вас очень внимательно,— серьезно и успокоительно сказал Стравинский,— и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не будут.

— Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с таинственною личностью… иностранец не иностранец, который заранее знал о смерти Бори Крицкого и лично видел Понтия Пилата.

Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.

— Пилата? Пилат — это который жил при Христе? — щурясь на Ивана, спросил Стравинский.

— Тот самый,— подтвердил поэт.

— А кто этот Боря Крицкий?

— Крицкий — известнейший редактор и секретарь «Массолита»,— пояснил Иван.

— Ага,— сказал Стравинский,— итак, вы говорите, он умер, этот Боря?

— Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Патриарших прудах, причем этот самый загадочный гражданин…

— Знакомый Понтия Пилата? — спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.

— Именно он,— подтвердил Иван, поглядывая на Стравинского,— так вот он сказал заранее, что Аннушка разлила постное масло… а он и поскользнулся как раз на этом месте. Как вам это понравится? — многозначительно осведомился Иван, ожидая большого эффекта от своих слов.

Но этого эффекта не последовало, и Стравинский задал следующий вопрос:

— А кто же эта Аннушка?

Этот вопрос расстроил Ивана, лицо его передернуло.

— Аннушка здесь совершенно не важна,— проговорил он, нервничая,— черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А важно то, что тот заранее, понимаете — заранее знал о постном масле! Вы меня понимаете?

— Отлично понимаю,— серьезно сказал Стравинский, касаясь колена поэта,— не волнуйтесь и продолжайте.

— Продолжаю,— сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и зная уже по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему,— этот страшный тип, он врет, что он консультант. Убийца он и таинственный субъект, а может, и черт знает кто еще, обладает какой-то необыкновенной силой… Например, за ним гонишься, а догнать его нет возможности. А с ним еще парочка: какой-то длинный и невероятных размеров кот, который умеет самостоятельно ездить в трамвае. Кроме того,— Иван, никем не перебиваемый, говорил все с большим жаром и убедительностью,— он лично был на балконе у Понтия Пилата, в этом нет никакого сомнения. Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе он натворит непоправимых бед.

— И вы хотите добиться, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял? — спросил Стравинский.

«Он умен,— подумал Иван,— среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя»,— и воскликнул:

— Совершенно правильно! Как же не добиваться, вы подумайте сами! А между тем меня силой задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне купают! Я требую, чтобы меня немедленно выпустили!

— Ну что же, славно, славно! — отозвался Стравинский.— Вот все и выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в лечебнице человека здорового? Хорошо-с. Я вас немедленно выпишу отсюда, если вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?

Тут наступила полнейшая тишина, и толстая женщина, утром ухаживавшая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз подумал: «Положительно умен!»

Предложение профессора ему понравилось, однако прежде чем ответить, он подумал, морща лоб, и наконец сказал твердо:

— Я — нормален.

— Ну вот и славно! — облегченно воскликнул профессор.— И если так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день…— Тут он обернулся, и ему немедленно подали Иванов лист.— В поисках неизвестного человека, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия,— тут Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая то в лист, то на Ивана,— прикололи на грудь иконку… Было?

— Было,— хмуро согласился Иван.

— Упали с забора, лицо повредили. Явились в ресторан с зажженной свечой в руке, в одном белье и в ресторане ударили кого-то. Привезли вас связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили прислать пулеметы. Затем сделали попытку выброситься из окна. Спрашивается: возможно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или арестовать? Если вы человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом. Вы желаете уйти отсюда? Извольте. Но позвольте вас спросить: куда вы направитесь отсюда?

— Конечно, в милицию,— ответил Иван еще твердо, но уже немного теряясь под взглядом профессора.

— Непосредственно отсюда?

— Непосредственно.

— А на квартиру к себе не заедете?

— Некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду разъезжать, он улизнет.

— Так. Что же вы скажете в милиции в первую очередь?

— Про Понтия Пилата,— ответил Иван Николаевич, и глаза его подернулись сумрачной дымкой.

— Ну вот и славно! — воскликнул покоренный Стравинский и, обратившись к тому, что был с бородкой, приказал: — Николай Иванович, выпишите, пожалуйста, гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимайте, постельное белье можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь. Ну что же,— обратился он к поэту,— успеха я вам желать не буду, потому что в успех ни капли не верю. До скорого свидания! — И он повернулся, чтобы уходить, и свита его шевельнулась.

— На каком основании я опять буду здесь? — тревожно спросил Иван.

Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся опять.

— На том основании,— заговорил он,— что как только вы явитесь в кальсонах в милицию и скажете, что виделись с человеком, лично знающим Понтия Пилата, как моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой комнате.

— При чем здесь кальсоны? — спросил, растерянно оглядываясь, Иван Николаевич.

— Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь казенное белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеянье. А доставлены к нам вы были в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не собирались, хотя я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат… и дело готово!

Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля вдруг как бы раскололась, он почувствовал, что слаб и нуждается в совете.

— Так что же делать? — спросил он, и на этот раз робко.

— Ну вот и славно! — отозвался Стравинский.— Это резоннейший вопрос. Теперь я скажу вам, что, собственно, с вами произошло. Поймите, что вас вчера кто-то сильно напугал и расстроил. Как можно вам, изнервничавшемуся, издерганному человеку, бегать по городу, да еще рассказывая про Понтия Пилата? Совершенно естественно, что вас принимают за сумасшедшего. Ваше спасенье сейчас только в одном — в покое. Вам непременно нужно остаться здесь и очень отдохнуть…

— Но его необходимо поймать! — уже моляще воскликнул Иван.

— Хорошо-с. Ну, а самому-то зачем же бегать? Изложите на бумаге все ваши подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет проще, как переслать ваше заявление куда следует, и если мы действительно имеем дело с преступлением, как вы думаете, все это выяснится очень скоро. Но только одно условие: не напрягайте головы и старайтесь не думать о Понтии Пилате. Мало ли что можно рассказать о Пилате! Не всему же надо верить.

— Понял,— решительно заявил Иван,— прошу выдать мне бумагу и перо.

— Выдайте бумагу и карандаш,— приказал Стравинский толстой женщине, а Ивану сказал так: — Но сегодня советую не писать…

— Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня,— встревоженно вскричал Иван.

— Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня, завтра выйдет.

— Он уйдет! — жалобно воскликнул Иван.

— О нет,— уверенно возразил Стравинский,— он никуда не уйдет, ручаюсь вам. И помните, что здесь вам помогут всемерно, а без этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите? — вдруг многозначительно сказал Стравинский и завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он, долго в упор глядя в глаза Ивану, повторял: — Вам здесь помогут… вы слышите меня… вам здесь помогут… вы получите облегчение… да вы уже и чувствуете его!

Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось.

— Да,— тихо сказал он.

— Ну вот и славно! — по своему обыкновению заключил беседу Стравинский и поднялся.— До свиданья! — Он пожал руку Ивана и, повернувшись к тому, что был с бородкой, сказал, уже выходя: — Да, а инсулин можно попробовать дня через три.

Через несколько мгновений перед Иваном не было ни Стравинского, ни свиты. За сеткой в окне в полуденном солнце красовался на том берегу бор, а поближе сверкала река.

Глава IX Коровьевские штуки

Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества в том самом доме, где проживал покойный Крицкий, находился в страшнейших хлопотах начиная с предыдущей полуночи.

В полночь эту приехала комиссия, вызвала Никанора Ивановича, сообщила ему о гибели Крицкого и вместе с ним отправилась в квартиру № 50 для осмотра и опечатания рукописей покойного.

Это и было произведено в отсутствие Груни, которая приходила в квартиру только днем, и легкомысленного Степы Лиходеева, находившегося, как мы уже знаем, на даче у Хустова.

Комиссия объявила Никанору Ивановичу, что жилплощадь покойного, то есть бывшие ювелиршины гостиная и кабинет, переходят в распоряжение жилтоварищества, а вещи его подлежат хранению на указанной жилплощади.

Никанор Иванович тут же ночью запечатал два шкафа, в одном из коих находились книги покойника, а в другом — его белье и два костюма.

Весть о гибели Крицкого распространилась по всему дому со сверхъестественной быстротою, и с семи часов утра к Босому начали звонить по телефону, а затем и приходить с заявлениями лица, просящие им передать жилплощадь покойника.

В течение двух часов Никанор Иванович принял тридцать два таких заявления.

В них заключались и мольбы, и угрозы, и кляузы, и доносы, и обещания произвести ремонт на свой счет, и указания на несносную тесноту, и указания на невозможность жить с бандитами в одной квартире. В числе прочего было потрясающее по художественной силе описание безобразий, творящихся в квартире № 31, два обещания покончить жизнь самоубийством и одно признание в тайной беременности.

Никанора Ивановича вызывали в переднюю, хватали за рукава и шептали что-то, и подмигивали, и обещали не остаться в долгу.

Мука эта продолжалась до начала первого часа дня, когда Никанор Иванович просто сбежал из своей квартиры в помещение правления у ворот, но когда увидел, что и там его уже подкарауливали, ушел и оттуда. Кое-как отбившись от тех, что шли за ним по пятам через асфальтовый двор, Никанор Иванович скрылся в шестом подъезде и поднялся в четвертый этаж, где и находилась эта проклятая квартира № 50.

Отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил, но ему никто не открыл. Он позвонил еще раз и еще раз, начал ворчать и ругаться. Не открыли. Тогда терпение Никанора Ивановича лопнуло, и он, достав из кармана связку дубликатов ключей, принадлежавших правлению, властной