этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую великую неделимую Россию. Эта концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо“.Видимо, подобного рода признания очень не нравились Сталину, уже определившему свой политический курс на „единую и неделимую“, но в виде СССР. Именно эту булгаковскую „концепцию“ он и одобрял в пьесе „Дни Турбиных“ и, кстати сказать, в „Беге“. Именно поэтому он и защищал, в меру своих возможностей, пьесы Булгакова, да и самого писателя. Наглая же демонстрация украинскими писателями местного национализма и их неприятие „Дней Турбиных“ все-таки вывели из равновесия Сталина, хотя он еще дважды пытался их переубедить (Сталин: Насчет „Дней Турбиных“ — я ведь сказал, что это антисоветская штука, и Булгаков не наш… Но что же, несмотря на то что это штука антисоветская, из этой штуки можно вывести? То, чего автор сам не хотел сказать. И основное впечатление, которой остается у зрителя, — это всесокрушающая сила коммунизма. Там изображены русские люди — Турбины и остатки из их группы, все они присоединяются к Красной Армии как к русской армии. Это тоже верно. (Голос с места: С надеждой на перерождение.) Может быть, но вы должны признать, что и Турбин сам, и остатки его группы говорят: „Народ против нас, руководители наши продались. Ничего не остается, как покориться“. Нет другой силы. Это тоже нужно признать… Я против того, чтобы огульно отрицать все в „Днях Турбиных“, чтобы говорить об этой пьесе, как о пьесе, дающей только отрицательные результаты. Я считаю, что она в основном все же плюсов дает больше, чем минусов). Не встретив понимания аудитории, Сталин раздраженно спросил:— Вы чего хотите, собственно?И в ответ начальник Главискусства Украины А. Петренко-Левченко, ничуть не испугавшись генсека, заявил:— Мы хотим, чтобы наше проникновение в Москву имело бы своим результатом снятие этой пьесы.Голос с места. Это единодушное мнение.Голос с места. А вместо этой пьесы пустить пьесу Киршона о бакинских комиссарах.Однако Сталин не уступал и продолжал настаивать на своем:— Если вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас стосорокамиллионное население, а коммунистов только полтора миллиона. Не для одних же коммунистов эти пьесы ставятся. Такие требования предъявлять при недостатке хороших пьес — с нашей стороны, со стороны марксистов, — значит отвлекаться от действительности… Легко снять и другое, и третье. Вы поймите, что есть публика, она хочет смотреть. Конечно, если белогвардеец посмотрит „Дни Турбиных“, едва ли он будет доволен. Если рабочие посетят пьесу, общее впечатление такое — вот сила большевизма, с ней ничего не поделаешь. Люди более тонкие заметят, что тут очень много сменовеховства… Вы хотите, чтобы он : #c_45 настоящего большевика нарисовал? Такого требования нельзя предъявлять. Вы требуете от Булгакова, чтобы он был коммунистом, — этого нельзя требовать… Там : #c_46 есть и минусы, и плюсы. Я считаю, что в основном плюсов больше».Присутствовавший здесь же Каганович, видя, что дискуссия затягивается при отсутствии какого-либо взаимопонимания, предложил:— Товарищи, все-таки, я думаю, давайте с «Днями Турбиных» кончим. (См.: Искусство кино, 1991, № 5, с. 132—140).Процитированная стенограмма имеет немаловажное значение для понимания сложившейся ситуации вокруг пьес Булгакова. К их запрещению призывала не только правящая московская Кабала, но и украинские коммунисты-националисты (кстати, Сталин надолго запомнил эту встречу с украинскими писателями, дорого она им стоила!). Сталин с трудом сдерживал их натиск. «Бег» уже пришлось уступить… Отметим при этом, что Сталин счел необходимым довести до сведения мхатовцев, что сделал он это под натиском сверхактивных ультракоммунистов и комсомольцев. Эта реплика вождя, разумеется, стала известна и Булгакову, как и то, что генсек многократно выступал в его защиту. И весьма прозрачным поэтому кажется один из эпизодов романа о дьяволе, в котором Понтий Пилат с гневом и горечью говорит великому Правдолюбцу:«— Слушай, Иешуа Га-Ноцри, ты, кажется, себя убил сегодня… Слушай, можно вылечить от мигрени, я понимаю: в Египте учат и не таким вещам. Но сделай сейчас другую вещь, покажи, как ты выберешься из петли, потому что, сколько бы я ни тянул тебя за ноги из нее — такого идиота, — я не сумею этого сделать, потому что объем моей власти ограничен. Ограничен, как все на свете… Ограничен!!»Еще более прозрачен этот эпизод в несколько иной авторской редакции:«— Слушай, можно вылечить от мигрени, я понимаю: в Египте учат и не таким вещам. Но ты сделай сейчас другое — помути разум Каиафы сейчас. Но только не будет, не будет этого. Раскусил он, что такое теория о симпатичных людях, не разожмет когтей. Ты страшен всем! Всем! И один у тебя враг — во рту он у тебя — твой язык! Благодари его! А объем моей власти ограничен, ограничен, ограничен, как все на свете! Ограничен!»Писатель прекрасно понимал, что тяжкое время для него только начинается…].
Секретарь ЦК.
М.А. Булгаков ― Н. А. Булгакову [387 — Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 11)]
1929 г. 25-го апреля Москва
Дорогой Коля!
Сегодня узнал, что твой переезд в Париж уже решен. Я очень рад этому и искренно желаю, чтобы твоя судьба была там счастлива. Прошу тебя, как только ты двинешься, меня об этом известить, а по приезде в Париж тотчас же сообщить твой адрес. Возможно, что мне удастся помочь тебе материально.
Я уж просил тебя не негодовать на меня за крайне редкие мои письма. Наша страшная и долгая разлука ничего не изменила: не забываю и не забуду тебя и Ваню.
В Париж буду писать тебе.
Было бы очень хорошо, если б ты на это письмо ответил телеграммой с датой твоего выезда.
Сделай так.
Телеграфируй и пиши мне: Москва, Б. Пироговская 35-а, кв. 6.
Прилагаемое письмо с фотографией — прочти и отошли Ване. Вторая фотография — тебе.
Не забывай меня.
P.S. Уведоми меня о получении этого письма.
М.
Приписка на полях:
Ты, наверное, знаешь, что скудные суммы мы посылали тебе потому, что больше не разрешалось [388 — В письме к М.А. Булгакову в декабре 1927 г. Николай Афанасьевич писал из Загреба: «Славный и добрый Миша, мне хорошо известно, что ты принимаешь самое горячее участие в поддержке меня, так же, как ты всегда старался помогать в свое время Ване. Мне трудно в настоящий момент выразить тебе всю величину чувства к тебе, но верь, что оно велико […]Местные театральные, литературные и вообще интеллигентские круги неоднократно расспрашивали о тебе, твоей работе…»О своем трудном материальном положении Николай Афанасьевич писал и в мае 1929 г.: «В каком положении я иногда находился, сейчас нет возможности описать…» Н.А. Булгаков был приглашен в Париж известным французским ученым-бактериологом Д. Эреллем.].
М.А. Булгаков ― Е.И. Замятину [389 — Памир 1987. № 8. Письма. Затем: Булгаков Михаил. Дневник. Письма. 1914―1940, М., СП, 1997. Публикуется и датируется по этому исправленному (вместо: Мушке — Марике и др.) изданию.]
19 июля 1929 г.
Дорогой Евгений Иванович! Насчет лазанья под биллиард: существует знаменитая формула: «Сегодня я, а завтра, наоборот, Ваша компания!»
П.А. Маркова в Москве нет. Где он и когда вернется, сразу узнать не удалось. Таиров (Александр Яковлевич) за границей и будет там до половины августа. По телефону узнал, что в 2-м МХАТе обязанности директора сейчас исполняет Резголь Антон Александрович. Вахтанговцы сейчас все в Москве и до 28-го июля будут играть в Парке культуры, а что дальше с ними будет — неизвестно. Желаю успеха, рад служить. И Любови Евгениевне, и Марике привет Ваш передал. Что касается старости, то если мы будем вести себя так, как ведем, то наша старость не будет блистательна. Передайте мой лучший привет Людмиле Николаевне, а также миллионщикам.
Ваш до гроба (который не за горами). М. Булгаков.
P.S. Как изволите видеть, письмо касается лишь Вашего уважаемого поручения. Относительно же Вашей пьесы [390 — Очевидно, речь идет о попытках Булгакова оказать помощь Замятину в его хлопотах о постановке в Москве пьесы «Аттила». Е.И. Замятин спрашивал Булгакова в письме «Кто из театральных людей сейчас в Москве».] я Вам, как обещал, напишу. Ждите. Говорил я кое с кем, и во мраке маленький луч. Но если этот луч врет?! O Tempora, о, Mores!
В Москве краткие грозы, прохладно, пасмурно, скучно. На душе и зуйно, и фонно.
М.Б.
М.А. Булгаков ― Н. А. Булгакову [391 — Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 11).]
23 июля 1929 г. Москва
Дорогой Коля,
поздравляю тебя с окончанием университета.
Желаю тебе, чтобы ты остался душевно таким же, как я помню тебя много лет назад.
Впрочем, дорогой доктор, ты сам лучше других знаешь, чего себе желать. Я верю, что твоя жизнь после всех испытаний будет светла.
Я прошу тебя при отъезде в Париж немедленно известить меня телеграммой, а из Парижа телеграфировать твой адрес, тогда я приму все меры, чтобы помочь Ване материально, хотя бы и в скудных размерах — как я могу.
Телеграфировать или писать (желательно спешной почтой) прошу в мой адрес:
Москва, Б. Пироговская 35-а, кв. 6.
Целую тебя и Ивана крепко.
P.S. О получении этого письма меня, пожалуйста, извести! Если твой отъезд задержится — извести!
М.
Приписка жены М. Булгакова — Л.Е. Булгаковой-Белозерской.
Милый Коля, я Вас очень сердечно поздравляю и верю в Ваше светлое будущее, потому что — по рассказам ваших родных — Вы — орел…
Люба.
М.А. Булгаков — И.В. Сталину [392 — Письма. Публикуется и датируется по машинописной копии (ОР РГБ, ф. 562, к.27, ед. хр. 11, л. 1-3).]
Генеральному секретарю партии И.В. Сталину
Председателю Ц. И. Комитета М.И. Калинину
Начальнику Главискусства А.И. Свидерскому
Алексею Максимовичу Горькому
литератора
Михаила Афанасьевича БУЛГАКОВА
(Москва, Б. Пироговская 35/а, кв. 6. Т. 2-03-27)
В этом году исполняется десять лет с тех пор, как я начал заниматься литературной работой в СССР. Из этих десяти лет последние четыре года я посвятил драматургии, причем мною были написаны 4 пьесы. Из них три («Дни Турбиных», «Зойкина квартира» и «Багровый остров») были поставлены на сценах государственных театров в Москве, а четвертая — «Бег», была принята МХАТом к постановке и в процессе работы Театра над нею к представлению запрещена.
В настоящее время я узнал о запрещении к представлению «Дней Турбиных» и «Багрового острова». «Зойкина квартира» была снята после 200-го представления в прошлом сезоне по распоряжению властей. Таким образом, к настоящему театральному сезону все мои пьесы оказываются запрещенными, в том числе и выдержавшие около 300 представлений «Дни Турбиных» [393 — Труден был творческий путь М.А. Булгакова. Его блистательные дарования сочетались с высокой принципиальностью и честностью.
