оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой… Сияя глазами, ясно говорящими, что фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами, полными достоинства:
— Здравствуйте, товарищи.
На что ему ответили гробовым молчанием.
А секретарь Укома, помолчав, сказал фельдшеру такие слова:
— Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне.
При слове «гражданин» Талалыкина несколько передернуло.
Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил такое:
— Тут ваше заявление есть о вступлении в партию.
— Как же, как же, — ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и прикрывая лодошкою фонарь.
— Вы ушиблись? — подозрительно ласково спросил секретарь.
— М… м… ушибси, — ответил Талалыкин. — Как же, на притолоку налетел… М-да… Заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой партии, под знамена которой, — запел вдруг Талалыкин тонким голосом, — я рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож…
— Довольно, — неприятным голосом прервал секретарь, — достаточно. Вы не попадаете под знамена!
— Но почему же? — мертвея, спросил Талалыкин.
Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь.
Талалыкин ничего не сказал.
Он повесил голову и удалился из Укома.
Раз и навсегда.
«Гудок», 19 октября 1924 г.
Новый способ распространения книги
Книгоспилка (книжный союз) в Харькове продала на обертку 182 пуда 6 ф. книг, изданных Наркомземом для распространения на селе.
Кроме того, по 4 рубля за пуд продавали лавочники издания союза украинских писателей «Плуг».
В книжном складе не было ни одного покупателя, и приказчики уныло стояли за прилавками. Звякнул звоночек, и появился гражданин с рыжей бородой веером. Он сказал:
— Драсьте…
— Чем могу служить? — обрадованно спросил его приказчик.
— Нам бы гражданина Лермонтова сочинение, — сказал гражданин, легонько икнув.
— Полное собрание прикажете?
Гражданин подумал и ответил:
— Полное. Пудиков на пятнадцать — двадцать.
У приказчика встали волосы дыбом.
— Помилте, оно и все-то весит фунтов пять, не более!
— Нам известно, — ответил гражданин, — постоянно его покупаем. Заверните экземплярчиков пятьдесят. Пущай ваши мальчики вынесут, у меня тут ломовик дожидается.
Приказчик брызнул по деревянной лестнице вверх и с самой крайней полки доложил почтительно:
К сожалению, всего пять экземпляров осталось.
— Экая жалость, — огорчился покупатель, — ну, давайте хучь пять. Тогда, милый человек, соорудите мне еще «Всемирную историю».
— Сколько экземпляров? — радостно спросил приказчик.
— Да отвесь полсотенки…
— Экземплярчиков?
— Пудиков.
Все приказчики вылезли из книжных нор, и сам заведующий подал покупателю стул. Приказчики забегали по лестницам, как матросы по реям.
— Вася! Полка 15-а. Скидай «Всемирную», всю как есть. Не прикажете ли в переплетах? Папка, тисненная золотом…
— Не требуется, — ответил покупатель. — Нам переплеты ни к чему. Нам главное, чтоб бумага была скверная.
Приказчики опять ошалели.
— Ежели скверная, — нашелся наконец один из них, — тогда могу предложить сочинения Пушкина и издание Наркомзема.
— Пушкина не потребуется, — ответил гражданин, — он с картинками, — картинки твердые. А Наркомзема заверни пудов пять на пробу.
Через некоторое время полки опустели, и сам заведующий вежливо выписывал покупателю чек. Мальчишки, кряхтя, выносили на улицу книжные пачки. Покупатель заплатил шуршащими белыми червонцами и сказал:
— До приятного свидания.
— Позвольте узнать, — почтительно спросил заведующий, — вы, вероятно, представитель крупного склада?
— Крупного, — ответил с достоинством покупатель, — селедками торгуем. Наше вам.
И удалился.
«Гудок», 21 октября 1924 г.
Повестка с государем императором
Рабочий Влас Власович Власов получил из Вознесенского почтового отделения повестку на перевод. Влас развернул ее и стал читать вслух, потому что так Власу легче:
— Воз-не-сенское пе-о-по-что-ве-о-вое-е. Почтовое. Отде-отделение из-ве-ща-а-ща. Извещает. Слышь, Катерина, извещает! Видно, брат деньги прислал. Что на наше имя получен перевод на 15 рублей в день тезо-име-нитства… его импера-ра-раторско-го…
Влас поперхнулся:
— величества…
Влас пугливо оглянулся и продолжал вычитывать шепотом:
— Государя?! Что такое? Ин-пи-ра-то-ра Ни-ко-лая Александровича.
Ошалевший Влас помолчал и от себя добавил:
— Крававава, — хоть этого слова в повестке и не было. — Выдача денег производится ежедневно, за исключением двудвунадесятых праздников и дня рождения ее… императорского величества государыни императрицы Александры Федоровны. Здорово! — воскликнул Влас. — Вот так повесточка. Слышь, Катя, повестку прислали с государем императором!
— Все-то тебе мерещится, — ответила Катерина.
— Большая сласть твой император, — обиделся Влас, — что он мне мерещиться будет. Впрочем, тебе, как неграмотному человеку, доказательства ни к чему не ведут.
— Ну и уйди к грамотным, — ответила нежная супруга.
Влас ушел к грамотным в Вознесенское отделение, получил 15 рублей, затем засунул голову в дыру, обтянутую сетной, н спросил:
— А по какой причине государя напечатали на повестке? Очень интересно осведомиться, товарищ?
Товарищ в образе женщины с круто завинченной волосяной фигой на голове и бирюзой на указательном пальце ответил так:
— Не задерживайте, товарищ, мне некогда с вами. Бланки старые, царского выпуска.
— Хорошенькое дело, — загудел Влас в дыру, — в советское время — и такое заблуждение…
— Вне очереди залез! — завыли в хвосте. — Каждому надо получать…
И Власа за штаны вытащили из окошка.
Всю дорогу Влас крутил головой и шептал:
— Государю императору. Чрезвычайно скверные слова!
А придя домой, вооружился огрызком химического карандаша и старым корешком багажной квитанции, на каковом написал в «Гудок» письмо:
«Эн-е-не мешало бы убрать причиндалы отжившего строя, напечатанные на обратной стороне повесток, которые угнетают и раздражают рабочий класс.
Влас»
«Гудок», 24 октября 1924 г.
Смуглявый матерщинник
Распроклятый тот карась
Поносил меня вчерась
Да при всем честном собранье
Непечатной разной бранью!
(Из «Конька-Горбунька»)
Прекратите, товарищи, матерщину раз и навсегда. Это — позор-с!
Лозунг фельетониста
Ругаются у нас здорово, как известно, на станции Ново-Алексеевка Южных ж.д., но так обложить, как обложил трех безбилетных 24 сентября 1924 года по новому стилю старший агент охраны поезда № 31, еще никто не обкладывал в жизни человеческой!
Вся публика сбежала в ужасе, не говоря уже о женщинах, даже сторож удрал.
Я считаю это явление позорным на транспорте и написал стихи:
Охраны агент — парень смелый —
Трех безбилетных зацепил,
К ДС в контору потащил.
Все это так, но на перроне
Его смуглявое лицо
Заволокло вдруг тучей черной
И передернуло всего.
«Я… вашу мать, в кровь, в Бога, в веру!!! —
Сей агент начал тут кричать, —
Я покажу вам для примеру,
Как зайцем ездить… вашу мать!!»
И от стыда бежать… куда?!
«В кровь, боженят!! Я вас сгребу!!»
Ревет наш агент, как в трубу.
Лови ты зайцев беспощадно,
Своею бранию площадной!
Письмо рабкора Пробоя списал Булгаков.
«Гудок», 28 октября 1924 г.
Обмен веществ
Записная книжка
15 числа.
В Одессе на каустической соде сделал 1000 червей. Сего числа прибыл в Москву. Поселяюсь. Хватит? Хи-хи! Я думаю…
16 числа.
У которого человека деньги есть, тот может легко иметь квартиру в Москве. Уже нашел. Правление сдает за 28 червей в месяц ослепительную комнату с гобеленом, телефоном и клозетом. Остальное в доме — рвань коричневая живет.
18 числа.
Контракт на год подписал. Переехал. Гобелен зеленый. Сегодня по двору шел, какие-то бабы смотрели, пальцами показывали на меня. Пущай покланяются. Председатель говорит: «Вы у нас единственный богатый человек». Хи-хи. Приятно. Что говорить, деньги — сила. Черви-козыри!
19 числа.
Мебель купил — 80 червей.
Крова — 20.
Пружи матра—15.
Расходов, черт ее возьми, комната эта требует.
20 числа.
Позвольте… Явился с окладистой бородой. Лицо неприятное. Сколько, спрашивает, за комнату платите? Вам какое дело? Оказывается, фининспектор!..
21 числа.
Да что он, взбесился?! Квартира, говорит, 1/5 часть бюджета, стало быть, говорит, зарабатываете вы в месяц 28×5=140 червей. Стало быть, в год 1680 червей!! Стало быть, налогу с вас… Считал, считал и насчитал 120 червей!
Э, не… платить не буду!
28 числа.
Заплатил, будь он проклят, с пеней.
29 числа.
Лопнул водопровод в доме. Обложили пропорционально квартирной плате. С меня двадцать червей.
31 числа.
Ремонт лестниц. С меня пропорционально — 18 червей.
(Вы, кричат, «богатый».)
Доброхим… Доброзем…
На туберкулез пролетариям дал пятнадцать копеек.
3 числа.
Двор асфальтом заливали, со всех по целковому, с меня 5 червей. Да ну вас к черту! Хотел бросить комнату… нельзя, неустойка 500 червей.
9 числа.
Уму непостижимая вещь… Весь дом на мой счет содержится. Стекла вставили всюду, детскую площадку устроили, на председателе правления новые брюки (ему жалованье положили).
10 числа.
Явился фин и обложил дополнительно, как «исключительно богатого человека». Единовременно 500 червей. Я даже завизжал. Ничего не понимаю. Со двора асфальтом пахнет. Кричу: «Я разорился», — а он говорит: «Попробуйте не заплатить».
15 числа.
Описали мебель, гобелен, телефон, чемоданы, девять костюмов, кой-что из золота.
Еду в Одессу содой работать.
Ж-л «Смехач» (Ленинград), 1924, № 19 (октябрь).
Ж-л «Заноза», 1924, № 19 (октябрь).
Война воды с железом
Часть 1
Как это началось?
Это не водники, а грехо-водники! Честное слово. Замечена была такая история: как только нужно ехать нашему железнодорожнику куда-нибудь по воде, дают ему место или на корме, или в люке, или в трюме, и едет транспортник, как поросенок.
Долго наше начальство терпело надругательства над личностями железнодорожного транспорта, но, наконец, его терпение лопнуло.
Один начальник вызвал к себе другого начальника рангом поменьше и сказал ему такое:
— Что ж они, издеваются, что ли?
— Так точно.
— Они думают, вероятно, что транспортники какие-нибудь ослы, которые в трюмах будут ездить?
— А вот я им по-по-лагаю! Они у меня поездиют… Напишите-ка, Алексей Алексеевич, бумажку.
— Слушаю.
И получена была такая бумажка:
«Из Саратова. Всем ДС, ДН, ДЧ, СЧ, СМ, КР, С. К. Д. Ввиду того, что управление госпароходством предоставляет проезд железнодорожникам в вышеупомянутых местах, с получением сего предлагается работникам водного транспорта, едущим по разовым билетам, предоставлять место только в поездах с теплушками, отнюдь не допуская их в вагоны третьего класса».
Следуют подписи.
Часть 2
Братский прием
Водник явился в соответствующее железнодорожное место получать билет.
— Вам что? — спросило его железнодорожное лицо и хмуро глянуло на якоря на пуговицах.
— Мне бы билетик до Тамбова, — ответил мореплаватель.
Железнодорожное лицо хищно обрадовалось.
— Ах, вам билетик? Очень приятно! Присаживайтесь. Родственников желаете, наверно, навестить? Соскучились… Хе-хе… Кульер, стакан чаю гражданину воднику. Ну, как у вас в Тихих океанах, все ли благополучно?
— Покорнейше благодарим, — ответил потомок Христофора Колумба, — мы больше в Самару плаваем. Мне бы в скором поезде, если можно…
— Как же, как же, обязательно! У меня, правда, циркулярчик есть, чтобы вам, морским волкам, только в теплушках места давать, но для такого симпатичного представителе стихии, как вы, можно сделать исключение. Вы ведь привыкли там на ваших броненосцах в кают-компаниях всяких, хи-хи. Кстати, моя теща на днях в Самару ездила, так ее, божью старушку, в трюм засадили на мешки. Так и гнила дама до самой Самары.
— Мы этому не причинны.
— Ну, конечно, конечно. Так вот получите, пожалуйста. Замечательное местечко. Сидеть можете, курящее, просторно и отдельно. Кульер, проводи господина адмирала!
Водник прочитал резолюцию, покачнулся, глаза вытаращил и сказал:
— Большое мирси!
Было написано:
«Выдать ему одно место в сартире второго класса до Тамбова».
Часть 3
Драма в вагоне
В коридоре мягкого вагона скорого поезда стоял хвост с полотенцами и зубными щетками, взъерошенный и злобный.
— Ничего не понимаю, — бормотал передовой гражданин, переминаясь с ноги на ногу. — С самого Саратова залез какой-то фрукт и не выходит!
— Это наглость, — крикнула какая-то дама в хвосте, — я полчаса жду.
— Мы, сударыня, три часа уже ждем, — отозвался печальный голос впереди, — и то молчок. А терпения нету…
— Я думаю, что он самоубийством покончил, — встревожился чей-то голос. — Такие вещи бывают; двери надо ломать.
— Постойте-ка, постойте, тише…
Хвост стих. И сквозь стук колес донеслось глухое пение:
По морям, по волнам…
— Это неслыханное нахальство. Он поет, оказывается!
— Кондуктор!!
Хвост разломился и поднял
