как реально фантастический. Сочетание реального с фантастическим, вымышленного с действительным…»«[…] Если гений заключает мир с действительностью, то это приводит его в болото филистерства, „честного“ чиновничьего образа мыслей; если же он не сдается действительности до конца, то кончает преждевременной смертью или безумием».«Он превращает искусство в боевую вышку, с которой как художник творит сатирическую расправу над действительностью».«Смех Гофмана отличается необыкновенной подвижностью своих форм, он колеблется от добродушного юмора сострадания до озлобленной разрушительной сатиры, от безобидного шаржа до цинически уродливого гротеска».]. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, чего стоит это сознание — я прав!
Обрываю письмо и вычеркиваю слова о Станиславском. Сейчас о нем не время говорить — он умер.
Твой М.
62. 8 августа, 38 г. Днем.
Дорогая Люсенька!
Вчера ночью получил твою открытку от 6-го и в ней кой-чего не понял […] [887 — Далее значительная часть текста письма тщательно закрашена Е.С. Булгаковой тушью.]
Появление Дмитр[иева] внесло форменный ужас в мою жизнь. Кихот остановился, важные размышления остановились, для писем не могу собрать мыслей, в голове трезвон телефона, по двадцать раз одни и те же вопросы и одни и те же ответы. Его жаль, он совершенно раздавлен, но меня он довел до того, что даже физически стало нездоровиться!
Сегодня вечером он уезжает в Ленинград, добившись здесь, благодаря МХТ, приостановления своего дела, что, надеюсь, приведет к отмене его переселения. Уехать он должен был вчера, но его вызвали для оформления траурного зала в МХТ.
Я сделал все, что мог, чтобы помочь ему советами и участием, и теперь, признаюсь тебе, мечтаю об одном — зажечь лампу и погрузиться в тишину и ждать твоего приезда.
Кошмар был, честное слово! Спешу кончить письмо, чтобы отдать его Настасье.
Итак, ты выезжаешь 14-го? Очень хорошо. Нечего там больше сидеть. Ку, если не трудно, закажи порошки от головной боли, привези. Волнуюсь при мысли, что вам трудно будет с поездом. Сдай, что можно, в багаж!
В голове каша! Целую тебя крепко! Жду!
Твой М.
63. 9 августа, 38 г.
Дорогая Люси!
У меня первое утро без Дм[итриева]. Что это за счастье, ты не поймешь, так как не была в кошмаре, о котором подробно расскажу при свидании. Достаточно того, что у меня началась полная бессонница. Уехал он, сказав, что на днях появится вновь, и я серьезно озабочен вопросом о том, как оградить свою работу и покой. Всему есть мера!
Впервые за это время хорошо заснув, был сегодня разбужен cuñad’ью [888 — cuñada — свояченица (исп.)], появившейся с двумя ящиками рано утром. Она унеслась быстро, оставив мне эти ящики и головную боль. После этого мне пришлось позвонить к ней, чтобы узнать число, когда ты выезжаешь. Поговорив с Кал[ужским], я уж хотел положить трубку, как получил к телефону cuñad’y, которая стала мне быстро и неразборчиво рассказывать что-то о варенье и о каком-то русском масле и что-то приказывать с ним сделать, чего я, конечно, не сделаю, так как, чуть-чуть отодвинув трубку, перестал слушать эту белиберду.
Итак, ты выезжаешь 14-го и деньги у тебя есть? (Ольга сказала, что есть.) Счастлив, что скоро увижу тебя. Я с глубокой нежностью вспоминаю, как ты охраняла мой покой в Лебедяни.
Сейчас дело идет к полудню, а Настасья куда-то провалилась, чего с ней никогда не бывало. Уж не случилось ли с нею чего-нибудь? Ну, ничего, сегодня будет еще больной день, а завтра, верю, удастся вернуться к Кихоту. Начну его переписывать.
Вот пришла Настя! Все в порядке.
Как ты понимаешь, я нахожусь под впечатлением смерти Константина [889 — Имеется в виду К.С. Станиславский.]. И все раздумываю, раздумываю. А так как мысли мои тяжелые, навязчивые о литературной судьбе, о том, что сделал со мною МХТ, то, чтобы перевести их на другие рельсы, приведу тебе несколько картин, сопровождающих смерть.
Человеку, случайно позвонившему в Театр по своему делу, днем 7-го, мхатовская дама (кажется, сестра Рипси. Есть такая?), заикаясь, сказала так:
― Да… вот… у нас тут… происшествие…
— Какое происшествие?
— Происшествие… Константин Сергеевич… умер… Только умоляю… никому, никому ни слова!..
Я. Настя, вы знаете, кто такой Станиславский?
Настасья. Станиславский? Нет, нет! И не знаю я! Никакого такого не знаю!
Я. А… Ну, ладно.
Через несколько часов.
Настасья (сконфуженно). Вы спрашивали, знаю ли я Станиславского? Я-то своими мыслями была занята… Ну, как же мне его не знать! Мне Поля позвонила сейчас… Ведь я так люблю сцену!.. И мамочка его так любила… Мы, бывало, сидим с мамочкой и каждый вечер о нем разговариваем… Мамочка говорит: Ах, Настя, Настя! Вот бы от кого букеты да духи получать! И я говорю — хорошо бы было, мамочка!
Теперь-то Оле директором Николая Васильевича [890 — Речь идет, очевидно, о Н.В. Егорове.] посадят! (Записано дословно.)
Ну, вот две сцены. Больше пока писать не буду, приехал Сережа Е(рмолинский). При этом письме от него листок [891 — В архиве сохранилась эта записка. В ней, в частности, имеются такие шутливые строки: «…Тщетно зову Мишу приехать ко мне. Он сидит голый, в рваных трусиках и в чернильных пятнах — и ни за что не хочет покинуть свой московский дом. Сейчас закончу эту приписочку и начну снова его уговаривать».]. Целую крепко
Твой М.
P.S. Появился Евгений из Архангельского и придет обедать.
Переписка М.А. Булгакова с И.О. Дунаевским [892 — Письма М.А. Булгакова хранятся в ЦГАЛИ, письма И.О. Дунаевского — в ИРЛИ.Часть переписки опубликована впервые: Дунаевский И. Избранные письма. Л., 1971. Печатаются и датируются по первым изданиям.]
М.А. Булгаков ― И.О. Дунаевскому
1 декабря 1938 года. (Москва)
Дорогой Исаак Иосифович!
Что же вы не подаете о себе никаких вестей.
Я отделываю «Рашель» и надеюсь, что на днях она будет готова. Очень хочется с Вами повидаться. Как только будете в Москве, прошу Вас, позвоните мне. И «Рашель», и я соскучились по Вас.
И.О. Дунаевский ― М.А. Булгакову
4 декабря 1938 года. {Москва}
Дорогой Михаил Афанасьевич!
Проклятая мотня со всякими делами лишает меня возможности держать с Вами тот творческий контакт, который порождается не только нашим общим делом, но и чувством глубочайшей симпатии, которую я к Вам питаю с первого дня нашего знакомства. Мои приезды на 1—2 дня в Москву настолько загружены разными «делами», что подлинное и настоящее наше дело не хочется ворошить получасовыми налетами на Ваш покой и работу. Я счастлив, что Вы подходите к концу работы, и не сомневаюсь, что дадите мне много подлинного вдохновения блестящей талантливостью Вашего либретто.
Приеду в Москву через несколько дней и обязательно буду у Вас.
Не сердитесь на меня и не обращайте никакого внимания на кажущееся мое безразличие. Я и днем и ночью думаю о нашей чудесной «Рашели».
Прошу передать мой самый сердечный привет Елене Сергеевне.
Крепко жму Вашу руку и желаю здоровья и благополучия.
Ваш И. Дунаевский.
И.О. Дунаевский ― М.А. Булгакову
18 января 1939 года.
Дорогой Михаил Афанасьевич! Считаю первый акт нашей оперы с текстуальной и драматургической сторон шедевром. Надо и мне теперь подтягиваться к Вам. Я получил письмо Якова Леонтьевича — очень хорошее и правильное письмо. Я умоляю Вас не обращать никакого внимания на мою кажущуюся незаинтересованность. Пусть отсутствие музыки не мешает Вашему прекрасному вдохновению. Дело в том, что я всегда долго собираюсь в творческий путь. К тому же первый акт ставит неразрешимые для дальнейших картин задачи. Очень легко сбиться в нем на веселых немецких студентов. Вот тут-то и закавыка. Изволь делать принятые с музык(альной) стороны ариетты и песенки (динь-дон, фи-фи и пр.) и в то же время высмеивать «с бичом сатиры». Над этим следует много и серьезно думать. Вопросы техники меня мало смущают. Но я не хочу марать зря бумагу и терять время (и то и другое дефицитно) на «варианты», ибо оттолкнуться важно от правильных муз(ыкальных) позиций. Поэтому, не оставляя 1 акта, я хочу написать первую ноту своей оперы на лирических темах и, следовательно, уповаю на Вас и ожидаю дальнейших картин. Начнем с б….а мадам Телье. Друг мой дорогой и талантливый! Ни секунды не думайте обо мне иначе, как о человеке, беспредельно любящем свое будущее детище. Я уже Вам говорил, что мне шутить в мои 39 лет поздновато. Скидок себе не допускаю, а потому товар хочу показать высокого класса. Имею я право на длительную подготовку «станка»? Мне кажется, что да. Засим я прошу передать мой самый сердечный и низкий поклон Елене Сергеевне, симпатии которой я никогда не посмею нарушить творческим хамством в отношении Вас. Крепко жму Вашу руку и желаю действовать и дальше, как в картине. Я ее много раз читал среди друзей.
Ваш И. Дунаевский.
М.А. Булгаков ― И.О. Дунаевскому
22 января 1939 года.
Получил Ваше милое письмо, дорогой Исаак Осипович! Оно дает бодрость и надежду. В этом письме 11-я картина. От всей души желаю Вам вдохновенья. К этому пожеланию полностью присоединяется Елена Сергеевна. Мы толкуем о Вас часто, дружелюбно и очень, очень веруем. Извините, что пишу коротко, и как-то хрипло-отрывисто — нездоровится. Колючий озноб, и мысли разбегаются…
Руку жму крепко, лучшие пожелания посылаю Вашим.
P.S. Не могу отделаться от мысли, что Шантавуан — бас. Бас, бас! Не согласны?
М.А. Булгаков ― И.О. Дунаевскому
26 января 1939 года.
Дорогой Исаак Осипович!
При этом письме третья картина «Рашели». На днях во время бессонницы было мне видение. А именно: появился Петр I и многозначительно сказал:
— Время подобно железу горящему, которое ежели остынет…
А вслед за ним пожаловал и современник Шекспира Вебстер и то же самое подтвердил:
— Strike while the iron is hot! [893 — Куй железо, пока горячо! (англ.)]
Да! Это ясно: ковать, ковать железо, пока горячо. Пишите. Пишите!
От Елены Сергеевны и от меня привет.
Ваш М. Булгаков.
М.А. Булгаков ― И.О. Дунаевскому
7 апреля 1939 года. Москва.
Дорогой Исаак Осипович!
Посылаю при этом 4 и 5 картины «Рашели». Привет!
М. Булгаков.
Приписка Е.С. Булгаковой:
Миша мне поручил отправить Вам письмо, и я пользуюсь случаем, чтобы вложить мою записку. Неужели и «Рашель» будет лишней рукописью, погребенной в красной шифоньерке! Неужели и Вы будете очередной фигурой, исчезнувшей, как тень, из нашей жизни? У нас было уже много таких случаев. Но почему-то в Вас я поверила. Я ошиблась? [894 — На этой печальной ноте переписка между Булгаковыми и И. Дунаевским кончается.«Рашель» — это либретто М.А. Булгакова по мотивам рассказа Мопассана «Мадемуазель Фифи». И. Дунаевский поначалу серьезно отнесся к работе над оперой по либретто М. Булгакова. 26 декабря 1938 г. в «Ленинградской правде» он выражал надежду, что опера будет написана в 1939 г.: «Особняком стоит работа над первой моей оперой „Рашель“
