите.
— Передайте ему великую мою благодарность!
Мастер поклонился ему, а Азазелло высоко поднял стопку, до краев полную водкой, негромко воскликнул:
— Мессир!
Маргарита поняла, что этот тост торжественный, так же как понял и мастер, и все сделали так же, как и Азазелло,— сплеснули несколько капель на кровавое мясо ростбифа, и оно от этого задымилось. Причем ловчее всех это сделала Наташа.
Спирт ли, выпитый мастером, появление ли Азазелло, но что-то, словом, было причиной изменения настроения духа мастера и его мыслей.
Он почувствовал, что становится весел и бесстрашен, а подумал так: «Нет, Маргарита права… Конечно, передо мною сидит посланец дьявола… Да ведь я же сам не далее как ночью позавчера говорил Ивану Бездомному о том, что встреченный им именно дьявол. А теперь почему-то испугался этой мысли и начал что-то болтать о гипнотизерах и галлюцинациях! Да какие же, к черту, они гипнотизеры! Дьявол, дьявол!»
Он присматривался к Азазелло и понял, что в глазах у того есть нечто принужденное, какая-то мысль, которую тот пока не выдает.
«Он не просто с визитом,— подумал мастер,— он приехал с поручением».
Наблюдательность мастера не изменила ему. Выпив еще водки, гость сказал так:
— Мне нужно было бы сказать несколько слов Наташе. Вы позволите?
— Конечно, конечно! — воскликнула Маргарита, а Наташа опять порозовела вся — и плечи, и грудь, и шея, и руки.
Азазелло встал, поманил Наташу в кухню, вышел с нею не более чем на полминуты и вернулся с нею же.
Глаза Наташины сверкали, как лампы. Азазелло сказал ей что-то, что привело ее в состояние возбуждения и явной радости, но она ничего не сказала.
— Ешьте, пожалуйста,— пригласила Маргарита.
Азазелло охотно принялся есть и повел беседу, но мастер заметил, что в глазах у него есть еще что-то. «Есть еще тайна, из-за нее он и приехал»,— думал он, с интересом вглядываясь в правый глаз.
— Так, стало быть, вы здесь и намерены жить? — спросил Азазелло, указывая пустой вилкой на стенку и на потолок.
— Здесь, здесь,— отвечала Маргарита.
— Уютный подвальчик, что и говорить,— похвалил Азазелло, выпивая, и продолжил: — Да. Но вот какой вопрос, чего в нем делать… В подвальчике-то?
— Вот я про то и говорю,— сквозь зубы сказал мастер и улыбнулся.
— Зачем вы меня тревожите, Азазелло? — спросила искренно и тепло Маргарита.— Как-нибудь.
— Что вы! Что вы! — вскричал Азазелло.— Чего тут тревожиться… Я и говорю — как-нибудь! Да! — еще громче вскричал Азазелло.— Ведь я-то и забыл. Мессир мне приказал,— тут Азазелло отнесся именно к мастеру,— передать вам бутылку вина в подарок. И при этом сказать, что это вино древнее, то самое, которое пил Пилат. Это — фалернское вино.
Оставалось только одно — поблагодарить, и мастер, у которого в голове все ходило ходуном, приложил руку к сердцу, Маргарита вскричала:
— Ах, это мило и любезно!
А Наташа вспыхнула, и глаза у нее стали такие же, как у Азазелло,— содержащие в себе тайну.
Азазелло вынул из парчи не кувшин, как ожидал мастер, а темную, в пыли и плесени, бутылку, запечатанную сургучом, открыл ее, и вино разлили по бокалам.
— Его здоровье! — вскричала Маргарита, поднимая свой стакан с тяжелым, красным, густым вином, и все четверо приложились к стаканам и залпом выпили его.
Тотчас вечерний свет стал гаснуть в глазах у мастера, дыхание его перехватило, он почувствовал, что настает конец. Он видел, как смертельно побледневшая Наташа со стоном упала у стола на пол, как Маргарита, беспомощно простерев к любовнику руки, уронила голову на стол и потом тело ее сползло на пол.
— Отравитель! — успел крикнуть мастер Азазелло и пытался схватить на бюро подаренный ему револьвер. Но руки его ударились о доску бюро, все окружающее окрасилось в черный цвет, а потом пропало. Он навзничь упал и рассек себе кожу на виске об угол доски.
Трое отравленных затихли, а Азазелло начал действовать.
Отшвырнув ногой осколки разбившегося Наташиного стакана в угол, из шкафа достал новый, наполнил его тем же вином, сел на корточки, разжал зубы Наташи, влил в рот глоток его.
Тогда Наташа открыла глаза, сперва бессмысленно обвела ими комнату, но свет в них быстро вернулся. Азазелло поднял ее на ноги, и она ожила.
— Не медли, пора! Мы долго возились здесь,— приказал ей Азазелло, и Наташа, поставив одну ногу на стул, перенесла легко другую на подоконник и через секунду была в садике. Там, роя землю копытом, стоял черный, как ночь, конь, в седле, с золотыми стременами. У повода его был черный мрачный всадник, в плаще со шпагой, в шпорах. Он держал под узды нетерпеливого злого коня, поглядывал на окошки подвала. Лишь только Наташа выскочила из окна, всадник легко вскочил в седло, вздернул Наташу вверх, посадил ее на луку, сдавил бока коня, проскочил между двумя липами вверх, ломая молодые ветви, и исчез, став невидимым.
В это время начало темнеть. С западного края неба поднималась туча, в переулке понесло по булыжной мостовой сор, окурки, пыль.
Азазелло, отправив Наташу, занялся самим собой. Он рванул ворот своей рубашки, и тотчас с нею слетел его наряд. Он оказался в черном трико, в востроносых кожаных туфлях, с коротким кинжалом у пояса. Огненные волосы его скрылись под беретом.
Преобразившись, он бросился к поверженным любовникам. Маргарита лежала, уткнувшись лицом в коврик. Азазелло своими железными руками повернул ее, как куклу, лицом к себе и вгляделся в нее. На его глазах менялось лицо мертвой в предгрозовых сумерках. Исчезло ведьмино косоглазие и жестокость и буйность черт. Лицо покойной посветлело и смягчилось, и оскал ее стал уже не хищным, а просто женственным. Демон безводной земли разжал белые зубы и влил в рот несколько капель того самого вина, которым и отравил.
Маргарита вздохнула, сама стала подниматься, села, спросила слабо:
— Азазелло! Что вы сделали со мной? За что?
Она увидела лежащего мастера, ужаснулась и, вздрогнув, прошептала:
— Этого я не ждала… Убийца…
— Да нет же, нет,— ответил Азазелло,— сейчас он встанет… Что за нервность!
Маргарита поверила сразу, настолько убедителен был голос Азазелло, вскочила, живая и сильная, и помогла напоить лежащего вином.
Открыв глаза, тот глянул мрачно и сказал с ненавистью:
— Отравитель!..
— Оскорбления являются наградой за мою работу,— ответил раздраженно Азазелло,— слепцы! Но прозревайте скорее!
Маргарита всплеснула руками, всмотревшись в воскресшего мастера. Он был в длинных волосах, небрежно завязанных лентой в косичку, с белым лицом, как бело его жабо. На нем оказался темный кафтан, рейтузы, тяжелые ботфорты со шпорами.
Он поднялся, огляделся взором живым и светлым, спросил:
— Что означает новая метаморфоза?
— Она означает,— ответил Азазелло,— что нам пора. Уже гремит гроза, вы слышите? И кони роют землю, содрогая маленький сад. Прощайтесь с подвалом. Прощайтесь скорее!
Маргарита вскричала:
— Роман! Роман! Роман возьми с собою.
— Не надо,— ответил мастер,— я помню его наизусть.
— Ни слова… ни слова не забудешь? — спрашивала Маргарита, прижимаясь к любовнику.
— Я теперь ничего не забуду,— ответил мастер.
— Тогда огонь! — вскричал Азазелло. Он сунул руку в печку, вытащил дымящуюся головню и поджег скатерть на столе, пачку старых газет на диване, пробежал в соседнюю комнатушку, поджег рукопись, занавеску.
Гроза проворчала над самым домом, стукнуло оконце от ветра.
Мастер, опьяненный будущей скачкой, выбросил какую-то книгу с полки, вспушил ее листы над горящей скатертью, и книга загорелась веселым огнем.
— Гори, гори, прежняя жизнь!
— Гори, страдание! — кричала Маргарита.
Комната колыхалась в багровых столбах. Вместе с дымом вылетели через дверь трое, пробежали по каменной лесенке вверх, выскочили во дворик к сараю.
Там они увидели сидящую на земле окаменевшую кухарку застройщика; рассыпавшийся картофель лежал возле нее и два пучка луку.
Трое коней храпели у сарая, вздрагивали.
Амазонка вскочила первая, за нею Азазелло, на третьего последним — мастер.
Кухарка, простонав, хотела поднять руку для крестного знамения, но Азазелло рявкнул с седла грозным голосом:
— Отрежу руку! — свистнул, и кони, ломая ветви, взвились.
Тотчас из окошек подвала повалил дым, и снизу донесся слабый крик кухарки:
— Горим…
Кони понеслись над крышами. Скачущие рядом мастер и Маргарита в опьянении смеялись. За конем Маргариты несся в вихре черный шлейф. Вместе с невидимыми всадниками летела над Москвой туча, но еще не брызгала дождем.
— Ты поняла, что он умертвил нас и воскресил для новой жизни? — крикнул мастер.
— Поняла! — прокричала Маргарита.
— Хочу попрощаться с городом,— прокричал мастер Азазелло.
Тот что-то проворчал тревожно, но кивнул головой. Небо лопнуло над ними. Хлынул дождь.
— Где Наталья? — крикнула Маргарита.
— Она вышла замуж! — послышался в вое грозы голос Азазелло.
В вышине, на террасе самого красивого здания в Москве, построенного очень давно, на пустынной террасе, на балюстраде которой возвышались гипсовые вазы, на складной табуретке сидел черный Воланд неподвижно и смотрел на лежащий внизу город.
Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассохшимися плитами террасы, так что получились солнечные часы. Тень шпаги медленно, но неуклонно удлинялась, концом подползала к ногам.
Свита Воланда еще была в городе, и одна Гелла в черном плаще почтительно стояла в некотором отдалении от Воланда, молчаливая, смотрящая на радугу.
Раздался голос Воланда:
— Что же они задерживаются? Где эта неразлучная пара — Коровьев и Бегемот?..
Гелла шевельнулась, прикрыла ладонью от солнца глаза, всмотрелась вдаль, ответила почтительно:
— Они будут тотчас, мессир. Я чую их. Да, вот они.
И точно, послышались легкие шаги на каменных плитах, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот; второй все в виде того же толстяка. Но теперь примуса при нем не было, а нагружен он был другими предметами. Так, под мышкой у него был небольшой ландшафтик в золотой раме, на руке поварской халат, а в руке цельная семга в шкуре и с хвостом.
От Коровьева и Бегемота
