Рашель. Михаил Афанасьевич Булгаков
Либретто оперы по Мопассану.
Москва, 1938–1939
Действующие лица:
Граф фон Фарльсберг, командир прусского кирасирского полка.
Барон фон Кельвейнгштейн. Отто фон Гросслинг. Фриц Шейнаубург. Маркиз фон Эйрик («Фифи») Офицеры кирасирского полка.
Ледевуар, унтер-офицер кирасирского полка.
Шантавуан, кюре.
Госпожа Телье.
Памела.
Блондина.
Аманда.
Ева.
Рашель.
Люсьен, студент.
Кирасирские солдаты, гости в доме Телье, женщины.
Действие происходит во Франции, в самых первых числах марта 1871 года.
Картина первая
День. За окнами хлещет дождь. Зал в замке д’Ювиль, покинутом его владельцами и занятом пруссаками. Музейная роскошь, но всюду умышленная порча и разрушение. У портретов прорезаны дыры на месте ртов, в них вставлены фарфоровые трубки. У женщин на портретах пририсованы углем усы. Разрубленные гобелены, простреленные окна.
Роскошно накрытый стол для завтрака. В камине огонь. Фарльсберг сидит, положив ноги на каминную доску, читает корреспонденцию,
Стук в дверь. Входит Ледевуар с конвертом.
Ледевуар. Господин командир полка, вам срочная депеша.
Фарльсберг (прочитав депешу). Унтер-офицер, кричите — ура!
Ледевуар. Ура! Ура! Ура!
Фарльсберг. Ступайте, а ко мне пришлите трубача!
Ледевуар уходит.
Господь Германию благословляет!
Сам император армию благодарит!
Германские войска в Париж вступают!
Париж, ты — наш! Париж, ты — наш!
Пусть побежденный враг трепещет,
Кляня в отчаяньи судьбу.
В Париже наши сабли блещут,
Враг слышит прусскую трубу!
В Париж сейчас идут гусары,
Дрожит под конницей земля,
Молчат в смятении бульвары
И Елисейские Поля!
Париж, ты — наш, ты побежден!
Замри в волнении, без гласа,
О, побежденная земля!
Ты видишь прусские кирасы
И на вальтрапах вензеля!
Там валом валят легионы,
И небо колют их штыки.
Ведут бесстрашные тевтоны
В Париж пехотные полки!
Теперь ты жалок, ты молчишь!
За окнами послышался кавалерийский марш.
Фарльсберг распахивает окно.
Здорово, кирасиры!
Хор за окном: Здравие желаем, господин командир!
Марш удаляется, Фарльсберг закрывает окно.
Входит Трубач, вытягивается перед Фарльсбергом, тот жестом показывает ему, что нужно стать возле стола. Трубач становится. Входит Ледевуар.
Ледевуар. На завтрак к вам явились адъютанты.
Фарльсберг. Проси.
Входят Кельвейнгштейн, Гросслинг, Шейнаубург и Эйрик — в мокрых плащах, в забрызганных грязью ботфортах.
Кельвейнгштейн. Имеем честь явиться, граф.
Фарльсберг. Я рад вас видеть, господа.
Офицеры снимают плащи.
Армия в Париж вступает,
Наш император заключает мир!
(Кельвейнгштейну): Прочесть депешу в эскадронах! (Трубачу): Труби!
Трубач трубит.
Да здравствуют непобедимые германские войска!
Офицеры. Да здравствует Германия!
Фарльсберг. Здоровье императора!
Офицеры. Вильгельм! Вильгельм! Вильгельм!
Фарльсберг (Трубачу.) Ступай!
Трубач уходит.
Гросслинг.
Как счастливы гусарские полки,
Они сейчас идут в столицу!
Шейнаубург.
А мы здесь умираем от тоски!
Доколе нам в Нормандии томиться?
Эйрик.
И с каждым днем погода хуже.
Все ставни жалобно скрипят.
В окно противно бросить взгляд!
Какая скверная пора!
О, гнусная нормандская дыра!
Фи дон! Фи дон!
Фарльсберг. А как прикажете быть мне? Велеть убрать все облака на небосклоне?
Эйрик.
Я в нем от сплина умираю…
Фи дон! Фи дон!
Фарльсберг. Опять фи-фи! Вы все слыхали? Недаром вас в полку прозвали Фифи, Фифи, мамзель Фифи!
Кельвейнгштейн. Фифи! Фифи! Мамзель Фифи!
Эйрик. Фи дон!
Кельвейнгштейн.
Она грустит, она одна!
Эйрик. Я осушу бокал до дна!
Фарльсберг. Фифи скучает, ах, беда!
Эйрик. Здоровье ваше, господа!
Все вместе. Фи-фи! Фи дон! Фи-фи!
Эйрик. Глоток, и вдребезги бокал! (Разбивает бокал.)
Фарльсберг. Ну, что ж, теперь вам легче стало? Эй, вестовые, новые бокалы!
Эйрик.
Ах, эта дама на стене,
Как надоела она мне!
Ее хочу я ослепить!
Фарльсберг. Я вас готов развеселить, что ж, ослепите!
Эйрик стреляет два раза из револьвера и пробивает глаза портрету.
Офицеры. Ах, браво, браво, выстрел меткий! Она ослепла! Браво, детка! Фифи, Фифи, мамзель Фифи! Браво, браво, браво! Стрелку Фифи и честь и слава!
Эйрик.
Нет-нет, не кончена расправа!
Будь первым и в стрельбе и в рубке!
Эй, ты, французская голубка,
Прощайся с бедной головой!
Вынимает палаш, отрубает Венере голову.
Гросслинг, Шейнаубург, Эйрик. Она мертва, она мертва! За упокой ее души! (Пьют.)
Эйрик.
Но что всего сильнее бесит,
Колокола молчат окрест!
Проклятые французы!
Они молчат нарочно,
В молчаньи этом их протест!
Шейнаубург. Граф, это совершенно верно!
Эйрик.
Офицеры.
Кельвейнгштейн. Что делать в этакой норе?
Фарльсберг. Эй, вестовые, пригласить ко мне кюре!
Офицеры.
Нас развлечет звон колокольный,
Он оживит кружок застольный.
Лишь он прогонит скуки сон!
Входит Шантавуан.
Фарльсберг. Почтеннейший кюре, прошу садиться. Я пригласил вас, чтоб спросить — зачем нет звона в вашей церкви? Скучает кирасирский полк.
Шантавуан. Бог поразил мое отечество войной, войною тяжкой и кровавой. И многие из наших прихожан убиты, другие без вести пропали, родные их все в трауре. Живем в страданьи и печали. Наш колокол умолк.
Фарльсберг.
Да, это грустно!
Чтобы рассеять гнет могильной тишины?
Шантавуан. Не властен это сделать, граф. Мой пономарь, он человек упорный, по сыну носит траур он. Я знаю, он откажется звонить.
Фарльсберг.
Вы нам ключи дадите?
На колокольню мы пошлем солдат,
Пусть колокол немного нас повеселит.
Шантавуан. Простите, граф! На колокольню вход забит, пустить туда чужих я не могу. Мне прихожане скажут, что без нужды я в церковь вход открыл врагу.
Эйрик (как бы про себя).
Я знал кюре в другом селеньи,
Он был упрям и злонамерен,
В один прекрасный день он был расстрелян
Перед церковною стеной.
Фарльсберг. Маркиз фон Эйрик, извольте замолчать!
Шантавуан (Эйрику). Был расстрелян? Не знаю я, какое преступленье он совершил против отчизны. Но если он виновен, я уверен, что бог его рассудит в иной, нездешней жизни. И здесь пусть будет скорый суд прославлен! И если я виновен, я чашу осушу до дна. Виновен? Пусть, как это изваянье, я буду обезглавлен (указывает на обезглавленную Венеру), хоть и не знаю, в чем его вина! Но волю прихожан я не нарушу и не пойду я против совести моей. Так делал я всегда, свою спасая душу, и буду поступать так до последних дней. Мне душу жаль, но мне не жаль дряхлеющего тела. Маркиз, я не боюсь расстрела!
Фарльсберг. Кюре, маркиз шутил, и очень неудачно!
Кельвейнгштейн. Да, неудачно, и сам он это видит.
Гросслинг, Шейнаубург. Обидел вас он шуткой мрачной.
Эйрик (в сторону). Я не шутил, кюре нас ненавидит!
Шантавуан. Я не в претензии, о, нет! Но если вы дадите повеленье на колокольню силою войти, мы не окажем вам сопротивленья. Вам безоружные не станут на пути.
Фарльсберг.
Кюре, задели вас невольно.
Не будем поднимать вопрос больной.
Никто к вам не пойдет на колокольню,
Живите мирно за своей стеной!
Мое почтенье!
Шантавуан. А вам мое благословенье. (Эйрику.) А вам, маркиз, особенно желаю, пусть небо вас хранит на жизненной дороге! (Уходит.)
Фарльсберг (Эйрику). Лейтенант, я накажу вас строго, я не позволю страсти разжигать!
Эйрик. Своих врагов я ненавижу!
Фарльсберг. Я сам аббата не люблю, но смысла в спорах с ним не вижу.
Эйрик. Слушаю, господин командир полка! Один дин-дон… один дин-дон…
Шейнаубург. Один дин-дон!..
Кельвейнгштейн.
Позвольте, господа!
Меня вдруг охватило вдохновенье.
Блестящая идея!
Гросслинг. Идея? Говорите, мы — в волненьи!
Эйрик. Обрадуйте, барон, нас поскорее!
Кельвейнгштейн. Прогнать нам надо скуку прочь. И вот вам мой проект — веселый и приличный: пошлем за дамами в Руан, там славный дом публичный. И будем пировать всю ночь!
Эйрик. Великая идея!
Гросслинг, Шейнаубург. Один дин-дон! Один дин-дон!
Фарльсберг.
Вы опьянели от французской водки?
Представьте, в замке — штаб полка.
А в нем — кокотки!
Шейнаубург. О, граф, мы молим — разрешите!
Гросслинг. О, граф! О, граф! Ну, прикажите!
Эйрик. Мы можем пировать всю ночь!
Фарльсберг.
И слушать не хочу — подите прочь.
Привести в штаб полка жриц любви?
Что же вы, в самом деле, взбесились?
Офицеры. Господин командир! Господин командир!
Кельвейнгштейн. Уверяю, все будет прилично!
Офицеры.
Озарится огнем опостылевший зал,
Мы поднимем с шампанским бокал,
Фарльсберг. Ну, довольно, я спорить устал, разрешаю.
Офицеры. Да здравствует наш командир, друг младших офицеров! Да здравствует блестящий пир, веселие без меры!
Кельвейнгштейн. Эй, вахмистра ко мне!
Входит Ледевуар.
Вы возьмете здесь крытый фургон
И отправитесь срочно в Руан,
В дом публичный Телье.
Пусть хозяйка пошлет
К нам на ужин сюда пять девиц,
Но сказать — наилучших!
Ледевуар. Точно так, понимаю!
Кельвейнгштейн.
И скажите хозяйке,
Что я шлю ей привет
И от сердца всего обнимаю!
Ледевуар уходит.
Дин-дон!
Офицеры. Ура! Дин-дон! Ура!
Поднимем выше кубки!
За женские веселые глаза,
За пухленькие губки!
Фарльсберг. Фи-дон! Стыдитесь, кирасиры! Ну, так и ждешь, что вы начнете кувыркаться!
Офицеры.
Подать парадные мундиры!
Эй, вестовые, одеваться!
Картина вторая
Ночь. Зал в веселом доме госпожи Телье. В углу маленький оркестр. За буфетной стойкой — Телье. Женщины и гости пляшут канкан.
Женщины и гости.
Не забил ли вдруг вулкан?
Нет, то грянул в бальном зале
С первым звуком фортепиано
Кровь у каждого кипит!
И я мчусь с девчонкой пьяной,
Как сорвавшийся с цепи!
Телье.
Антуан, скорее пива,
(Гостю.)
Ваша дама не спесива,
Вам не следует зевать!
Женщины и гости.
Ручки, ножки, глазки, плечи…
Укажите, где изъян?
Ваши глазки искры мечут,
Зажигает их канкан!
Телье.
Прерывает смертный сон,
Если рявкнет над могилой
Позолоченный тромбон!
Женщины и гости.
Всяк прервет свои объятья,
Как бы ни был он влюблен,
Если грянет вдруг в гостиной
Ах, у дамы ножки стройны
Все мы страстно любим знойный,
Танец кончается, гости и женщины расходятся, у стойки остается только один гость с одной женщиной.
Шартрезу рюмочку, мадам!
Хочу я угостить красотку,
Не пить же ей простую водку,
А деньги я в четверг отдам. Телье.
Э, нет, мой сударь, без затей!
Мой дом весьма приличен,
И угощаю я гостей,
Но только за расчет наличный.
Я пошутил, мадам Телье.
Люблю я точную расплату.
У вас сегодня скучновато!
Телье.
Проклятые пруссаки!
Живем мы худо в эти дни,
Скучают женщины-бедняжки!
Бывали грустные года,
Мадам Телье, вы — патриотка!
Вы правы! Дайте рюмку водки!
Телье.
Над тем, что дорого и свято!
В зал входит Люсьен — он в потертом солдатском мундире. Лишь только оркестр увидел Люсьена, заиграл веселое.
Люсьен. Не надо… Замолчите!
Телье. Эге… Да, это он, студент влюбленный… Дай бог поменьше нам таких гостей! (Люсьену.) Я рада, сударь, видеть вас! А мы уж думали, что вас убили!
Люсьен. Скажите мне, Рашель по-прежнему у вас?
Телье. Конечно, сударь! Зачем же уходить оттуда, где хорошо? А вы, я вижу, как прежде, страстно влюблены, вы исхудали, превратились в тень! Я успокою вас — Рашель жива, Рашель здорова, Рашель горит, как майский день!
Люсьен. Прошу вас, позовите ее сюда!
Телье. Охотно, сударь. Но прошу, не задержите… (Протягивает ладонь, Люсьен дает Телье монету. Та обращается к лакею.) Попроси сюда Рашель.
Рашель входит в зал.
Рашель. Ужели ты? Ты, Люсьен?
Люсьен. Да, это я.
Рашель. Ты вернулся? А я уж думала, что ты убит иль в плен попал. Ты возвратился!.. Ты вернулся!.. Я очень рада, очень рада! Но как ты страшно изменился!
Люсьен. Я ранен был, Рашель. Но, впрочем, это все пустое. Я счастлив тем уж, что я жив, что я вернулся в город свой родной… Я счастлив тем, что вновь стою перед тобой!
Рашель. Ты, значит, не забыл меня?
Люсьен. Забыть тебя? О, нет! Я не забыл тебя и, видно, никогда уж не забуду. Да, такова моя судьба! Рашель, Рашель! Я возвратился, чтобы говорить с тобой серьезно,
