ответы легко могли быть проверены в ОГПУ. Так, в отобранном дневнике содержались сведения об участии Булгакова в белогвардейском движении.

332

В газете «Правда» Булгаков служил несколько месяцев (конец 1921 — начало 1922 года), подготовив несколько репортажей и заметок на рабочую тему (например, в № 27 от 4 февраля 1922 г. был помещен его репортаж «Эмигрантская портняжная фабрика» за подписью «М. Булл.»).

333

Писатель был уверен, что одной из причин обыска и последующих допросов был донос в ОГПУ по поводу «Собачьего сердца».

334

Независимая газета, 1993, 23 ноября. Печатается и датируется по первой публикации.

Письмо Луначарский отослал Ягоде, Ягода ― Рутковскому, Рутковский ― Гендину, следователю — в 1938 году расстрелян.

335

Знамя, 1988, № 1. Письма. Печатается и датируется по второму изданию.

336

Премьера «Дней Турбиных» состоялась 5 октября 1926 г. В октябре «Дни Турбиных» прошли 13 раз, в ноябре — 14. Успех был огромный. Подробнее об этом см. «Воспоминания о Михаиле Булгакове», М., 1988.

337

Вызов в ГПУ, вероятно был связан с закрытием журнала «Россия» и высылкой за границу его редактора Лежнева. Но главным образом ― с обыском и письмами М. Булгакова в руководящие органы страны. 18 ноября 1926 года Булгакова вызвали в ОГПУ к начальнику 5-го отделения Секретного отдела Рутковскому (1894―1943). За Булгаковым была установлена слежка. 13 января 1927 года наблюдатель сообщал: «По полученным сведениям, драматург Булгаков, автор идущих сейчас в Москве с большим успехом пьес „Дни Турбиных“ и „Зойкина квартира“, на днях рассказывал известному писателю Смидовичу-Вересаеву (об этом говорят в московских литературных кругах), что его вызывали в ОГПУ на Лубянку и расспросив его о социальном происхождении, спросили, почему он не пишет о рабочих. Булгаков ответил, что он интеллигент и не знает их жизни. Затем его спросили подобным образом о крестьянах. Он ответил то же самое. Во все время разговора ему казалось, что сзади его спины кто-то вертится, и у него было такое чувство, что его хотят застрелить. В заключение ему было заявлено, что если он не перестанет писать в подобном роде, он будет выслан из Москвы… „Когда я вышел из ГПУ, то видел, что за мной идут“».

Передавая этот разговор, писатель Смидович заявил: «Меня часто спрашивают, что я пишу. Я отвечаю: Ничего, так как сейчас вообще писать ничего нельзя, иначе придется продляться за темой на Лубянку». Таково настроение литературных кругов. Сведения точные. Получены от осведома. (см. Независимая газета, 1994, 28 сентября).

Вызовы в ГПУ надолго остались в памяти М. Булгакова.

338

Письма. Печатается и датируется по ксерокопии с автографа (ОР РГБ).

339

Огонек, 1969, № 11. Публикация В.В.Петелина. (РГАЛИ) Письма. Печатается и датируется по первой публикации.

340

7 февраля 1927 г. в театре Вс. Мейерхольда состоялся диспут по поводу постановок пьес «Дни Турбиных» М. Булгакова и «Любовь Яровая» К. Тренева. Многие критиковали театр за отход от «последовательно-исторического реализма», обвиняли автора «Турбиных» в сознательном и грубо тенденциозном извращении обстановки гражданской воины на Украине, в политическом оправдании борьбы белой гвардии против восставшего народа: «Дни Турбиных» — это «призыв к советскому зрителю примириться с белой гвардией, ныне белой эмиграцией и объявить борьбу классов тяжелым и удручающим недоразумением» (Новый зритель, 1926 № 43).

На диспуте выступили А. Луначарский, А. Орлинский, П. Юдин, П. Марков.

А. Орлинский заявил, что он не может считаться с субъективными желаниями театра и автора, его интересует лишь «объективное действие» спектакля: «В изображении событий в пьесе белый цвет выступает настолько, что отдельные пятнышки редисочного цвета его не затушевывают», — говорил он, заверяя своих слушателей, что «Турбины» «панически переименованы автором», что Булгаков якобы проявил «паническую боязнь массы», не показав ее в пьесе. Орлинский обвинил Булгакова в «идеализации» своих персонажей: будто бы «героическим ореолом веет от этих героев». (См. также об этом статью А. Орлинского «Об одном открытии сезона», где автор называет пьесу Булгакова «правооппортунистической и шовинистической» — На литературном посту, 1927, с. 15—16.)

В стенограмме есть и выступление П. Маркова, бывшего в то время завлитом МХАТа. П. Марков, извинившись за то, что будет «говорить не полемически, как это бывает обыкновенно на диспутах, и, следовательно, скучно», рассказал «о той внутренней линии, которая более всего интересна в этой пьесе и которую занимал театр, когда он над этой пьесой работал…» «Тут многие сомневаются, почему пьеса названа не „Белая гвардия“, а „Дни Турбиных“. Да просто потому, что этот спектакль вовсе не имел задания нарисовать в целом белую гвардию. Мы посмотрели на этот спектакль не как на изображение белой гвардии в целом, а только как на гибель семьи Турбиных». Перед театром стояла сложная проблема: показать силу, которая приходит на смену Турбиным. «На сцену нельзя привести весь полк солдат, — говорил П, Марков, — а нужно было показать на сцене грандиозные шаги тех, кто входит в город, грандиозные шаги тех, кто пришел, чтобы смести этих разодранных мрачным ощущением жизни белогвардейских людей». «Возможно ли было вот в этой истории о семействе Турбиных возводить спектакль в тот плакат, о котором мечтает Орлинский? Невозможно, потому что пьеса написана иначе, потому что в ней нет никаких оснований для того, чтобы из этих образов, которые показаны на сцене, сценически представить грандиозный плакат. Тут этого нет. Всегда нужно подходить к искусству с точки зрения замысла художника, а не с той точки зрения, которую желает видеть критика. Первое, в чем можно обвинить т. Орлинского, это в том, что он продемонстрировал сегодня свою полную изоляцию от искусства, эту полную изоляцию от искусства я и констатирую».

Этот эпизод в жизни М.А. Булгакова привлек внимание мемуаристов. Но, вспоминая об этом интересном эпизоде, и С. Ермолинский, и Э. Миндлин, как это часто бывает, допустили много неточностей. С. Ермолинский утверждает, что он слышал М. Булгакова на этом диспуте в 1926 г., диспут же состоялся, повторяем, 7 февраля 1927 г. «Возбужденный и нервный», М. Булгаков, «простирая руку в сторону критика, выкрикивал: „Я рад, что наконец вас увидел! Увидел наконец! Почему я должен слушать про себя небылицы? И это говорится тысячам людей, а я должен молчать и не могу защищаться! Это же не суд даже! Мне не дают слова! Какой же это суд? У меня есть зрители — вот мои судьи, а не вы! Но вы судите! И пишете на всю страну, а спектакль смотрят в одной Москве, в одном театре! И обо мне думают те, кто не видел моей пьесы, так, как вы о ней пишете! А вы о ней пишете неправду! Вы искажаете мои мысли! Вы искажаете смысл того, о чем я написал!.. И вот я увидел наконец, хоть раз увидел, как вы выглядите! Хоть за это спасибо! Низко кланяюсь! Благодарю!..“

Взмахнув рукой, все такой же встревоженный, такой же нервный, с порозовевшим лицом, он исчез. В зале царило молчание. Ни одного хлопка. Ни единого возгласа. Какая-то странная тишина, которую сразу нарушить было почему-то неловко…

Он показался мне высоким, длинноруким, длинноногим, по-юношески горбившимся.

Познакомился я с ним спустя несколько дней после этого диспута». (Театр, 1966, №9, с. 81-82).

Несколько месяцев спустя (Наш современник, 1967, № 2) Э. Миндлин опубликовал свои воспоминания «Молодой Михаил Булгаков». Здесь много любопытного. Но вот как ему запомнилось все то же выступление М.А. Булгакова все в том же театре:

«Он медленно, преисполненный собственного достоинства, проследовал через весь зал и с высоко поднятой головой взошел по мосткам на сцену. За столом президиума уже сидели готовые к атаке ораторы, и среди них — на председательском месте „сам“ Орлинский. Михаил Афанасьевич приблизился к столу президиума, на мгновение застыл, с видимым интересом вглядываясь в физиономию Орлинского, очень деловито, дотошно ее рассмотрел и при неслыханной тишине в зале сказал:

— Покорнейше благодарю за доставленное удовольствие. Я пришел сюда только затем, чтобы посмотреть, что это за товарищ Орлинский, который с таким прилежанием занимается моей скромной особой и с такой злобой травит меня на протяжении многих месяцев. Наконец-то я увидел живого Орлинского, получил представление. Я удовлетворен. Благодарю вас. Честь имею.

И с гордо поднятой головой, не торопясь спустился со сцены в зал и с видом человека, достигшего своей цели, направился к выходу при оглушительном молчании публики. Шум поднялся, когда Булгакова уже не было в зале».

Пришлось бы поверить мемуаристам, как очевидцам этого события, если б не сохранившаяся стенограмма этого диспута, которая, конечно, пресекает все эти «выдумки». Сейчас, пожалуй, невозможно установить, медленно проследовал М. Булгаков через весь зал или, напротив, возбужденно взлетел на сцену. Да это и не важно. Важно другое: сохранилось живое слово драматурга (пусть и неправленое!), запечатленное в стенограмме, сохранились выступления А. Луначарского, А. Орлинского, П. Юдина, а главное, что среди выступавших был и Павел Александрович Марков, защищавший в то время спектакль, что равносильно подвигу, и пронесший через всю жизнь верность М.А. Булгакову.

В архиве М.А. Булгакова хранятся три списка критиков и писателей, причастных в той или иной мере к травле Булгакова. Списки составлены самим Булгаковым с участием Елены Сергеевны. Приводим их полностью, без какой-либо корректировки.

Первый из них — «Список врагов М. Булгакова по „Турбиным“ — включает следующих лиц: Авербах, Киршон, Пикель, Раскольников Ф. Ф., Кольцов М., Фурер, Сутырин, Пельше, Блюм В. И., Лиров, Горбачев, Орлинский А., Придорогин А., Ян Стэн, Нусинов, Якубовский, Загорский М., Каплун В., Рокотов Т., Маллори Д., Влад. Зархин, Кут Я., Алперс Б., Вакс Б., Масленников Н., Попов-Дубовской, Гроссман-Рощин, Литовский О., Безыменский, Бачелис».

Второй список не имеет заголовка, и в нем отражены: А. Орлинский + , Н. Минский, М. Загорский +, Момус, Г. Горбачев, Влад. Зархин, И. Кор, Бор. Вакс, С. К-ов, Н. Масленников, Сутырин В., Н. Крэн, Попов-Дубовской, Р. И. Рубинштейн, Л. Л. Оболенский +, Р. Пельше +, Амаглобели +, А. Селивановский, Я. Кут, Б. Розенцвейг, И. Гроссман-Рощин, Зельцер, Ник. Никитин, Горев, Р. Пикель +, Арго, Абцев, Г. Лелевич, М. Лиров, Л. Авербах, В. Шкловский, В. Блюм, А. Ценовский, Литовский, Грандов, Киршон +, Билль-Белоцерковский, Ян Стэн, Н. Волков, С. Якубовский, И. Бачелис +, Ермилов, А. Фадеев +, М. Подгаецкий.

На страничке с третьим списком сбоку приписано рукой Е. С. Булгаковой: «Авторы ругательных статей о Мише (см. толстую книгу вырезок, составленную Мишей)». В список включены: В. Гейм (Закгейм?), М. Кубатый?, М. Загорский, Луначарский, Ашмарин, В. Блюм, А. Орлинский, М. Левандов (Левит), А. Ценовский, К. Кр-в, Театрал, М. Бройде, Незнакомец (Борис Дан. Флит), Уриэл (Литовский), А. Безыменский, Ст. Асилов, В. Шершеневич, П. Горский, Момус (Лазарев), О. Литовский, Е. Мустангова, Спутник (Рабинович), А. Флит, П. Краснов, Д. Маллори (Флит), Пингвин