слушать. Там… Да? Иные страны. Скажите мне только одно слово — и мы бежим.
Пушкина. И это говорите вы, месяц тому назад женившись на Екатерине, на моей сестре? Вы и преступны, вы и безумии! Ваши поступки не делают вам, чести, барон.
Дантес. Я женился на ней из-за вас, с одной целью — быть ближе к вам. Да, я совершил преступление. Бежим.
Пушкина. У меня дети.
Дантес. Забудьте.
Пушкина. О, ни за что!
Дантес. Я постучу к нему в дверь.
Пушкина. Не смейте! Неужели вам нужна моя гибель? Дантес целует Пушкину. О жестокая мука! Зачем, зачем вы появились на нашем, пути? Вы заставили меня и лгать и вечно трепетать… Ни ночью сна… ни днем покоя… Бьют часы. Боже мой, уходите!
Дантес. Придите еще раз к Идалии. Нам необходимо поговорить.
Пушкина. Завтра началу у Воронцовой в зимнем саду подойдите ко мне. Дантес поворачивается и уходит. (Прислушивается). Скажет Никита или не скажет? Нет, не скажет, ни за что не скажет. (Подбегает к окну, смотрит в него.) О горькая отрава! (Потом — к двери кабинета, — прикладывает ухо.) Спит. (Крестится, задувает свечи и идет во внутренние комнаты.) Тьма. Потом из тьмы — зимний; день. Столовая в квартире Сергея Васильевича Салтыкова. Рядом богатая библиотека. Из библиотеки видна часть гостиной. В
столовой накрыт завтрак; Филат стоит у дверей. Кукольник. Разрешите, Александра Сергеевна, представить вам нашего лучшего отечественного поэта — Владимира Григорьевича Бенедиктова. Вот истинный светоч и талант!
Бенедиктов. Ах, Нестор Васильевич!
Кукольник. Преображенцы, поддержите меня! Вы высоко цените его творчество!
Преображенцы (двое, сыновья Салтыкова) улыбаются.
Салтыкова. Enchantee de vous voir {Очень рада вас видеть (фр.).}. Чрезвычайно рада вас видеть, господин Бенедиктов. И Сергей Васильевич любит наших литераторов. Следом за Бенедиктовым, скромным человеком в вицмундире, подходит к руке
Салтыковой хромой князь Петр Долгоруков. Рада вас видеть, князь Петр Владимирович. В столовой появляется Иван Варфоломеевич Богомазов. Богомазов. Александра Сергеевна. (Подходит к руке Салтыковой.) А почтеннейшего Сергея Васильевича еще нет, я вижу?
Салтыкова. Он тотчас будет, просил извинить. Наверно, в книжной лавке задержали.
Богомазов (Долгорукову). Здравствуйте, князь.
Долгоруков. Здравствуйте.
Богомазов (Кукольнику). Был вчера на театре, видел вашу пиэсу. Подлинное наслаждение! Публики — яблоку негде упасть! Позвольте поздравить вас и облобызать. Многая, многая лета, Нестор Васильевич!
Филат. Сергей Васильевич приехали.
Кукольник (тихо, Бенедиктову). Ну, брат, насмотришься сейчас. Салтыков входит. Он в цилиндре, в шубе, с тростью и с фолиантом под мышкой. Ни на кого не глядя, следует к Филату. Бенедиктов кланяется Салтыкову, но поклон его попадает в пустое пространство. Долгоруков, Богомазов и Кукольник смотрят в потолок, делая вид, что не замечают Салтыкова. Филат наливает чарочку водки. Салтыков окидывает невидящим взором группу гостей, выпивает, закусывает кусочком черного хлеба, прищуривается. Преображенцы улыбаются. Салтыков (сам себе). Да-с, не угодно ли? Secundus pars! Secundus! {Второй часть. Второй (лат.) Салтыков подчеркивает типографскую опечатку. Правильно «secunda pars» — вторая часть, так как «pars» женского рода. (Исторический случай — у Салтыкова действительно была эта книга с указанной опечаткой.)} (Смеется сатанинским смехом и выходит.) Бенедиктов бледнеет. Салтыкова. Mon mari!… {Мой муж… (фр.).}
Кукольник. Александра Сергеевна, не извольте беспокоиться. Знаем, знаем. На отечественном языке говорите, Александра Сергеевна. Вы услышите, как звучит наш язык в устах поэта.
Салтыкова (Бенедиктову). Мой муж — страшнейший чудак. Я надеюсь, что это не помешает вам чувствовать себя у нас без церемонии.
Салтыков возвращается. Он без цилиндра, без шубы, без трости, но по-прежнему с фолиантом. Тут все обращают к нему оживленные лица.
Салтыков. А! Весьма рад! (Стучит по фолианту.) Secundus pars. Secundus! Преднамеренная опечатка! Corpus juris romani! Elzevir! {Свод римских законов! Эльзевир! (лат.) Эльзевир — голландская типография XVI-XVII веков.} (Преображенцам.) Здравствуйте, сыновья. Преображенцы улыбаются. Богомазов. Позвольте же поглядеть, Сергей Васильевич.
Салтыков. Назад!
Салтыкова. Серж, ну что это, право!
Салтыков. Книги не для того печатаются, чтобы их руками трогать. (Ставит книгу на камин. Салтыковой.) Ежели ты только ее тронешь…
Салтыкова. И не подумаю, и не надобно мне.
Салтыков. Филат, водки! Прошу вас.
Салтыкова. Прошу к столу. Усаживаются. Филат подает. Салтыков (глядя на руку Кукольника). А вас можно поздравить,
Кукольник. Да-с, государь император побаловал.
Долгоруков. Рука всевышнего вас наградила, господин Кукольник.
Салтыков. Неважный перстенек!
Кукольник. Сергей Васильевич!
Салтыков. По поводу сего перстня вспоминается мне следующее. Филат! Что там на камине?
Филат. Книга-с.
Салтыков. Не ходи возле нее.
Филат. Слушаю.
Салтыков. Да, вспоминается мне… В бытность мою молодым человеком император Павел пожаловал мне звезду, усеянную алмазами необыкновенной величины. Преображенцы косятся на Салтыкова. А такой перстень я и сам могу себе купить за двести рублей или за полтораста.
Салтыкова, Серж, ну что ты говоришь! Бенедиктов подавлен. И все ты наврал, и никакой звезды у тебя нет.
Салтыков. Ты ее не знаешь. Я ее прячу от всех вот уж тридцать семь лет с табакерками вместе,
Салтыкова. Ты бредишь.
Салтыков. Не слушайте ее, господа. Женщины ничего не понимают в наградах, которые раздают российские императоры… Только что видел… проехал по Невскому… le grand bourgeois {Первый буржуа (фр.).} ..в саночках, кучер Антип…
Богомазов. Вы хотите сказать, что видели государя императора, Сергей Васильевич?
Салтыков. Да, его.
Богомазов. У императора кучер Петр.
Салтыков. Нет. Антип — кучер у императора.
Долгоруков. Ежели не ошибаюсь, Сергей Васильевич, случай со звездой был тогда же, что и с лошадью?
Салтыков. Нет, князь, вы ошибаетесь. Сие происшествие случилось позже, уже в царствование императора Александра. (Бенедиктову.) Итак, изволите заниматься поэзией?
Бенедиктов. Да-с.
Салтыков. Опасное занятие. Вот вашего собрата по перу Пушкина недавно в Третьем отделении собственной его величества канцелярии отодрали.
Салтыкова. С тобой за столом сидеть нет никакой возможности! Ну какие ты неприятности рассказываешь!
Салтыков. Кушайте, пожалуйста, господа. (Салтыковой.) Ты напрасно так спокойно относишься к этому, тебя тоже могут отодрать.
Салтыкова. Перестань, умоляю тебя.
Долгоруков. Между прочим, это, говорят, верно. Я тоже слышал, только это было давным-давно.
Салтыков. Нет, я только что слышал. Проезжаю мимо Цепного мосту, слышу, человек орет. Спрашиваю: что такое? А это, говорят, барин, Пушкина дерут.
Богомазов. Помилуйте, Сергей Васильевич, это петербургские басни!
Салтыков. Какие же басни? Меня самого чуть не отодрали однажды. Император Александр хотел мою лошадь купить и хорошую цену давал — десять тысяч рублей. А я, чтобы не продавать, из пистолета ее застрелил. К уху приложил пистолет и выстрелил. (Бенедиктову.) Ваши стихотворения у меня есть в библиотеке. Шкаф зет. Сочинили что-нибудь новое?
Кукольник. Как же, Сергей Васильевич. (Бенедиктову.) Прочитай «Напоминание». Преображенцы, вы любите поэзию, просите его. Преображенцы улыбаются. Салтыкова. Ах да, да, мы все просим. Право, это так приятно после мрачных рассказов о том, как кого-то отодрали…
Бенедиктов. Право, я… плохо помню наизусть…
Салтыков. Филат, перестань греметь блюдом.
Бенедиктов. Нина, помнишь ли мгновенье,
Весь исполненный волненья,
Очарованный тобой…
В шумной зале… Ах, право, я забыл… Как… как… Как вносил я в вихрь круженья
Пред завистливой толпой
На ладони огневой.
И рука моя лениво
Отделялась от огней
Бесконечно прихотливой
Дивной талии твоей;
И когда ты утомлялась
И садилась отдохнуть,
Океаном мне являлась
Негой зыблемая грудь,
И на этом океане
В пене млечной белизны
Через дымку, как в тумане.
Рисовались две волны… Преображенцы, перемигнувшись, выпивают. Ты внимала мне приветно,
А шалун главы твоей
По щеке скользил моей.
Нина, помнишь те мгновенья,
Или времени поток
В море хладного забвенья
Все заветное увлек? Кукольник. Браво, браво! Каков! Преображенцы, аплодируйте. Все аплодируют. Салтыкова. Блистательное произведение!
Богомазов. Прелестная поэма!
Салтыков. А может, вас и не отдерут.
Филат (Салтыковой). К вам графиня Александра, Кирилловна Воронцова.
Салтыкова. Проси в гостиную. (Вставая.) Простите, господа, я покину вас. Ежели угодно курить, прошу. (Скрывается в гостиной.) Салтыков с гостями переходит в библиотеку. Филат подает шампанское и трубки. Кукольник. Здоровье первого поэта отечества?
Кукольник. Голову ставлю, Сергей Васильевич!
Салтыков. Агафон! Агафон появляется. Агафон! Из второй комнаты шкаф зет полка тринадцатая переставь господина Бенедиктова в этот шкаф, а господина Пушкина переставь в тот шкаф. (Бенедиктову.) Первые у меня в этом шкафу. (Агафону.) Не вздумай уронить на пол.
Агафон. Слушаю, Сергей Васильевич. (Уходит.) Бенедиктов подавлен. Долгоруков. Я совершенно разделяю ваше мнение, господин Кукольник, но мне, представьте, приходилось слышать утверждение, что первым является Пушкин.
Кукольник. Светские химеры! Агафон появляется с томиком, влезает на стремянку у шкафа. Салтыков. Вы говорите, Пушкин первый? Агафон, задержись там! Агафон остается на стремянке. Кукольник. Он давно уже ничего не пишет.
Долгоруков. Прошу прощения, как же так — не пишет? Вот недавно мне дали списочек с его последнего стихотворения. К сожалению, не полное. Богомазов, Бенедиктов, Кукольник рассматривают листок. Преображенцы
выпивают. Кукольник. Боже мой, боже мой, и это пишет русский! Преображенцы, не подходите к этому листу.
Богомазов. Ай-яй-яй! (Долгорукову.) Дозвольте мне списать. Люблю, грешник, тайную литературу.
Долгоруков. Пожалуйста.
Богомазов (усаживаясь к столу). Только, князь, никому! Тсс… (Пишет.)
Кукольник. Ежели сия поэзия пользуется признанием современников, то послушайся, Владимир, не пиши на русском языке! Тебя не поймут! Уйди в тот мир, где до сих пор звучат терцины божественного Алигьери! Протяни руку великому Франческо! Его канцоны вдохновят тебя! Пиши по-итальянски, Владимир.
Салтыкова (выходя из гостиной). Все спорите, господа! (Скрывается, пройдя столовую.)
Богомазов. Браво, браво, Нестор Васильевич!
Бенедиктов. Из чего ты так кипятишься, Нестор?
Кукольник. Потому что душа моя не принимает несправедливости! У Пушкина было дарованье, это бесспорно. Неглубокое, поверхностное, но было дарованье. Но он растратил, разменял его! Он угасил свой, малый светильник! Он стал бесплоден, как смоковница! И ничего не сочинит, кроме сих позорных строк. Единственно, что он сохранил, — это самонадеянность! И какой надменный тон! Какая резкость в суждениях! Мне жаль его!
Богомазов, Браво, браво! Трибун!
Кукольник. Я пью здоровье первого поэта отечества — Бенедиктова.
Воронцова (на пороге библиотеки). Все, что вы говорили, неправда. (Пауза.) Ах, как жаль, что лишь немногим дано понимать превосходство перед собой необыкновенных людей… Как чудесно в Пушкине соединяется гений и просвещение! Но, увы, у него много завистников и врагов! И вы простите меня, но мне кажется, я слышала, как именно черная зависть говорила сейчас устами человека. И, право, Бенедиктов — очень плохой поэт. Он пуст и неестественен…
Кукольник. Позвольте, графиня! Долгоруков хихикает от счастья, завалившись за спину Богомазова. Салтыкова (возвращается в библиотеку). Ах, Александра Кирилловна. Позвольте вам представить литератора Нестора Васильевича Кукольника и Владимира Григорьевича Бенедиктова. Долгоруков от счастья давится. Преображенцы тихо отступают в столовую и
исчезают из нее. Воронцова. Ах, боже мой… Простите меня великодушно, я увлеклась… Простите… Милая Александра Сергеевна, я убегаю. (Скрывается в гостиной.) Салтыков идет за Воронцовой. Бенедиктов с искаженным лицом выходит в
столовую. Кукольник — за ним. Бенедиктов. Зачем ты повез меня на этот завтрак? Я сидел тихо дома… И все ты, и вечно ты…
Кукольник. Неужели ты можешь серьезна относиться к бредням светской женщины?
Салтыков. Агафон! Снимай обоих — и Пушкина и Бенедиктова — в ту комнату, в тринадцатый шкаф! Занавес ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Ночь. Дворец
