дело, куда глаза глядят. Прошло еще два дня — и до свидания: въехала вся школа в колодец. Приходят добрые люди и видят: стоит в стороне нужник на 90 персон и на воротах вывеска: «Школа первой ступени», и больше ничего — лысое место!
Так и прекратилось у нас просвещение на Немчиновском посту Московско-Белорусско-Балтийской железной дороги… За ваше здоровье, товарищи!
На каком основании десятник женился?!
…Вы спрашиваете, чего я тоскую? Как же мне не тосковать, гражданин милый, ежели я несправедливо обижен на служебной основе. Влюбился я, товарищ, и, влюбившись, сделал своему предмету предложение руки и сердца и получил согласие, отчего был на седьмом небе. Закупивши все, как полагается, для свадьбы, я ухитрился жениться на своем предмете, не потратив на свадьбу ни одной секунды служебного времени, и между двумя работами проскользнул прямо в медовый месяц, собираясь упиться чашей жизни.
Но не тут-то было! Встречается мне заведующий разработкой ЮЗа Славутского участка гражданин Логинов (я десятником служу) и спрашивает в служебном тоне, побрякивая цепочкой от часов:
— Как вы смели, уважаемый, жениться без моего ведома?
У меня даже язык отнялся. Помилуйте, что я — крепостной? Какое ему дело! Главное, что если б я истратил на женитьбу свои служебные часы или, скажем, напился с товарищами, опозорив профессиональный наш союз. А то я тихо и мирно вступил в брак, как имеет право всякий индивидуум на земном шаре. И мучает раздумье: а если моей жене придет в голову наделить меня потомством в размере одного ребенка — к Логинову бежать? «Разрешите…» А если октябрины? А если теща умрет? Имеет она право без Логинова?
Нет, гражданин, затоскуешь с таким заведующим.
Пивной рассказ
Вагон-лавка киевского ТЕПЕО в течение четырех месяцев привозила только одно пиво.
Из письма корреспондента
Вагон-лавку на станции ждали с нетерпением и дождались. Она приехала, и железнодорожники кинулись к ней толпой.
— Сподобились…
Первое, что бросилось в глаза обитателям станции,— это лозунг на стене вагона:
«Неприличными словами не выражаться».
А под ним другой:
«Лицам в нетрезвом состоянии ничего не продается».
— Здорово! — изумились железнодорожники.— Ишь какие лозгуны пошли. Раньше все, бывало, писали: «Укрепляй кооперацию»… или, там: «Советская кооперация спасет, как ее… ситуацию, что ли…» Или еще что-нибудь ученое… А теперь просто.
— Стало быть, укрепили!
— И, значит, не выражаться матерным образом.
— Пивом, братцы, запахло!.. Не пойму, откуда?
— От Еремкина пахнет, он только что с мастером полдюжины раздавил.
Дверь вагона открылась, и выглянул гражданин кооперативного вида.
— Не напирайте, гражданчики,— попросил он, и от слов его ударила в воздухе столь приятная струя, что Еремкин вместо того, чтобы спросить: «Сапоги есть?» — спросил:
— Как же-с, любительская,— радостно ответил коопспец.
— Ситцу мне бы.
— Ситцу, извиняюсь, нету.
— Сарпинки нету, извиняюсь.
— Бязь?
— Нету бязи, извиняюсь.
— Так что ж есть из материй?
— Пиво бархатное, черное.
— Хо-хо!.. Позвольте мне полдюжинки.
— Сапог, извините, нету… Чего-с?.. Керосин? Не держим. Газолин не держим. Вместо газолина могу предложить вам, тетушка, «Стеньку Разина» или «Красную Баварию».
— На что мне твой «Разин»! Мне для примуса.
— Для примусов ничего не держим.
— Что ж вы, черти полосатые!
— Попрошу вас, бабушка, не выражаться по матушке.
— Взять бы эту бутылку да по голове ваших кооператоров. Тут ждешь товару, а они пойла привезли…
— Пивка позвольте две дюжины.
— Горошку нет ли?
— Пивка!
— Пивка!
— Пивка!
— Пивка!
— Пивка!
— Пивка!
Вечером, когда станция утонула в пиве по маковку, единственно трезвый корреспондент сидел и при свете луны (в лампу нечего было налить) писал в «Гудок»:
«От имени служащих нашей станции М.-К.-Вор. ж. д. и косвенно от имени линии прошу „Гудок“ понудить спящий учкпрофсож-5 и правление кооператива выехать на линию с продуктами. В противном случае в виде протеста выходим из добровольного членства кооперации».
Жирная луна сидела на небе, и казалось, что она тоже выпила и подмигивает…
Как, истребляя пьянство, председатель транспортников истребил!
Из комнаты с надписью на дверях «Без доклада не входить» слышался треск.
Это председатель учкпрофсожа ломал себе голову, размышляя о вреде пьянства.
— Ты пойми,— говорил он, крутя за пуговицу секретаря,— что все наши несчастья от пьянства. Оно разрушает союзную дисциплину, угрожает транспорту, в корне подрывает культурно-просветительную работу как таковую и разрушает организм! Верно я сказал?
— Совершенно верно,— подтвердил секретарь и добавил: — до чего вы умны, Амос Федорович, даже неприятно!
— Ну, вот видишь. Стало быть, перед нами задача, как эту гидру пьянства истребить.
— Трудное дело,— вздохнул секретарь,— как ее, проклятую, истребишь?
— Нужно, друг! Не беспокойся: я вырву наших транспортников из когтей пьянства и порока, чего бы мне это ни стоило! Уж я придумаю.
— Вас на это взять,— льстиво сказал секретарь,— вы хитрый.
— Вот то-то.
И, сев думать, председатель подумал каких-нибудь 16 часов, но зато придумал изумительную штуку.
Через несколько дней во всех погребках, пивных и тому подобных влажных заведениях появилось объявление:
«Хозяева, имейте в виду, что транспортники не кредитоспособны. Так чтоб им ничего не отпускать».
Эффект получился, действительно, неожиданный.
— Здравствуй.
— Здравствуй,— хмуро ответил хозяин.
— Чего ж это у тебя такая кислая физия? Ну-ка сооруди нам две парочки.
— Нету парочек.
— Как нету? Ну, ты что, очумел?
— Ничего я не очумел. Деньги покажи.
— Ты смеешься, что ли? Завтра жалованье получу, отдам.
— Нет. Может быть, у тебя никакого жалованья нету.
— Ты спятил?.. У меня нету?! Да ты что, меня не знаешь?
— Очень хорошо знаю. Ты не кредитоспособный.
— А вот я как тебе по уху дам за эти слова…
— Ухо в покое оставь. Читай надпись…
Транспортник прочитал — и окаменел…
— Бутылочку пива!
— А вы кто?
— Тю! Не узнал. Помощник начальника станции.
— Как нету, а это что в корзинах?
— Это касторка.
— Да что ты врешь. Вот двое твоей касторки напились, песни поют.
— Это не такие.
— Какие ж они?
— Они почище. Древообделочники.
— Ах ты, гадюка! Какое же ты имеешь право нас, транспортников, оскорблять…
— Объявление прочитайте.
— Здравствуй, Абрам. Материю принес. Сшей ты, мой друг, мне штаны.
— Деньги вперед.
— Какие деньги? У тебя ж объявление висит: «Членам союза широкий кредит».
— Это не таким членам. Транспортникам — шиш с маслом.
— Пач-чему???
— А вон ваш председатель развесил объявление в пивнушках…
— Манька! Беги в лавочку, возьми керосину на книжку… Ну, что?
— Хи-хи. Не дают.
— Как не дают?
— Так говорят: транспортникам, говорят, не даем. Они, говорят, не способны…
— Дай, Федос Петрович, пятерку до среды, в субботу отдам.
— Не дам…
— На каком основании отказываешь лучшему другу?
— Ты не кредитоспособный.
Через две недели по всей территории учкпрофсожа стоял вой транспортников. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы из дорпрофсожа не прислали в учкпрофсож письмо:
«Дорогой Амос Федорович! Уберите ваши объявления, к свиньям. Против пьянства они не помогают, а только жизнь портят.
Подпись».
Смутился Амос Федорович и объявления снял.
Брачная катастрофа
Следующие договоры признаются обеими сторонами как потерявшие свою силу: 1) договор: бракосочетание Е. К. В. герцога Эдинбургского, С.-Петербург, 22 января 1874 г.
Выдержка из англо-советского договора
Новость произвела впечатление разорвавшейся бомбы.
I
Через три дня по опубликовании в газете «Руль» : #c_98 появилось сообщение:
«Нам сообщают из Москвы, что расторжение договора о браке его королевского высочества вызвало грандиозное возмущение среди московских рабочих, и в особенности транспортников. Последние всецело на стороне симпатичного молодожена. Они проклинают Раковского : #c_99, лишившего герцога Эдинбургского возможности продолжать нести сладкие цепи Гименея, возложенные на его высочество в г. С.-Петербурге 50 лет тому назад. По слухам, в Москве произошли беспорядки, во время которых убито 7000 человек, в том числе редактор газеты „Гудок“ и фельетонист, автор фельетона „Брачная катастрофа“, напечатанного в № 1277 „Гудка“».
II
Письмо, адресованное Понсонби:
«Свинья ты, а не Понсонби!
Какого же черта лишил ты меня супруги? Со стороны Раковского это понятно — он большевик, а большевика хлебом не корми, только дай ему возможность устроить какую-нибудь гадость герцогу. Но ты?!
Вызываю тебя на дуэль.
Любящий герцог Эдинбургский».
III
Разговор в спальне герцога Эдинбургского:
Супруга: А, наконец-то ты вернулся, цыпочка. Иди сюда, я тебя поцелую, помпончик.
Герцог (крайне расстроен): Уйди с глаз моих!
Супруга: Герцог, опомнитесь! С кем вы говорите? Боже, от кого я слышу эти грубые слова? От своего мужа…
Герцог: Фигу ты имеешь, а не мужа…
Супруга: Как?!
Герцог: А вот так. (Показывает ей договор.)
Супруга: Ах! (Падает в обморок.)
Герцог (звонит лакею): Убрать ее с ковра.
З а н а в е с
Сотрудник с массой, или Свинство по профессиональной линии
Дунька прилетела как буря.
— Товарищ Опишков-е-е,— выла Дунька, шныряя глазами.— Где ж он? Товари…
Басистый кашель раздался с крыльца, и т. Опишков, подтягивая пояс на кальсонах, предстал перед Дунькой.
— Чего ты орешь как скаженная? — спросил он, зевая.
— Кличут вас,— объяснила Дунька,— идите скореича, ждуть!
— Которые ждуть? — беспокойно осведомился Опишков.
— Собрание… Народу собрамшись видимо-невидимо!..
Товарищ Опишков плюнул с крыльца.
— Тьфу, черт! Я думал, что… Приду сейчас, скажи.
— Чай-то пить будешь? — спросила супруга.
— А, не до чаю мне,— забубнил Опишков, надевая штаны,— масса ждеть, чтоб ей ни дна ни покрышки… Мне эта масса вот где сидит (тут Опишков похлопал себя по шее). Какого лешего этой массе…— Голос Опишкова напоминал отдаленный гром или телегу на плотине…— Масса… У меня времени нету. Делать им нечего…
Опишков застегнул разрез.
— Придешь-то скоро? — спросила супруга.
— Чичас,— отозвался Опишков, стуча сапогами по крыльцу,— я там прохлаждаться не буду… с этой массой…
И скрылся.
В зале, вместившем массу транспортников 3-го околотка 1 участка, при появлении тов. Опишкова пролетело дуновение и шепот:
— Пришел… Пришел… Пе-Де… глянь…
Председатель собрания встал навстречу Опишкову и нежно улыбнулся.
— Очень приятно,— сказал он.
— Бур… бур… бур…— загромыхал в ответ опишковский бас.— Чего?
— Как чего? — почтительно отозвался председатель.— Доклад ваш… Хе-хе.
— Да-клад? — изумился Опишков.— Кому доклад?
— Как кому? Им,— и председатель махнул в сторону потной массы, громоздящейся в рядах.
— Вр… пора… гу… гу…— зашевелилась и высморкалась масса.
Кислое выражение разлилось по всему лицу Опишкова и даже на куртку сползло.
— Ничего не пойму,— сказал он, кривя рот,— зачем это доклад? Гм… Я доклады делаю ежедневно Пе-Че, а чего еще этим?..
Председатель густо покраснел, а масса зашевелилась. В задних рядах поднялись головы…
— Нет уж, вы, пожалуйста,— забормотал председатель,— Пе-Че само собой, а это, извините за выражение, само собой, потрудитесь…
— Гур… Гур…— забурчал Опишков и сел на стул.— Ну, ладно.
В зале сморкнулись в последний раз.
— Тиш-ше! — сказал председатель.
— Гм,— начал Опишков.— Ну, стало быть… чего ж тут говорить… Ну, сделано 3 версты разгонки.
В зале молчали, как в гробу.
— Ну,— продолжал Опишков,— шпал тыщу штук сменили.
Молчание.
— Ну,— продолжал Опишков,— траву пололи.
(Молчание.)
— Ну,— продолжал Опишков,— путь, как его, поднимали.
Молчание нарушил тонкий голос:
— Ишь, трудно ему докладать. Хучь плачь!
И опять смолкло.
— Ну? — робко спросил председатель.
— Что «ну»? — спросил Опишков, заметно раздражаясь.
— А сколько это стоило, и вообще, извиняюсь, какая продолжительность, как говорится, и прочее… и прочее…
— Я не успел это подготовить,— отозвался Опишков голосом из подземелья.
— Тогда, извиняюсь, нужно было предупредить… ведь мы же просили, извиняюсь.
Опишковское терпение лопнуло, и лицо его стало такого цвета, как фуражка начальника станции.
— Я,— заорал Опишков,— вам не подчиняюсь!..
(В зале гробовое.)
— Ну вас к богу!.. Надоели вы мне, и разговаривать я с вами больше не желаю,— бухнул Опишков и, накрывшись шапкой, встал и вышел.
Гробовое молчание царило три минуты. Потом прорвало.
— Вот так клюква! — пискнул кто-то.
— Доложил!
— Обидели Опишкова…
— Вот дык свинство учинил!
— Что же это, стало быть, он плювает на нас?!
Председатель сидел как оплеванный и звонил в колокольчик. И чей-то рабкоровский голос покрыл гул и звон:
— Вот я ему напишу в «Гудок»! Там ему загнут салазки!! Чтобы на массу не плювал!!
Три копейки
Старший стрелочник станции Орехово явился получать свое жалованье.
Плательщик щелкнул на счетах и сказал
