посетительницу. Медам! Бегемот, кресло! Начнем с обуви, медам?
Брюнетка села в кресло, и Фагот тотчас вывалил на ковер перед нею груду туфель. Брюнетка сняла свою туфлю, примерила сиреневую, потопала в ковер, осмотрела каблук.
— А они не будут жать? — задумчиво спросила она.
Фагот обиженно воскликнул: «Что вы!» — и кот от обиды мяукнул.
— Я беру эту пару, мосье,— сказала брюнетка с достоинством, надевая и вторую туфлю.
Старые туфли брюнетки были выброшены за занавеску, туда же проследовала и смелая брюнетка в сопровождении рыжей девицы и Фагота, несущего на плечах несколько модельных платьев. Кот суетился, помогал и для пущей важности набросил себе на шею сантиметр.
Через минуту из-за занавески вышла брюнетка в таком платье, что по всему партеру прокатился вздох. Храбрая женщина, удивительно похорошевшая, остановилась у зеркала, тронула волосы, изогнулась, оглядывая спину, и потом пошла к рампе.
Ее перехватил Фагот, подал ей лаковую сумочку и футляр с духами.
— Фирма просит вас принять это на память,— заявил Фагот, извиваясь, как змея.
— Мерси, мосье,— надменно ответила брюнетка и вернулась в партер.
Зрители вскакивали с мест, чтобы рассмотреть ее получше, прикасались к сумочке, поражались.
Тут и прорвало, и со всех сторон на сцену пошли женщины.
В общем возбужденном говоре, смешках и вздохах послышался мужской голос: «Я не позволяю тебе!» — и женский: «Дурак, деспот и мещанин, не ломайте мне руку!»
Взволнованный партер гудел от восторга, а на сцене кипела работа. Женщины исчезали за занавеской, оставляли там свои платья, выходили в новых. На табуретках с золочеными ножками сидел уже целый ряд дам, энергично топая в ковер заново обутыми ногами. Фагот становился не колени, мял в руках ступни, орудовал роговой надевалкой, кот, изнемогая под грудами сумочек и туфель, таскался от витрины к табуреткам, девица с изуродованной шеей то появлялась, то исчезала за занавеской и дошла до того, что полностью тарахтела по-французски. Причем удивительно было то, что ее с полуслова понимали все дамы, даже и не знающие французского языка.
Общее изумление вызвал мужчина, затесавшийся на сцену. Он сказал Фаготу, что у жены его грипп, она не могла быть в театре, поэтому он просит передать ей что-нибудь через него. В доказательство же того, что он действительно женат, готов предъявить паспорт.
Заявление заботливого мужа было встречено хохотом, Фагот проорал, что он верит гражданину и без паспорта, и вручил ему две пары шелковых чулок, а кот от себя добавил футляр с помадой.
Дело стало принимать характер столпотворения. Женщины текли со сцены в бальных платьях, в пижамах, разрисованных драконами, в строгих костюмах для визита, в шляпочках, надвинутых на одну бровь. В руках у дам сверкали флаконы и золотые трубочки помады. Опоздавшие стремились на сцену.
И тогда Фагот объявил, что за поздним временем магазин закрывается до завтрашнего вечера через минуту. Неимоверная суета поднялась на сцене. Женщины наскоро хватали туфли без примерки. Одна, как буря, ворвалась за занавеску, сбросила свой костюм и надела первое, что подвернулось — шелковый, в громадных букетах, халат, успела, выскочив, подцепить два футляра духов.
Ровно через минуту грянул пистолетный выстрел, и стон опоздавших разнесся по всему залу и сцене. Зеркала исчезли, провалились витрины и табуретки, ковер растаял в воздухе так же, как и занавеска. Последней исчезла огромнейшая груда старых платьев и обуви. И стала сцена опять строга, пуста и гола, и осталось на ней только кресло с сидящим в нем неподвижно магом в маске.
И здесь в дело вмешалось новое действующее лицо.
Приятный, звучный и очень настойчивый баритон послышался из близкой к сцене левой ложи № 2:
— Все-таки нам было бы приятно, гражданин артист, если бы вы незамедлительно разоблачили бы зрителям технику ваших фокусов, построенных, конечно, на гипнозе. В особенности фокус с денежными бумажками. Желательно также и скорейшее возвращение конферансье. Судьба его волнует зрителей.
Баритон принадлежал не кому иному, как почетному гостю сегодняшнего вечера Аркадию Аполлоновичу Семплеярову, заведующему акустикой московских театров.
Аркадий Аполлонович помещался в ложе с двумя дамами: пожилой и очень дорого и модно одетой, и другой — молоденькой и одетой попроще. Первая из них, как вскоре выяснилось при составлении протокола милицией, была женою Аркадия Аполлоновича, а вторая — племянницей его, начинающей и подающей надежды актрисой, приехавшей из Саратова и проживающей у Аркадия Аполлоновича с супругою.
Чувствуя на себе тысячи глаз отовсюду, Аркадий Аполлонович приосанился и поправил пенсне.
— Пардон! — отозвался Фагот, наивно улыбнувшись.— Это не гипноз, я извиняюсь! И в общем, разоблачать здесь нечего!
— Виноват,— настойчиво продолжал Аркадий Аполлонович,— разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения…
— Зрительская масса,— перебил Аркадия Аполлоновича наглый гаер Фагот,— как будто ничего не заявляла? Ась?
— Браво! — далеко крикнул кто-то.
— Но принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, я произведу разоблачение, драгоценный Аркадий Аполлонович (Аркадий Аполлонович немного изумился, убедившись в том, что неизвестный знает его имя и отчество). Но для этого разрешите еще один крохотный номерок?
— Отчего же,— ответил Аркадий Аполлонович,— но с разоблачением!
— Слушаюсь! Слушаюсь! — прокричал Фагот и, потирая руки, осведомился у Аркадия Аполлоновича: — Где вы вчера вечером изволили быть, Аркадий Аполлонович?
При этом неуместном и даже хамском вопросе лицо заведующего акустикой изменилось, и сильно.
— Аркадий Аполлонович вчера вечером был в заседании акустической комиссии,— ответила супруга Аркадия Аполлоновича очень надменно,— но я не понимаю, какое отношение это имеет к магии?
— Уи, мадам! — подтвердил Фагот.— Натурально вы не понимаете! Насчет же заседания вы в полном заблуждении. Выехав на упомянутое заседание, каковое, к слову говоря, и назначено-то не было, Аркадий Аполлонович отпустил своего шофера у здания акустической комиссии, а сам в автобусе отправился на Елоховскую улицу к артистке разъездного районного театра Милице Андреевне Покобатько и провел у нее в гостях около четырех часов.
— Ой! — жалобно воскликнул кто-то в бельэтаже.
Молодая дама, сидевшая в ложе Аркадия Аполлоновича, вдруг рассмеялась низким контральтовым смехом.
— Все понятно! — воскликнула она.— Давно подозревала! Понятно, почему эта бездарность получила роль Луизы!
И, внезапно размахнувшись, коротким и толстым лиловым зонтиком ударила Аркадия Аполлоновича по голове.
Кое-кто ахнул в публике, а подлый Коровьев, и он же Фагот, закричал:
— Вот, почтенные граждане, один из случаев разоблачения, которого так упорно добивался Аркадий Аполлонович!
— Как смела ты, негодяйка, ударить моего мужа? — хриплым, придушенным голосом спросила супруга Аркадия Аполлоновича, поднимаясь в ложе во весь рост.
Второй короткий прилив сатанинского смеха овладел молодой дамой.
— Уж кто-кто,— ответила она, испустив смешок,— а я-то смею, я-то смею! — И второй раз раздался резкий треск зонтика, отскочившего от головы Аркадия Аполлоновича.
— Милиция! Взять ее! — страшным голосом прокричала супруга Аркадия Аполлоновича, который остался совершенно неподвижен у борта ложи, как окаменевший.
И тут кот, совершенно ошеломив публику, подошел в рампе и вдруг рявкнул на весь театр человеческим голосом:
— Сеанс окончен! Маэстро! Рваните марш!
Ополоумевший дирижер, не отдавая даже себе отчета в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр покрыл шум скандала залихватским маршем. А после этого все уже смешалось. Видно было только, что к ложе № 2 спешит милиция, а на пустой сцене черного мага, Фагота-Коровьева и кота Бегемота уже не было видно. Они так же бесследно растаяли в воздухе, как и кресло с полинявшей обивкой.
Глава XIII Явление героя {196}
Итак, неизвестный погрозил Ивану пальцем и прошептал:
— Т-сс!
Иван спустил ноги с постели, всмотрелся. С балкона осторожно заглядывал в комнату мужчина лет тридцати восьми {197}, бритый, темноволосый, с острым носом и встревоженными глазами, со свешивающимся на лоб клоком волос.
Увидев, что Иван один, прислушавшись, таинственный посетитель осмелел, вошел в комнату. Тут увидел Иван, что пришедший одет в больничное. На нем было белье, туфли на босу ногу, на плечах халат.
Пришедший подмигнул Ивану, спрятал в карман халата связку ключей, шепотом осведомился у Ивана: «Можно присесть?» — и, получив утвердительный кивок, поместился в кресле.
— Как же вы сюда попали? — шепотом, повинуясь сухому грозящему пальцу, спросил Иван.— Ведь балконные-то решетки на замках?
— Решетки на замках,— подтвердил гость,— но Прасковья Васильевна — милейший, но, увы, рассеянный человек. Я стащил у нее месяц тому назад связку ключей и таким образом получил возможность не только выходить на балкон, но, как видите, иногда навестить и соседа.
— Раз вы можете выходить на балкон, то вы можете и удрать? Или высоко? — спросил Иван.
— Нет,— твердо ответил гость,— я не могу удрать, и не потому, что высоко, а по другим причинам.— После паузы он спросил: — Итак, сидим?
— Сидим,— ответил Иван, всматриваясь в живые карие глаза пришельца.
— Да… но вы, надеюсь, не беспокойный? — вдруг затревожился тот.— А то я, знаете, боюсь шума, драк, возни и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или какой-нибудь иной крик. Успокойте меня, скажите, вы не беспокойный?
— Вчера в ресторане я одному типу по морде засветил,— мужественно признался преображенный поэт.
— Основание? — строго спросил гость.
— Да, признаться, без основания,— ответил, конфузясь, Иван,— так, история вышла…
— Безобразие,— отрезал гость и добавил: — Вы, я советую вам, перестаньте рукам волю давать. И кроме того, еще не установлено точно, что имеется у человека — морда или лицо. Вернее всего все-таки, что у него лицо, и, согласитесь, если каждый начнет кулаками ездить по лицам… Это надо оставить, уверяю вас!
Отчитав таким образом Ивана, гость осведомился:
— Профессия?
— Поэт,— почему-то неохотно признался Иван.
Пришедший огорчился.
— Ой, как мне не везет! — воскликнул он, но тут же спохватился, извинился и спросил: — А как ваша фамилия?
— Бездомный.
— Ай-яй-яй! — сказал гость, хмурясь.
— А вам что же, мои стихи не нравятся? — спросил без всякой обиды Иван.
— Ужасно не нравятся.
— А вы какие читали?
— Никаких я ваших стихов не читал! — нервно воскликнул посетитель.
— А как же вы говорите?
— Ну что же «как же»? Как будто я других не читал! А ваши, я убежден, такие же точно. Впрочем… разве что чудо?.. Ну тогда скажите мне сами, я готов принять на веру… Хороши ваши стихи?
— Чудовищные! — вдруг внезапно смело и откровенно признался Иван.
— Не пишите больше! — попросил пришедший умоляюще.
— Обещаю и клянусь! — торжественно прошептал Иван.
Клятву скрепили рукопожатием, и тотчас из коридора донеслись мягкие шаги и голоса.
— Т-сс! — шепнул гость и скрылся на балконе, задвинув за собою решетку.
Заглянула Прасковья Васильевна, спросила у Ивана, желает ли он лежать со светом или в темноте, а также закрыть ли ему на ночь дверь
