отравлюсь цианистым калием.
— На, — сказал великодушный заведующий, — только не губи свою душу. И пиши расписку.
Завтеатром сел и написал:
«Прошу 10 рублей до следующего моего приезда в Себеж».
А заведующий написал: «Выдать».
— Вы спасли мне жизнь! — воскликнул театральщик и исчез.
Засим пришел гражданин Балаболин и спросил:
— Веревку от занавеса не дадите ли мне, друзья, на полчасика?
— Зачем? — изумились клубные.
— Повешусь. Имею долг чести, а платить нечем,
— Пиши!
Балаболин написал: «Прошу на два дня»…
Получил резолюцию Колотушкина и пять рублей и исчез.
Пришел Пидорин и написал:
«До получения жалования»…
Получил 30 рублей и исчез.
Пришел Елистратов с запиской от Пидорина, написал:
«В счет жалования»…
И, получив 20 рублей, исчез.
Затем пришел фортепьянный настройщик и сказал:
— На вашем фортепьяне, вероятно, ногами играли или жезлами путевыми. Как стерва дребезжит.
— Что ты говоришь? — ужаснулись клубники. — Чини его скорей!
— 55 рублей будет стоить, — сказал мастер.
Написали смету, а в конце приписали:
«По окончании ремонта заставить настройщика сыграть увертюру Шопена и на дорогу выпить добрую чарку».
Не успел фортепьянщик доиграть Шопена и допить чарку, как открылась дверь и ввалилось сразу несколько:
— Нету, нету больше, — закричал заведующий и замахал рукой, — чисто!
— Нам и не надо, — гробовым голосом ответили ввалившиеся и добавили: Мы ревизионная комиссия. Наступило молчание.
— Это что? — спросила комиссия.
— Расписки, — ответил зав и заплакал.
— А это кто?
— Фортепьянщик, — рыдая, ответил зав.
— Что ж он делает?
— Увертюру играет, — всхлипнул зав.
— Довольно, — сказала комиссия, — увертюра кончена, и начинается опера.
— К-какая? — пискнул зав.
— «Клубные безобразники», — ответила комиссия. — Слова Моссельпрома, музыка Корнеева и Горшанина.
И при громких рыданиях клубных села писать акт.
Эм.
«Гудок», 17 сентября 1924г.
НЕ СВЫШЕ
На станции Бирюлево Ряз.-Ур. Ж.
Д. рабочие постановили не
допускать торговлю вином и пивом в
кооперативе, в котором наблюдается
кризис продуктов первой
необходимости.
— Не хочу!
— Да ты глянь, какая рябиновая. Крепость не свыше, выпьешь новинку, закусишь, не будешь знать, где ты — на станции или в раю!
— Да не хочу я. Не желаю. (Пауза.)
— Тогда вот что… Сахарного песку отвесь.
— На следующей неделе будет…
— Послезавтра получим.
— Так что же у вас, чертей, есть?
— Ты поосторожней. Тут тебе кооператив. Чертей нету. А, вот, транспорт вин получили. Такие вина, что ахнешь. Государственных подвалов Азербайджанской республики. Автономные виноградники на Воробьевых горах в Москве. Не свыше! Херес, портвейн, мадера, аликанте, шабли типа бордо, мускат, порто-франко порто-рико… э 14…
— Что ты меня искушаешь? Фашист!
— Я тебя не искушаю. Для твоей же пользы говорю. Попробуй автономного портвейна. Намедни помощник начальника купил 3 бутылки, как крушение дрезины было.
— Что ты меня мучаешь?!
— Красные, столовые различных номеров. Сухие белые, цинандали, напареули, мукузани, ореанда!..
— Перестань!
— Ай-даниль!
— Ну, я лучше пойду, ну тебя к Богу.
— Постой! Рислинг, русская горькая, померанцевая, пиво мартовское, зубровка, абрау, портер.
— Ну дай, дай ты мне… Шут с тобой. Победил ты меня. Дай две бутылки рябиновой…
— Заверни, чтоб ты издох.
x x x
— Эх! Эх! А дрова-то все осина!
— Эх! Не горят без керосина!..
Плачет Дунька у крыльца!
Ланца-дрица! Ца, ца!!!
— Ха-рош… Где ж ты так набрался?
— Аз… Ряби… ряби… би-би. В кипи-кипиративе…
x x x
— Граждане! Заявляю вам прямо. Нету больше моих сил. Плачу, а пью!.. Мукузани… Единственное средство — закрыть осиное гнездо!
— Осиное!
— Осиное гнездо с бутылками. Сахару нету, а почему в противовес: московская малага есть? Позвольте вам сделать запрос: заместо подсолнечного предлагают цинандали не свыше 1 р. 60 коп. бутылка.
— Правильно!!
— Прекратить!
— В полной мере не допускать!
— Я — за!
— Секретарь, именем революции.
«Гудок», 25 сентября 1924 г
~
ПРОГЛОЧЕННЫЙ ПОЕЗД
Рассказ рабочего
Если какой-нибудь администратор — ретивый и напористый, то он может так пакость учинить, что ее никакими ковшами не расхлебаешь.
Ничего не подозревая, пришли мы в свои муромские мастерские и заметили на стенах объявление, которое гласит:
По распоряжению управления дороги ввиду больших расходов на содержание рабочего поезда Муром — Селиванове по М.-Ниж. ж. д. курсирование последнего в скором времени будет отменено, а потому предлагается всем служащим, мастеровым и рабочим, ездящим на рабочем поезде по М.-Ниж. ж. д., отметиться в списке у табельщика своего цеха, кто останется на службе после отмены рабочего поезда, т. е. будет ежедневно ходить на квартиру в селение пешком или найдет частным образом квартиру в городе, так как предоставление квартир от дороги, за неимением таковых, не представляется возможным.
Следует отметиться и тем, кто с прекращением курсирования рабочего поезда Муром — Селиванове вынужден будет уволиться из мастерских.
За ТМ Муром Лихонин
14 сентября 24г.
Копия верна: делопроиз. (подпись).
Что произошло после этого, ни в сказке сказать, ни пером описать: каждый, глядя в даль своей жизни, увидел перспективу: или ночуй на открытом воздухе, или немедленно шаркни ножкой и со службы.
Объявление огорошило рабочих настолько, что многие швыряли шапки на землю.
Я сам лично, поглядев на закопченные наши корпуса, почувствовал отчаяние и муку и пишу во всеуслышание всей республике:
— На каком основании Казанская дорожка гоняет каждый праздник якобы рабочий поезд, населенный женами, прислугами и вообще элементов из Мурома, почти до станции Новашино, причем каждый и всякий лезет в двери поезда бесплатно?
И почему Курская, как какой-нибудь хищник, сжигает беспощадно топливо и гоняет бригаду бесцельно, отправляя поезд из Мурома до Селиванова, где паровоз отцепляют и гонят обратно в Муром, а ночью опять этот паровоз мчится за составом рабочего поезда в Селиванове и, наконец, уже утром из Селиванова везет рабочих на работу! Об этом никто ни гугу, а наш рабочий поезд проглотила администрация с необыкновенной легкостью!
Пишу и ожидаю защиты от газеты «Гудок».
Рассказ рабочего записали
Рабкор 68 и М.
«Гудок», 16 октября 1924г.
ПОД МУХОЙ
(Сцена с натуры)
На станции N открывали красный уголок. В назначенный час скамьи заполнились железнодорожниками. Приветливо замелькали красные повязки работников. Председатель встал и торжественно объявил:
— По случаю открытия Уголка, слово предоставляется оратору Рюмкину. Пожалуйте, Рюмкин, на эстраду.
Рюмкин пожаловал странным образом. Он качнулся, выдрался из гущи тел, стоящих у эстрады, взобрался к столу, и при этом все увидели, что галстук у него за левым ухом. Затем он улыбнулся, потом стал серьезен и долго смотрел на электрическую лампу под потолком с таким выражением, точно видел ее впервые. При этом он отдувался, как в сильную жару.
— Начинайте, Рюмкин, — сказал председатель удивленным голосом.
Рюмкин начал икать. Он прикрыл рот щитком ладони и икнул тихо. Затем бегло проикал 5 раз, и при этом в воздухе запахло пивом.
— Кажись, буфет открыли? — шепнул кто-то в первом ряду.
— Ваше слово, Рюмкин, — испуганно сказал председатель.
— Дара-гие граждане, — сказал диким голосом Рюмкин, подумал и добавил: — А равно и гражданки… женска…ва отдела.
Тут он рассмеялся, причем запахло луком. На скамейках невольно засмеялись в ответ.
Рюмкин стал мрачен и укоризненно посмотрел на графин с водой. Председатель тревожно позвонил и спросил:
— Вы нездоровы, Рюмкин?
— Всегда здоров, — ответил Рюмкин и поднял руку, как пионер. В публике засмеялись.
— Продолжайте, — бледнея, сказал председатель.
— Прадал… жать мне нечего, — заговорил хриплым голосом Рюмкин, — и без продолжения очень… хорошо. Ик! Впрочем… Если вы заставляете… так я скажу… Я все выскажу!!! — вдруг угрожающе выкрикнул он. — По какому поводу вообще собрание? Я вас спрашиваю? Которые тут смеются? Прошу их вытьтить! Гражданин председатель, вы своих обязана… зяби… зана…
Гул прошел по рядам, и все стали подниматься. Председатель всплеснул руками.
— Рюмкин! — в ужасе воскликнул он, — да вы пьяны?
— Как дым! — крикнул кто-то.
— Я? — изумленно спросил Рюмкин. Он подумал, повесил голову и молвил: Ну и пьяный. Так ведь не на ваши напился…
— Вывести его!
Председатель, красный и сконфуженный, нежно подхватил Рюмкина под руку.
— Руки прочь от Китая! — гордо крикнул Рюмкин. Секретарь поспешил на помощь председателю, и Рюмкина стали выводить.
— Из союза таких китайцев надо выкидывать! — крикнул кто-то.
Собрание бурно обсуждало инцидент.
Через 5 минут все успокоились; сконфуженный председатель появился на эстраде и объявил:
— Слово предоставляется следующему оратору.
«Гудок», 15 ноября 1924 г.
ТРИ ВИДА СВИНСТВА
«В наших густонаселенных домах
отсутствуют какие-либо правила и
порядок общежития».
(Из газет)
1. БЕЛАЯ ГОРЯЧКА
Пять раз сукин сын Гришка на животе, по перилам, с 5-го этажа съезжал в «Красную Баварию» и возвращался с парочкой. Кроме того, достоверно известно: с супругами Болдиными со службы возвратилось 1 1/2 бутылки высшего сорта нежинской рябиновки приготовления Госспирта, его же приготовления нежно-зеленой русской горькой 1 бутылка, 2 портвейна московского разлива.
— У Болдиных получка, — сказала Дуська и заперла дверь на ключ.
Заперся наглухо квартхоз, пекарь Володя и Павловна, мамаша.
Но в 11 часов они заперлись, а ровно в полночь открылись, когда в комнате Болдиных лопнуло первое оконное стекло. Второе лопнуло в двери. Затем последовательно в коридоре появился пестик, окровавленная супруга Болдина, а засим и сам супруг в совершенно разорванной сорочке.
Не всякий так может крикнуть «караул», как крикнула супруга Болдина. Словом, мгновенно во всех 8-ми окнах кв. 50, как на царской иллюминации, вспыхнул свет. После «портвейного разлива» прицелиться как следует невозможно, и брошенный пестик, проскочив в одном дюйме над головой квартхоза, прикончил Дуськино трюмо. Осталась лишь ореховая рама. Тут впервые вспыхнуло винтом грозовое слово:
— Милиция!
— Милиция, — повторили привидения в белье.
То не Фелия Литвин с оркестром в 100 человек режет резонанс театра страшными криками «Аиды», нет, то Василий Петрович Болдин режет свою жену:
— Милиция! Милиция!
2. ЗАКОННЫМ БРАКОМ
Когда молодой человек с усами в штопор проследовал по коридору, единодушно порхнуло восхищенное слово:
Ай да Павловнина Танька!
Подцепила жениха!
