у Коровьева-Фагота.
— Никак нет, мэтр, вы никакого восхищения не выражали,— ответил тот.
— Так что же говорит этот человек?..
— А он попросту соврал! — звучно, на весь театр сообщил клетчатый помощник и, повернувшись к Бенгальскому, торжественно прибавил: — Поздравляю вас, гражданин, соврамши!
С галереи плеснуло смешком, а Бенгальский вздрогнул и выпучил глаза.
— Ну, меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая…
— Аппаратура! — подсказал клетчатый.
— Совершенно верно, благодарю,— раздельно и медленно говорил маг,— сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренно?
Наступила пауза.
В кулисах стали переглядываться и пожимать плечами, Бенгальский стоял красный, подняв одну бровь, Римский был бледен.
Но тут, как бы отгадав тревогу, возникшую за кулисами, маг сказал:
— Ну мы, однако, заговорились, дорогой Фагот, и публика начинает скучать. Покажи нам для начала что-нибудь простенькое.
Зал облегченно шевельнулся. Фагот и кот разошлись в разные стороны к порталам, Фагот щелкнул пальцами, залихватски крикнул:
— Три, четыре! — поймал из воздуха колоду карт, стасовал ее и лентой пустил ее коту вдоль рампы. Кот растопырил лапы, перехватил ленту, стасовал и пустил лентой же обратно. Атласная змея фыркнула, Фагот раскрыл рот, как птенец, и всю ее, карта за картой, заглотал.
После этого кот раскланялся, шаркнув правой задней лапой, и вызвал неимоверный аплодисмент.
— Ай, класс! — восхищенно крикнули за кулисами.
А Фагот тыкнул пальцами в партер и объявил:
— Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится в седьмом ряду, место семнадцатое, в боковом кармане у гражданина Парчевского, как раз между трехрублевкой и повесткой о вызове в суд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой.
В партере зашевелились, стали привставать, и наконец какой-то гражданин, которого, точно, звали Парчевским, весь пунцовый от изумления, извлек из бумажника колоду карт и стал тыкать ею в воздух, не зная, что с нею делать.
— Пусть она останется у вас на память! — прокричал Фагот.— Недаром вы говорили вчера, что ваша жизнь без покера была бы просто несносна!
— Старая штука,— раздался вызывающий голос на галерее,— этот в партере из ихней же компании.
— Вы полагаете? — заорал Фагот, щурясь на галерею сквозь разбитое стеклышко.— В таком случае она у вас в кармане, Фома неверный!
На галерке произошло движение, а потом послышался радостный голос:
— Верно… у него! Тут, тут! Стой! Это червонцы!
Волнение усилилось, в партере все повернули головы к галерее. Там смятенный гражданин обнаружил у себя в кармане пачку, перевязанную банковским способом и с надписью на обложке: «Одна тысяча рублей».
Соседи навалились на него, а он в изумлении ковырял ногтем обложку, стараясь дознаться, настоящие ли это червонцы или какие-нибудь волшебные.
— Ей-богу, настоящие! Червонцы! — кричали с галерки.
— Сыграйте и со мною в такую колоду,— весело попросил какой-то толстяк в глубине партера.
— Авек плезир, мосье,— отозвался Фагот,— но почему же с одним вами? Все примут участие! — И скомандовал: — Прошу глядеть вверх!
Когда головы поднялись, Фагот рявкнул:
— Раз! — в руке у него оказался пистолет. Он крикнул: — Пли! — сверкнуло, бухнул выстрел, и тотчас из-под купола, ныряя между нитями трапеций, начали падать в зал белые бумажки.
Они вертелись, их разносило в стороны, забивало на галерею, откидывало и в оркестр, и на сцену. Через несколько секунд бумажный дождь, все густея, достиг кресел, и зрители стали бумажки ловить.
Сперва веселье, а потом изумление разлилось по всему театру. Поднимались сотни рук, зрители сквозь бумажки глядели на освещенную сцену и видели самые верные и праведные водяные знаки.
Запах также не оставлял никаких сомнений: это был ни с чем по прелести не сравнимый запах только что отпечатанных денег.
И слово «червонцы, червонцы!» загудело повсюду, послышались вскрикивания «ах, ах!» и смех. Кое-кто уже ползал в проходе, шаря под креслами, многие уже ногами стояли на сиденьях, ловили вертлявые бумажки.
На лицах милиции, дежурившей у входов, выразилось тягостное недоумение, а артисты без церемонии стали высовываться из-за кулис.
С галереи донесся голос: «Ты чего хватаешь? Это моя! Ко мне летела!» — и другой голос: «Да ты не толкайся, я тебя сам так толкану!» — и завязалась какая-то возня, появился на галерее шлем милиционера, и кого-то стали с галереи уводить.
Возбуждение возрастало, и неизвестно даже, вот что бы все это вылилось, если бы Фагот не прекратил денежный дождь, внезапно дунув в воздух.
Двое молодых людей в стрижке боксом и с преувеличенными, ватой подбитыми плечами, обменявшись многозначительным веселым и глумливым взглядом, снялись с мест и вышли из партера через ту дверь, что вела в буфет.
В театре стоял гул, в котором больше всего слышались слова «настоящие!», глаза у всех возбужденно блестели.
Тут только Бенгальский нашел в себе силы и шевельнулся. Стараясь овладеть собою, он потер руки и голосом наибольшей звучности заговорил так:
— Итак, граждане, мы с вами видели сейчас случай так называемого массового гипноза. Чисто научный опыт, как нельзя лучше доказывающий, что никаких чудес не существует. Попросим же месье Воланда разоблачить нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы денежные бумажки, что у вас в руках, исчезнут так же внезапно, как и появились.
Тут он зааплодировал, но в совершенном одиночестве. На лице у него при этом играла уверенная улыбка, но в глазах этой уверенности не было, и скорее в них выражалась мольба.
Публике речь Бенгальского не понравилась. Наступило полное молчание, и было оно прервано клетчатым Фаготом.
— Это опять-таки случай так называемого вранья,— прокричал он козлиным тенором,— бумажки, граждане, настоящие.
— Браво! — отрывисто рявкнул бас на галерке.
— Между прочим, этот,— и тут наглый Фагот пальцем указал на Бенгальского,— мне надоел! Суется все время, куда его не спрашивают, ложными своими замечаниями портит весь сеанс. Что бы нам такое с ним сделать?
— Голову ему оторвать! — сказал кто-то сурово на галерке.
— Как вы говорите? Ась? — тотчас отозвался на это безобразное предложение Фагот.— Голову оторвать? Это идея! Бегемот,— закричал он коту,— делай! Эйн, цвей, дрей!
И произошла невиданная вещь. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяукнул. Затем сжался и, как пантера, махнул прямо на грудь Бенгальскому, а оттуда на голову. Пухлыми лапами вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал голову с полной шеи.
Две с половиной тысячи человек в театре, как один, вскрикнули. Кровь фонтанами из разорванной шеи ударила вверх и залила и манишку, и фрак. Безглавое тело как-то нелепо загребло ногами и село на пол.
Кот передал голову Фаготу, тот за волосы поднял ее и показал публике, и голова плаксиво крикнула:
— Доктора!
В зале послышались истерические крики женщин.
— Ты будешь в дальнейшем всякую чушь молоть? — грозно спросил Фагот у головы.
— Не буду больше! — прохрипела голова, и слезы покатились из ее глаз.
— Ради бога, не мучьте его! — вдруг, покрывая шум, прозвучал из ложи женский голос, и видно было, как маг повернул в сторону голоса лицо.
— Так что же, граждане, простить его, что ли? — спросил Фагот, обращаясь к залу.
— Простить! Простить! — раздались вначале отдельно и преимущественно женские голоса, а затем они слились в дружный хор с мужскими.
— Как прикажете, мессир? — спросил Фагот у замаскированного.
— Ну что ж,— задумчиво и тихо отозвался тот,— я считаю твои опыты интересными. По-моему, они люди как люди. Любят деньги, что всегда, впрочем, отличало человечество. Оно любило деньги, из чего бы они ни были сделаны, из кожи ли, бумаги, бронзы или золота. Легкомысленны… но и милосердие иногда стучится в их сердца.— И громко приказал: — Наденьте голову!
Кот Бегемот и Фагот бросились к неподвижному телу Бенгальского, Фагот поднял его за шиворот, кровь перестала бить. Кот, прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову не шею, и она аккуратно села на свое место, как будто никуда и не отлучалась. И, главное, даже шрама на шее никакого не осталось. Кот лапами обмахнул фрак Бенгальского, и с него исчезли всякие следы крови. Фагот нахватал из воздуха целый пук червонцев, засунул их в карман фрака несчастного конферансье, подпихнул его в спину и выпроводил со сцены со словами:
— Катитесь отсюда! Без вас веселей!
Бессмысленно оглядываясь и шатаясь, конферансье добрел до пожарного поста, и здесь с ним сделалось худо. Он жалобно вскрикнул:
К нему кинулись. И в числе прочих Римский. Конферансье плакал, ловил в воздухе что-то руками, бормотал:
— Отдайте мне голову! Голову отдайте!
Римский, проклиная мысленно окаянного Степу, велел курьеру бежать за врачом. Бенгальского пробовали уложить на диван в уборной, но конферансье стал отбиваться, сделался буен.
Когда его в карете увезли, Римский вернулся и увидел, что на сцене происходят буквально чудеса.
Оказывается, Фагот, спровадив несчастного Жоржа, объявил публике так:
— Таперича, граждане, когда этого надоедалу сплавили, давайте откроем дамский магазин!
И тут же сцена покрылась персидскими коврами, возникли громадные зеркала, освещенные с боков пронзительно светящимися трубками, а меж зеркал витрины, а в них зрители в веселом ошеломлении увидели разных цветов и фасонов несомненные парижские платья. Это в одних витринах. А в других появились сотни дамских шляп, и с перышками, и без перышек, сотни же туфель черных, белых, желтых, атласных, замшевых, и с пряжками, и с ремешками, и с камушками.
Между туфель выросли аппетитные коробки, открытые, разных цветов, иные из них с кисточками; в коробках заиграли светом блестящие грани хрустальных флаконов.
Горы сумочек из кожи антилопы, из замши, из крепдешина, меж ними груды чеканных золотых футлярчиков с губной помадой.
Черт знает откуда взявшаяся рыжая девица в вечернем туалете, всем хорошая девица, за исключением того, что шея ее была изуродована причудливым шрамом, появилась у витрин, улыбаясь хозяйской улыбкой.
Фагот, сладко улыбаясь, объявил, что фирма совершенно бесплатно производит обмен дамских платьев и обуви почтеннейшей публики на парижские модели. То же относительно сумочек, духов и прочего.
Кот стал шаркать задней лапой, передней выделывая какие-то жесты, свойственные швейцарам, открывающим двери.
Девица запела сладко, хоть и с хрипотцой и сильно картавя, что-то малопонятное, но очень, по-видимому, соблазнительное:
— Прошу, медам, прошу! Креп, Герлен, Шанель номер пять, Мицуко, Нарсис Нуар, вечерние платья, платья коктейль.
Фагот извивался, кот кланялся, девица открывала стеклянные витрины.
— Прошу! — орал Фагот.— Без всякого стеснения и церемоний… Прошу! Без всяких доплат меняем старое платье на новое!
Публика волновалась, глаза у всех блестели, но идти на сцену пока никто не решался.
Но наконец какая-то гладко причесанная брюнетка вышла из десятого ряда партера и, улыбаясь так, что ей, мол, решительно все равно и в общем наплевать, что будут говорить, прошла и поднялась сбоку на сцену.
