цифры миллионов (этого слова уже давно нет в Москве, оно окончательно вытеснено словом «лимон» : #c_5) пропускают за день блестящие, неустанно щелкающие кассы.
В бывшей булочной Филиппова на Тверской, до потолка заваленной белым хлебом, тортами, пирожными, сухарями и баранками, стоят непрерывные хвосты.
Выставки гастрономических магазинов поражают своей роскошью. В них горы коробок с консервами, черная икра, семга, балык, копченая рыба, апельсины. И всегда у окон этих магазинов как зачарованные стоят прохожие и смотрят не отрываясь на деликатесы…
Все 34 гастрономических магазина М.П.О. : #c_6 и частные уже оповестили в объявлениях о том, что у них есть и русское, и заграничное вино, и москвичи берут его нарасхват.
В конце ноября «Известия» в первый раз вышли с объявлениями, и теперь ими пестрят страницы всех газет и торговых бюллетеней. А самолеты авиационной группы «Воздушный флот» уже сделали первый опыт разброски объявлений над Москвой, и теперь открыт прием объявлений «С аэроплана». Строка такого объявления стоит 15 руб. на новые дензнаки.
Движение на улицах возрастает с каждым днем. Идут трамваи по маршрутам 3, 6, 7, 16, 17, А и Б, и извозчики во все стороны везут москвичей и бойко торгуются с ними:
— Пожалуйте, господин! Рублик без лишнего (100 тыс.)! Со мной ездили!
У «Метрополя», у Воскресенских ворот, у Страстного монастыря,— всюду на перекрестках воздух звенит от гомона бесчисленных торговцев газетами, папиросами, тянучками, булками.
У Ильинских ворот стоят женщины с пирожками в две шеренги. А на Ильинке с серого здания с колоннами исчезла надпись «Горный совет» и повисла другая, с огромными буквами: «Биржа», и в нем идут биржевые собрания и проходят через маклеров миллиардные сделки.
До поздней ночи движется, покупает, продает, толчется в магазинах московский люд. Но и поздним вечером, когда стрелки на освещенных уличных часах неуклонно ползут к полночи, когда уже закрыты все магазины, все еще живет неугомонная Тверская.
И режут воздух крики мальчишек:
— «Ира» рассыпная! «Ява»! «Мурсал»!
Окна бесчисленных кафе освещены, и из них глухо слышится взвизгивание скрипок.
До поздней ночи шевелится, покупает и продает, ест и пьет за столиками народ, живущий в не виданном еще никогда торгово-красном Китай-городе.
Спиритический сеанс
Не стоит вызывать его!
Не стоит вызывать его!
Речитатив Мефистофеля
I
Дура Ксюшка доложила:
— Там к тебе мужик пришел…
Madame Лузина вспыхнула:
— Во-первых, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты мне «ты» не говорила! Какой такой мужик?
И выплыла в переднюю.
В передней вешал фуражку на олений рог Ксаверий Антонович Лисиневич и кисло улыбался. Он слышал Ксюшкин доклад.
Madame Лузина вспыхнула вторично.
— Ах, боже! Извините, Ксаверий Антоныч! Эта деревенская дура!.. Она всех так… Здравствуйте!
— О, помилуйте!..— светски растопырил руки Лисиневич.— Добрый вечер, Зинаида Ивановна! — он свел ноги в третью позицию, склонил голову и поднес руку madame Лузиной к губам.
Но только что он собрался бросить на madame долгий и липкий взгляд, как из двери выполз муж Павел Петрович. И взгляд угас.
— Да-а…— немедленно начал волынку Павел Петрович,— «мужик»… хе-хе! Ди-ка-ри! Форменные дикари. Я вот думаю: свобода там… Коммунизм. Помилуйте! Как можно мечтать о коммунизме, когда кругом такие Ксюши! Мужик… Хе-хе! Вы уж извините, ради бога! Муж…
«А дурак!» — подумала madame Лузина и перебила:
— Да что ж мы в передней?.. Пожалуйте в столовую…
— Да, милости просим в столовую,— скрепил Павел Петрович,— прошу!
Вся компания, согнувшись, пролезла под черной трубой и вышла в столовую.
— Я и говорю,— продолжал Павел Петрович, обнимая за талию гостя,— коммунизм… Спору нет: Ленин человек гениальный, но… да, вот не угодно ли пайковую… хе-хе! Сегодня получил… Но коммунизм — это такая вещь, что она, так сказать, по своему существу… Ах, разорванная? Возьмите другую, вот с краю… По своей сути требует известного развития… Ах, подмоченная? Ну и папиросы! Вот, пожалуйста, эту… По своему содержанию… Погодите, разгорится… Ну и спички! Тоже пайковые… Известного сознания…
— Погоди, Поль! Ксаверий Антонович, чай до или после?
— Я думаю… э-э, до,— ответил Ксаверий Антонович.
— Ксюшка! Примус! Сейчас все придут! Все страшно заинтересованы! Страшно! Я пригласила и Софью Ильиничну…
— А столик?
— Достали! Достали! Но только… Он с гвоздями. Но ведь, я думаю, ничего?
— Гм… Конечно, это нехорошо… Но как-нибудь обойдемся…
Ксаверий Антонович окинул взглядом трехногий столик с инкрустацией, и пальцы у него сами собой шевельнулись.
Павел Петрович заговорил:
— Я, признаться, не верю. Не верю, как хотите. Хотя, правда, в природе…
— Ах, что ты говоришь! Это безумно интересно! Но предупреждаю: я буду бояться!
Madame Лузина оживленно блестела глазами, затем выбежала в переднюю, поправила наскоро прическу у зеркала и впорхнула в кухню. Оттуда донесся рев примуса и хлопанье Ксюшкиных пяток.
— Я думаю…— начал Павел Петрович, но не кончил.
В передней постучали. Первая явилась Леночка, затем квартирант. Не заставила себя ждать и Софья Ильинична, учительница II-ой ступени. А тотчас же за ней явился и Боборицкий с невестой Ниночкой.
Столовая наполнилась хохотом и табачным дымом.
— Давно, давно нужно было устроить!
— Я, признаться…
— Ксаверий Антонович! Вы будете медиум! Ведь да? Да?
— Господа,— кокетничал Ксаверий Антонович,— я ведь, в сущности, такой же непосвященный… Хотя…
— Э-э, нет! У вас столик на воздух поднимался!
— Я, признаться…
— Уверяю тебя, Маня собственными глазами видела зеленоватый свет!..
— При свете! При свете! Иначе я не согласна! — кричала крепко сколоченная, материальная Софья Ильинична,— иначе я не поверю!
— Позвольте… Дадим честное слово…
— Нет! Нет! В темноте! Когда Юлий Цезор выстучал нам смерть…
— Ах, я не могу! О смерти не спрашивать! — кричала невеста Боборицкого, а Боборицкий томно шептал:
— В темноте! В темноте!
Ксюшка, с открытым от изумленья ртом, внесла чайник. Madame Лузина загремела чашками.
— Скорее, господа, не будем терять времени!..
И сели за чай…
…Шалью, по указанию Ксаверия Антоновича, наглухо закрыли окно. В передней потушили свет, и Ксюшке приказали сидеть на кухне и не топать пятками. Сели, и стала темь…
II
Ксюшка заскучала и встревожилась сразу. Какая-то чертовщина… Всюду темень. Заперлись. Сперва тишина, потом тихое, мерное постукивание. Услыхав его, Ксюшка застыла. Страшно стало. Опять тишина. Потом неясный голос…
— Господи?..
Ксюшка шевельнулась на замасленном табурете и стала прислушиваться…
Тук… Тук… Тук… Будто голос гостьи (чистая тунба, прости господи!) забубнил:
— А, га, га, га…
Тук… Тук…
Ксюшка на табурете, как маятник, качалась от страха к любопытству… То черт с рогами мерещился за черным окном, то тянуло в переднюю…
Наконец не выдержала. Прикрыла дверь в освещенную кухню и шмыгнула в переднюю. Тыча руками, наткнулась на сундуки. Протиснулась дальше, пошарила, разглядела дверь и приникла к скважине… Но в скважине была адова тьма, из которой доносились голоса…
III
— Ду-ух, кто ты?
— А, бе, ве, ге, де, е, же, зе, и…
Тук!
— И! — вздохнули голоса.
— А, бе, ве, ге…
— Им!
Тук тук, тук…
— Им-пе-ра!.. О-о! Господа…
— Император На-по… Тук… Тук…
— На-по-ле-он!!. Боже, как интересно!..
— Тише!.. Спросите! Спрашивайте!
— Что?.. Да, спрашивайте!.. Ну, кто хочет?..
— Дух императора,— прерывисто и взволнованно спросила Леночка, скажи, стоит ли мне переходить из Главхима в Желеском? : #c_7 Или нет?..
Тук… Тук… Тук…
— Ду-у… Ду-ра! — отчетливо ответил император Наполеон.
— Ги-и! — гигикнул дерзкий квартирант.
Смешок пробежал по цепи.
Софья Ильинична сердито шепнула:
— Разве можно спрашивать ерунду!
Уши Леночки горели во тьме.
— Не сердись, добрый дух! — взмолилась она,— если не сердишься, стукни один раз!
Наполеон, повинуясь рукам Ксаверия Антоновича, ухитрившегося делать сразу два дела — щекотать губами шею madame Лузиной и вертеть стол, взмахнул ножкой и впился ею в мозоль Павла Петровича.
— Сс-с! — болезненно прошипел Павел Петрович.
— Тише!.. Спрашивайте!
— У вас никого посторонних нет в квартире? — спросил осторожный Боборицкий.
— Нет! Нет! Говорите смело!
— Дух императора, скажи, сколько времени еще будут у власти большевики?
— А-а!.. Это интересно! Тише!.. Считайте!..
Та-ак, та-ак,— застучал Наполеон, припадая на одну ножку.
— Те… эр… и… три… ме-ся-ца!
— А-а!!.
— Слава богу! — вскричала невеста.— Я их так ненавижу!
— Тсс! Что вы?!
— Да никого нет!
— Кто их свергнет? Дух, скажи!..
Дыхание затаили… Та-ак, та-ак…
…Ксюшку распирало от любопытства…
Наконец она не вытерпела. Отшатнувшись от собственного отражения, мелькнувшего во мгле зеркала, она протиснулась между сундуками обратно в кухню. Захватила платок, шмыгнула обратно в переднюю, поколебалась немного перед ключом. Потом решилась, тихонько прикрыла дверь и, дав волю пяткам, понеслась к Маше нижней.
IV
Маша нижняя нашлась на парадной лестнице у лифта внизу вместе с Дуськой из пятого этажа. В кармане у нижней Маши было на 100 тысяч семечек.
Ксюшка излилась.
— Заперлись они, девоньки… Записывают про императора и про большевиков… Темно в квартире, страсть!.. Жилец, барин, барыня, хахаль ейный, учительша…
— Ну!! — изумлялась нижняя и Дуська, а мозаичный пол покрывался липкой шелухой…
Дверь в квартире № 3 хлопнула, и по лестнице двинулся вниз бравый в необыкновенных штанах. Дуська, и Ксюшка, и нижняя Маша скосили глаза. Штаны до колен были как штаны из хорошей диагонали, но от колен расширялись, расширялись и становились как колокола.
Квадратная бронзовая грудь распирала фуфайку, а на бедре тускло и мрачно глядело из кожаной штуки востроносое дуло.
Бравый, лихо закинув голову с золотыми буквами на лбу, легко перебирая ногами, отчего колокола мотались, спустился к лифту и, обжегши мимолетным взглядом всех троих, двинулся к выходу…
— Лампы потушили, чтобы я, значит, не видела… Хи-хи!.. и записывают… большевикам, говорят, крышка… Инпиратор… Хи! Хи!
С бравым что-то произошло. Лакированные ботинки вдруг стали прилипать к полу. Шаг его замедлился. Бравый вдруг остановился, пошарил в кармане, как будто что-то забыл, потом зевнул и вдруг, очевидно раздумав, вместо того чтобы выйти в парадное, повернулся и сел на скамью, скрывшись из Ксюшкиного поля зрения за стеклянным выступом с надписью «швейцар».
Заинтересовал его, по-видимому, рыжий потрескавшийся купидон на стене. В купидона он впился и стал его изучать…
…Облегчив душу, Ксюшка затопотала обратно. Бравый уныло зевнул, глянул на браслет-часы, пожал плечами и, видимо соскучившись ждать кого-то из квартиры № 3, поднялся и, развинченно помахивая колоколами, пошел на расстоянии одного марша за Ксюшкой…
Когда Ксюшка скрылась, стараясь не хлопнуть дверью, в квартире, в темноте на площадке вспыхнула спичка у белого номерка — «24». Бравый уже не прилипал и не позевывал.
— Двадцать четыре,— сосредоточенно сказал он самому себе и, бодрый и оживленный, стрелой понесся вниз через все шесть этажей.
V
В дымной тьме Сократ, сменивший Наполеона, творил чудеса. Он плясал, как сумасшедший, предрекая большевикам близкую гибель. Потная Софья Ильинична, не переставая, читала азбуку. Руки онемели у всех, кроме Ксаверия Антоновича. Мутные, беловатые силуэты мелькали во мгле. Когда же нервы напряглись до предела, стол с сидящим в нем мудрым греком колыхнулся и поплыл вверх.
— Ах!.. Довольно!.. Я боюсь!.. Нет! Пусть! Милый! Дух! Выше!.. Никто не трогает, ногами?.. Да нет же!.. Тсс!.. Дух! Если ты есть, возьми la на пианино! — Грек оборвался сверху и грянул всеми ножками в пол. Что-то с треском лопнуло в нем. Затем он забарахтался и, наступая на ноги взвизгивающим дамам, стал рваться к пианино… Спириты, сталкиваясь лбами, понеслись за ним…
Ксюшка вскочила как встрепанная с ситцевого одеяла в кухне. Ее писка: «Кто такой?» — очумевшие спириты не слыхали.
Какой-то новый, злобный и страшный, дух вселился в стол, выкинув покойного грека. Он страшно гремел ножками, как из пулемета, кидался из стороны в сторону и нес какую-то околесину:
— Дра-ту-ма… бы… ы… ы.
— Миленький!
