женой на короткий срок уехать за границу — и получил отказ.
Когда мои произведения какие-то лица стали неизвестными мне путями увозить за границу и там расхищать, я просил о разрешении моей жене одной отправиться за границу — получил отказ.
Я просил о возвращении взятых у меня при обыске моих дневников — получил отказ.
Теперь мое положение стало ясным: ни одна строка моих произведений не пройдет в печать, ни одна пьеса не будет играться, работать в атмосфере полной безнадежности я не могу, за моим писательским уничтожением идет материальное разорение, полное и несомненное.
И вот я со всею убедительностью прошу Вас направить Правительству СССР мое заявление:
Я прошу Правительство СССР обратить внимание на мое невыносимое положение и разрешить мне выехать вместе с моей женой Любовью Евгеньевной Булгаковой за границу на тот срок, который будет найден нужным [397 — Ознакомившись с письмом. А.И. Свидерский, который, кстати, подвергся в прессе также жесточайшей критике, написал 30 июля записку секретарю ЦК ВКП(б) А.П. Смирнову следующего содержания:«Я имел продолжительную беседу с Булгаковым. Он производит впечатление человека затравленного и обреченного. Я даже не уверен, что он нервно здоров. Положение его действительно безысходное. Он, судя по общему впечатлению, хочет работать с нами, но ему не дают и не помогают в этом. При таких условиях удовлетворение его просьбы является справедливым».В свою очередь, А.П. Смирнов, вполне лояльно относившийся к творчеству Булгакова, направил 3 августа письмо писателя и записку А.И. Свидерского в Политбюро на имя В.М. Молотова, изложив в сопроводительной записке свою точку зрения:«Посылаю Вам копии заявления литератора Булгакова и письма Свидерского — прошу разослать их всем членам и кандидатам Политбюро.Со своей стороны, считаю, что в отношении Булгакова наша пресса заняла неправильную позицию. Вместо линии на привлечение его и исправление — практиковалась только травля, а перетянуть его на нашу сторону, судя по письму т. Свидерского, можно.Что же касается просьбы Булгакова о разрешении ему выезда за границу, то я думаю, что ее надо отклонить. Выпускать его за границу с такими настроениями — значит увеличить число врагов. Лучше будет оставить его здесь, дав АППО ЦК : #c_49 указания о необходимости поработать над привлечением его на нашу сторону, а литератор он талантливый и стоит того, чтобы с ним повозиться.Нельзя пройти мимо неправильных действий ОГПУ по части отобрания у Булгакова его дневников. Надо предложить ОГПУ дневники вернуть».Как видно из опубликованного журналом «Источник» материала, предложение А.П. Смирнова было одобрено и вопрос был рассмотрен на заседании Политбюро 5 сентября 1929 года. В протоколе Политбюро помечено: «п. 26. Слушали. О Булгакове. Постановили: снять».Почему же Политбюро отказалось рассматривать вопрос «О Булгакове»? Каких-либо сведений на этот счет нет, но вопрос совершенно ясен: Сталин в это время был в отпуске и без него Политбюро не решилось определять судьбу писателя. Сталин вернулся в Москву только в середине октября.].
Михаил Афанасьевич Булгаков
Москва, 30 июля 1929 г.
М.А. Булгаков ― Н.А. Булгакову [398 — Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 11).]
10 августа 1929
Москва Б. Пироговская 35а, кв. 6
Дорогой Коля,
я надеюсь, что ты не откажешь мне в любезности зайти к моему корреспонденту Владимиру Львовичу Биншток (W. Bienstock 236, Boulevard Raspail Paris XIV) с письмом, которое при этом, и получить у него причитающиеся мне в счет гонорара по роману «Белая гвардия» одну тысячу сто франков.
Из них 400 франков я прошу тебя послать Ване, а остальные сохранить у себя впредь до моего письма по поводу их.
Очень прошу тебя немедленно подтвердить мне получение этого моего письма.
Я очень жалел, что ты известил меня о переезде в Париж не телеграммой, а письмом. Это было нужно мне, оттого я и просил.
Биншток мой доверенный по печатанию «Белой гвардии» в Париже.
Желаю тебе счастливо устроиться в Париже и жду твоих писем [399 — В ответном письме от 17.08.29. Николай Афанасьевич извещал брата: «[…] письмо твое, посланное 10.VIII.1929 „нарочным“ : #c_50, я получил и немедленно же исполнил твою просьбу. Владимир Львович принял меня весьма любезно […] Пиши же чаще и больше; на письма ты не очень щедр.Это письмо отправляю самым быстрым способом».В это время в Париже был опубликован второй том романа «Дни Турбиных» («Белая гвардия»). Известный писатель-эмигрант в газете «Последние новости» (25 апреля 1929 г.) высоко отозвался о художественном качестве романа, о его месте в исторической отечественной литературе: «Сейчас, в момент исключительный и в условиях необычных он кажется выше своего подлинного значения и представляется почти подвигом художника».].
Письмо Бинштоку на следующей странице.
Твой Михаил.
М.А. Булгаков ― Н.А. Булгакову [400 — Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 11)]
24 августа 1929 г.
Москва
Дорогой Коля!
Спасибо тебе большое за посещение Влад[имира] Львов[ича]. Прошу хранить в Париже полученный гонорар впредь до моего письма, в котором я, если будет нужно, напишу, как им распорядиться.
Крайне также признателен тебе за готовность мне помочь в литературных делах моих. Иного я и не ждал.
Насчет того, что я не щедр на письма: что поделаешь!
Теперь сообщаю тебе, мой брат: положение мое неблагополучно.
Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР, и беллетристической ни одной строки моей не напечатают. В 1929 году совершилось мое писательское уничтожение. Я сделал последнее усилие и подал Правительству СССР заявление, в котором прошу меня с женой моей выпустить за границу на любой срок.
В сердце у меня нет надежды. Был один зловещий признак — Любовь Евгеньевну не выпустили одну, несмотря на то, что я оставался (это было несколько месяцев тому назад).
Вокруг меня уже ползет змейкой темный слух о том, что я обречен во всех смыслах.
В случае, если мое заявление будет отклонено, игру можно считать оконченной, колоду складывать, свечи тушить.
Мне придется сидеть в Москве и не писать, потому что не только писаний моих, но даже фамилии моей равнодушно видеть не могут.
Без всякого малодушия сообщаю тебе, мой брат, что вопрос моей гибели это лишь вопрос срока, если, конечно, не произойдет чуда. Но чудеса случаются редко.
Очень прошу написать мне, понятно ли тебе это письмо, но ни в коем случае не писать мне никаких слов утешения и сочувствия, чтобы не волновать мою жену.
Нехорошо то, что этой весной я почувствовал усталость, разлилось равнодушие. Ведь бывает же предел.
_____________
Я рад, что ты устроился, и верю, что ты сделаешь ученую карьеру. Напиши Ивану, что я его помню. Пусть напишет мне хоть несколько строк. Большим утешением для меня являются твои письма [401 — В ответных письмах Николаи Афанасьевич извещал брата о том, что все написанное Михаилом Афанасьевичем понял и приложит все усилия для выполнения его поручении. А затем в деталях описал «внешнюю жизнь Парижа».] и, я полагаю, ты, прочтя это письмо, будешь писать мне часто. Опиши мне Париж (само собой разумеется, только внешнюю его жизнь).
Итак, я воспользуюсь твоим любезным предложением и в следующем письме попрошу исполнить еще некоторые мои поручения. Обременять не буду.
Ну-с, целую тебя, Никол, твой М. Булгаков.
P.S. Ответ на это письмо прошу самый срочный.
Б. Пироговская 35а кв. 6.
Влад[имир] Львов[ич] написал мне, что ты «ужасно милый», и это мне приятно. Неужели он не дал тебе экземпляр моего романа? Я забыл его об этом попросить.
М.А. Булгаков ― А.С. Енукидзе Секретарю ЦИК Союза ССР Аабелю Софроновичу Енукидзе [402 — Октябрь, 1987, № 6. Затем: Письма. Печатается и датируется по машинописной копии (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 20).]
Ввиду того, что абсолютная неприемлемость моих произведений для советской общественности очевидна,
ввиду того, что совершившееся полное запрещение моих произведений в СССР обрекает меня на гибель,
ввиду того, что уничтожение меня как писателя уже повлекло за собой материальную катастрофу (отсутствие у меня сбережений, невозможность платить налог и невозможность жить, начиная со следующего месяца, могут быть документально доказаны).
При безмерном утомлении бесплодности всяких попыток
обращаюсь в верховный орган Союза — Центра[льный] Исполнительный Комитет СССР и прошу
разрешить мне вместе с женою моей Любовию Евгениевной Булгаковой выехать за границу на тот срок, который Правительство Союза найдет нужным назначить мне.
МИХАИЛ АФАНАСЬЕВИЧ БУЛГАКОВ
(автор пьес «Дни Турбиных», «Бег» и других)
3.IX, 1929 г. Москва, Б. Пироговская 35/а, кв. 6.
М.А. Булгаков — А.М. Горькому [403 — Октябрь, 1987, № 6. Затем: Письма. Печатается и датируется по машинописной копии (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 20).]
3/IX.1929 г.
Многоуважаемый Алексей Максимович!
Я подал Правительству СССР прошение о том, чтобы мне с женой разрешили покинуть пределы СССР на тот срок, какой мне будет назначен.
Прошу Вас, Алексей Максимович, поддержать мое ходатайство. Я хотел в подробном письме изложить Вам все, что происходит со мной, но мое утомление, безнадежность безмерны. Не могу ничего писать.
Все запрещено, я разорен, затравлен, в полном одиночестве.
Зачем держать писателя в стране, где его произведения не могут существовать? Прошу о гуманной резолюции — отпустить меня.
Уважающий Вас
М. Булгаков
P.S. Убедительно прошу уведомить меня о получении этого письма.
Москва, Б. Пироговская 35/а, кв. 6, Михаил Афанасьевич Булгаков.
М.А. Булгаков ― Н.А. Булгакову [404 — Письма. Публикуется и датируется по автографу (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 11).]
6.IX.1929
Б.Пироговская 35/а, кв. 6. Москва
Милый Коля,
от тебя нет ответа на то письмо мое, в котором я сообщал тебе о моем положении. Начинаю думать, что ты его не получил. После него мною тебе отправлено письмо, где я просил проверить слух о том, что на французском языке появилась, якобы, моя запрещенная повесть «Собачье сердце» [405 — Слухи о выходе в свет повести «Собачье сердце» на французском языке не подтвердились.]. Жду известий от тебя.
М.А. Булгаков ― А.М. Горькому [406 — Октябрь, 1987, № 6. Затем: Письма. Печатается и датируется по машинописной копии (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 20).]
Михаил Афанасьевич Булгаков
Москва, Б. Пироговская 35/а, кв. 6.
28.IX.1929 г.
Многоуважаемый Алексей Максимович!
Евгений Иванович Замятин сообщил мне, что Вы мое письмо получили, но что Вам желательно иметь копию его.
Копии у меня нет, письмо же мое было приблизительно такого содержания:
«Я подал через А.И. Свидерского Правительству СССР заявление, в котором прошу обратить внимание на мое невыносимое положение и разрешить мне вместе с женою моей Любовию Евгениевной Булгаковой выехать в отпуск за границу на тот срок, который Правительству будет угодно мне назначить.
Я хотел написать Вам подробно о том, что со мною происходит, но безмерная моя усталость уже не дает мне работать.
Одно могу сказать: зачем задерживают в СССР писателя, произведения которого существовать в СССР не могут? Чтобы обречь его на гибель?
Прошу о гуманной резолюции
