319).

741

Вся эта сцена, написанная Вересаевым, не была включена в пьесу. Сцена на Мойке написана М.А. Булгаковым с использованием некоторых материалов, данных Вересаевым (2 карт. 4 д., с. 352 и 353).

742

Разговор «двух камергеров», предложенный Вересаевым, не был вставлен в текст пьесы.

743

Вересаев пишет о I сцене 2 д., о разговоре Николая I с Пушкиной (с. 311).

744

В окончательный текст пьесы указанный Вересаевым персонаж обывателя не вошел (сцена на Мойке).

745

Договор между М.А. Булгаковым и В.В. Вересаевым был заключен, в нем было два пункта. Первый — о том, что драматургическая часть предоставляется М.А. Булгакову, а подбор исторических материалов — В.В. Вересаеву. Второй — о том, что все виды гонораров по этой пьесе разделяются между соавторами пополам.

746

Решив сохранить вступительное слово и комментарии Е.С. Булгаковой, мы почувствовали необходимость дополнить их, учитывая тот факт, что «Письма» рассчитаны на массового читателя; к тому же за последнее время о Пушкине появилось много интересных, значительных работ, которые необходимо использовать или просто иметь в виду при чтении и переписки, и пьесы «Последние дни» («Пушкин»).

Вересаев (псевдоним, настоящая фамилия Смидович) Викентий Викентьевич (1867—1945) — русский советский писатель, окончил историко-филологический факультет Петербургского университета в 1888 г., а в 1894 г. медицинский факультет Дерптского университета. Печататься начал с 1885 г., но обратил внимание читателей и критики только после того, как опубликовал повести «Без дороги» (1895), «На повороте» (1902), «Два конца» (1899—1903); широкую популярность приобрели его «Записки врача» (1901), много раз переиздававшиеся различными издательствами. «Рассказы о войне» (1906) и «На войне» (1907—1908) — итог его пребывания на русско-японской войне (1904—1905) в качестве врача и корреспондента. Кроме того, до революции В.В. Вересаев опубликовал повесть «К жизни» (1909), исследовательскую работу «Живая жизнь» о Достоевском, Льве Толстом и Ф. Ницше. После Великой Октябрьской революции В.В. Вересаев создает два романа об интеллигенции во время революции — «В тупике» (1922) и «Сестры» (1933), публикует воспоминания «В юные годы» (1927) и «В студенческие годы» (1929), несколько биографических книг: «Пушкин в жизни» (1926—1927), «Гоголь в жизни» (1933), «Спутники Пушкина» (1934—1936) и др. В 1945 г. В.В. Вересаеву была присуждена Сталинская премия за достижения в области литературы.

Как явствует из переписки, В.В. Вересаев должен был поставлять материал для пьесы, а Булгаков создавать ее. Иными словами, Булгаков полностью зависел от того, что представлял ему В. Вересаев, который только что опубликовал «Пушкин в жизни» и «Спутники Пушкина».

«Пушкин в жизни» — это «систематический свод подлинных свидетельств современников», это выписки из документов, писем, воспоминании современников. «В течение рада лет я делал для себя из первоисточников выписки, касавшиеся характера Пушкина, его настроений, привычек, наружности и пр. По мере накопления выписок я приводил их в систематический порядок. И вот однажды, пересматривая накопившиеся выписки, я неожиданно увидел, что передо мной — оригинальнейшая и увлекательнейшая книга, в которой Пушкин встает совершенно как живой» — так, по словам В.В. Вересаева, возникла эта книга.

В этой книге собраны не только свидетельства современников, хорошо знавших Пушкина, но и слухи, сплетни, легенды… По замыслу В. Вересаева, эта книга должна представить не только великого поэта, но и «дитя ничтожное мира», «грешного, часто действительно ничтожного, иногда прямо пошлого».

Как известно, Булгаков не стал выводить Пушкина на сцену, такт и любовь к гению России избавили его показывать Пушкина как «дитя ничтожное мира». Но материалы, представленные ему о Наталье Николаевне, свидетельствовали о резко отрицательном отношении к ней как виновнице гибели Пушкина.

Клеветнические измышления о Н.Н. Пушкиной имели распространение еще при жизни Пушкина и после его смерти. Все эти свидетельства, собранные в широко известной книге П.Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина», вышедшей еще в 1916 г. и не раз потом переизданной, без всяких критических комментариев перешли и в книги В.В. Вересаева, к тому же и дополненные подобным «материалом». Так что перед читателями этих книг возникал образ коварной и эгоистичной светской обольстительницы, ничего общего не имеющей с реальной Н.Н. Пушкиной.

И М.А. Булгаков оказался в плену этой «концепции», этих слухов.

Следует отметить, что вступительная статья Е.С. Булгаковой к переписке Булгакова с Вересаевым и ее комментарии к этим письмам, естественно, не исчерпывают всех сопутствующих творческому содружеству двух известных писателей обстоятельств. Некоторые подробности можно почерпнуть из дневников Е.С. Булгаковой. Нам представляется целесообразным привести те ее записи, которые непосредственно отражают процесс создания пьесы «Пушкин». Записи приводятся в хронологической последовательности.

«25 августа [1934 г.] […] У М. А. возник план пьесы о Пушкине. Только он считает необходимым пригласить Вересаева для разбора материала.

М. А. испытывает к нему благодарность за то, что тот в тяжелое время сам пришел к М. А. и предложил в долг деньги.

М. А. хочет этим как бы отблагодарить его, а я чувствую, что ничего хорошего не получится. Нет ничего хуже, когда двое работают.

9 декабря. Днем у Викентия Викентьевича. Отнесли ему последнюю тысячу Мишиного долга. Обоим нам стало легче на душе.

Решено огласить Мишину идею, то есть, что пьеса без Пушкина.

На обратном пути, в гастрономическом магазине на Арбате, случайная встреча с Руслановым : #c_71.

Спрашивал, над чем работает Миша. Я сказала, что Михаил Афанасьевич сейчас очень занят, тут и пьеса для „Сатиры“, и кино, но главное — это его новый замысел — его работа над Пушкиным вместе с Вересаевым.

У Русланова глаза стали как фонари у автомобиля. Подошел Миша, Русланов — с вопросами. Миша сказал, что его решение — делать пьесу без Пушкина.

Русланов тут же попросил разрешения позвонить на этих же днях.

11 декабря. Позвонил днем Русланов и пришел сейчас же. Страшно заинтересован. Любезен чрезвычайно […] Разговор начал с того, что Театр и сам давно хотел обратиться к М. А. по поводу Пушкина, только они не надеялись, что М. А. заинтересуется.

Мы на это вежливо молчали.

12 декабря. Днем были у Вересаева. Разговор о Русланове. Решено идти на договор. Отдыхаю душой, когда они говорят о Пушкине.

16 декабря. Днем Миша с Вересаевым были у вахтанговцев — договорились.

17 декабря. Миша со мной у Ванеевой — директора Вахтанговского театра. Договорились материально, подписал договор […] После этого — Миша на репетиции „Мольера“, а у меня разговор с Егоровым […] Имел наглость удивиться, что Миша пишет пьесу для другого театра, а не для МХАТ. Что могла — все сказала ему, о всех издевательствах, которые они проделывали над Мишей в течение нескольких лет, что они сделали с „Бегом“, что они делают с „Мольером“, которого репетируют несколько лет!

18 декабря. Прекрасный вечер: у Вересаева работа над Пушкиным. Мишин план. Самое яркое: в начале — Наталья, облитая светом с улицы ночью, и там же в квартире ночью тайный приход Дантеса, в середине пьесы — обед у Салтыкова (чудак, любящий книгу), в конце — приход Данзаса с известием о ранении Пушкина.

22 декабря. […] Вообще, эти дни Миша мучается, боится, что не справится с работой: „Ревизор“, „Иван Васильевич“ и надвигается „Пушкин“.

28 декабря. Я чувствую, настолько вне Миши работа над „Ревизором“, как он мучается с этим. Работа над чужими мыслями из-за денег. И безумно мешает работать над Пушкиным. Перегружен мыслями, которые его мучают […]

К 9 вечера — Вересаевы. Работа над пьесой. Миша рассказывал, что придумал, и пьеса уже видна. Виден Николай, видна Александрина — и самое сильное, что осталось в памяти сегодня, сцена у Геккерена — приход слепого Строганова, который решает вопрос — драться или не драться с Пушкиным Дантесу.

Символ — слепая смерть со своим кодексом дуэли убивает.

Сегодня звонил Русланов, зовут вахтанговцы встречать у них Новый год. Но мы не хотим — будем дома […]

31 декабря. Кончается год. И вот, проходя по нашим комнатам, часто ловлю себя на том, что крещусь и шепчу про себя: „Господи! Только бы и дальше было так!“

1 января 1935 г. [… ] А вечером мне Миша диктовал „Ревизора“.

12/II. Днем ходили с М. на лыжах по Москве-реке. Хорошо!! Вечером — у Вересаевых. Миша читал 4, 5, 6, 7 и 8 картины пьесы. Впечатление сильное, я в одном месте (сумасшествие Натальи) даже плакала.

Старикам больше всего понравилась четвертая картина — у Дубельта. Вообще же они вполне уверены в том, что пьеса будет замечательная, несмотря на то, что после чтения они яростно критиковали некоторые места: старик — выстрел Дантеса в картину, а М. Г. оспаривала трактовку Нат. Ник. Но она не права, — это признал и В. В.

18/II. Вечером были у Вересаева, там были пушкинисты. Я, по желанию В. В., сделала небольшой доклад по поводу моего толкования некоторых записей Жуковского о смерти Пушкина и его последних днях […] Видимо, кажется, неплохо. И Миша очень похвалил, и пушкинисты.

26 марта [… ] Миша продиктовал мне девятую картину — набережная Мойки. Трудная картина — зверски! Толпу надо показать. Но, по-моему, он сделал очень здорово!

Я так рада, что он опять вернулся к Пушкину. Это время из-за мучительства у Станиславского с „Мольером“ он совершенно не мог диктовать, но, по-видимому, мысли и образы все время у него в голове раскладывались, потому что картина получилась убедительная и выношенная основательно. Замечательная концовка сцены — из темной подворотни показываются огоньки — свечки в руках, жандармы… Хор поет: „Святый Боже…“

5 апреля. Миша у Вересаевых […] Читал две последние картины из „Пушкина“ вчерне.

6 апреля. Вечером был Русланов. Миша ему рассказал содержание пьесы, и, по-моему, на того произвело впечатление.

По дороге […] говорили о том, как назвать ее. Русланов думает, что лучше, если пьеса будет называться „Пушкин“.

9 апреля. […] Вечером зашел к нам Вересаев по звонку Миши. Миша с ним говорил о предложении Серг[ея] Ермол[инского] инсценировать будущего „Пушкина“. Вересаев сказал: „Я уже причалил свою ладью к вашему берегу, делайте как вы находите лучшим“. По-видимому, старику понравилось предложение. Он только спросил, „устраивает ли сценариста пьеса без Пушкина“.

Потом ушел наверх к Треневу, где справлялись именины его жены. А через пять минут появился Тренев и нас попросил придти к ним […]

Там была целая тьма малознакомого народа […] Миша сидел рядом с Пастернаковой женой […] Потом приехала цыганка Христофорова, пела. Пела еще какая-то тощая дама с безумными глазами. Две гитары […] Шумно […] Когда выпили за хозяйку первый тост, Пастернак сказал: „Я хочу выпить за Булгакова“. Хозяйка вдруг с размаху — „Нет, нет! Мы сейчас выпьем за Викентия Викентьевича (Вересаева), а потом за Булгакова“, на что Пастернак упрямо заявил: „Нет, я хочу за Булгакова. Вересаев, конечно, очень большой человек, но он — законное явление, а Булгаков — незаконное“.