то учк не может быть не возмущен, когда возмущена стихия!
Такое начало польстило массе чрезвычайно.
— Стихами говорит!
— Кормилец ты наш! — восхищенно воскликнула какая-то старушка и зарыдала. После того, как ее вывели, представитель продолжал:
— О чем шумите вы, народные витии?!
— На счет Микулы шумим! — отвечала масса.
— Вон его! Позор!
— Товарищи! Именно по поводу Микулы я и намерен говорить.
— Правильно! Крой его, алкоголика!
— Прежде всего перед нами возникает вопрос: действительно ли пьян означенный Микула?
— Ого-го-го-го! — закричала масса.
— Ну, хорошо, пьян, — согласился представитель. — Сомнений, дорогие товарищи, в этом нет никаких. Но тут перед нами возникает социальной важности вопрос: на каком таком основании пьян уважаемый член союза Микула?
— Именинник он! — ответила масса.
— Нет, милые граждане, не в этом дело. Корень зла лежит гораздо глубже. Наш Микула пьян, потому что он… болен.
Масса застыла, как соляной столб.
Багровый Микула открыл один совершенно мутный глаз и в ужасе посмотрел на представителя.
— Да, милейшие товарищи, пьянство есть не что иное, как социальная болезнь, подобная туберкулезу, сифилису, чуме, холере и… Прежде чем говорить о Микуле, подумаем, что такое пьянство и откуда оно взялось?.. Некогда, дорогие товарищи, бывший великий князь Владимир, прозванный за свою любовь к спиртным напиткам Красным Солнышком, воскликнул: «Наши веселия есть пити!»
— Здорово загнул!
— Здоровее трудно. Наши историки оценили по достоинству слова незабвенного бывшего князя и начали выпивать по малости, восклицая при этом: «Пьян, да умен — два угодья в нем!»
— А с князем что было? — спросила масса, которую заинтересовал доклад секретаря.
— Помер, голубчики. В одночасье от водки сгорел, — с сожалением пояснил всезнайка-секретарь.
— Царство ему небесное! — пискнула какая-то старушечка. — Хуть и совецкий, а все ж святой.
— Ты религиозный дурман на собрании не разводи, тетя, — попросил ее секретарь, — тут тебе царств небесных нету. Я продолжаю, товарищи. После чего в буржуазном обществе выпивали 900 лет подряд, всякий и каждый, не щядя младенцев и сирот. «Пей, да дело разумей», — воскликнул знаменитый поэт буржуазного периода Тургенев. После чего составился ряд пословиц народного юмора в защиту алкоголизма, как-то: «Пьяному море по колено», «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», «Не вино пьянит человека, а время», «Не в свои сани не садись», и какие, бишь, еще?
— Чай не водка, много не выпьешь! — ответила крайне заинтересованная масса.
— Верно, мерси. «Разве с полведра напьешься». «Курица и та пьет». «И пить — умереть, и не пить — умереть». «Налей, налей, товарищ, заздравную чару!..»
— Бог зна-е-ет, что с нами случится, — подтянул пьяный засыпающий Микула.
— Товарищ больной, прошу вас не петь на собрании, — вежливо попросил председатель, — продолжайте, товарищ оратор.
— «Помолимся, — продолжал оратор, — помолимся творцу, мы к рюмочке приложимся, потом и к огурцу», «господин городовой, будьте вежливы со мной, отведите меня в часть, чтобы в грязь мне не упасть», «неприличными словами прошу не выражаться и на чай не выдавать», «февраля двадцать девятого выпил штоф вина проклятого», «ежедневно свежие раки», «через тумбу, тумбу раз»…
— Куда?! — вдруг рявкнул председатель.
Пять человек вдруг, крадучись, вылезли из рядов и шмыгнули в дверь.
— Не выдержали речи, — пояснила восхищенная масса, — красноречиво убедил. В пивную бросились, пока не закрыли.
— Итак! — гремел оратор, — вы видите, насколько глубоко пронизала нас социальная болезнь. Но вы не смущайтесь, товарищи. Вот, например, наш знаменитый самородок Ломоносов восемнадцатого века в высшей степени любил поставить банку, а, однако, вышел первоклассный ученый и товарищ, которому даже памятник поставили у здания Университета на Моховой улице. Я бы еще мог привести выдающиеся примеры, но не хочу… Я заканчиваю, и приступаем к выборам.
«…после чего рабочие массы выбрали в кандидаты месткома известного алкоголика, и на другой же день он сидел пьяный, как дым, на перроне и потешал зевак анекдотами, рассказывая, что разрешено пить, лишь бы не было вреда».
(Из того же письма рабкора)
МИХАИЛ
«Гудок» 15 апреля 1925 г.
Свадьба с секретарями
(Подлинное письмо рабкора Толкача)
Пардон! Что письмо мое, дорогие товарищи редактора, не носит столичного характера, а узкоместный. Однако если бы не существовал на свете «Гудок», знаменитый обличитель всех, то моя статья-заметка погибла бы в пучине неизвестности благодаря существованию нашей стенной газеты, в редакционную коллегию каковой входит как раз ниже описанная мною личность — номер первый. А не дурак же он! Чтобы сам про себя помещал обличающую корреспонденцию во весь рост!
Нет, далеко не дурак, и в частности в смысле самогона.
Итак, в нашем богоспасаемом Льгове II я проходил в компании комсомольцев и беспартийных, и разговаривали мы о поднятии производительности в республике, как слух наш был поражен звуками трубного оркестра, урезавшего марш «На сопках Маньчжурии», на весь Льгов II. Осмотревшись, мы убедились, что оркестр происходит из железнодорожника Харченко, квартирующего здесь. Тут же мы констатировали факт свадьбы в доме обозначенного Харченко на антирелигиозной основе. Интересуясь антирелигиозным браком, мы, прильнув к освещенным окнам, разглядели в бездне беспартийной молодежи и разлагающихся стариков лица:
1) секретаря ячейки РКП т. Полякова,
2) бывшего секретаря ячейки комсомола,
причем на обоих лицах, как бывшего, так настоящего, была написана жажда.
Пораженные, мы стали ждать, что она обозначает, причем комсомолец Сеня заметил:
— Я знаю, чего Поляков затесался сюда: специально для проведения свадьбы. Погодите, ребята, сейчас он выступит с речью, причем вы все ахнете, до того он изумительно красноречив.
И мы задержались, облепив окна, как гроздья винограда.
И хозяин Харченко вручил П. и бывшему секретарю по громадной чарке самогона, вызвав страшный хохот в беспартийной массе, любовавшейся свадьбой под окнами, и разные слова, как-то:
— Хороши наши секретари. Они, оказывается, ждали самогону, как вороны крови.
И тут я, сгорая от стыда, услышал антирелигиозную речь П., содержание коей я немедленно занес в свою записную книгу дословно:
— Здоровье новобрачных! Ура!
И затем после второй чарки самогона:
— Горько! Горько!
После чего под громовой хохот все напились.
Я прямо краснею.
Письмо списал МИХАИЛ
«Гудок», 18 апреля 1925 г.
Как Бутон женился
В управлении Юго-Западных провизионки выдают только женатым. Холостым — шиш. Стало быть, нужно жениться. Причем управление будет играть роль свахи.
Рабкор № 2626
А не думает ли барин жениться.
Н.В.Гоголь (Женитьба)
Железнодорожник Валентин Аркадьевич Бутон-Нецелованный, человек упорно и настойчиво холостой, явился в административный отдел управления и вежливо раскланялся с провизионным начальством.
— Вам чего-с? Ишь ты, какой вы галстук устроили — горошком!
— Как же-с. Провизионочку пришел попросить.
— Так-с. Женитесь.
Бутон дрогнул:
— Как это?
— Очень просто. ЗАГС знаете? Пойдете туда, скажете: так, мол, и так. Люблю ее больше всего на свете. Отдайте ее мне, в противном случае кинусь в Днепр или застрелюсь. Как вам больше нравится. Ну, зарегестрируют вас. Документики ее захватите, да и ее самое.
— Чьи? — спросил зеленый Бутон.
— Ну, Варенькины, скажем.
— Какой… Варенькины?..
— Машинистки нашей.
— Не хочу, — сказал Бутон.
— Чудачина. Желая добра тебе говорю. Пойми в своей голове. Образ жизни будешь вести! Ты сейчас что по утрам пьешь?
— Ну, вот. А тогда шоколад будешь пить или какао!
Бутона слегка стошнило.
— Ты глянь на себя в зеркало Управления Юго-Западных железных дорог. На что ты похож? Галстук, как бабочка, а рубашка грязная. На штанах пуговицы нет, — ведь это ж безобразие холостяцкое! А женишься, — глаза не успеешь продрать, тут перед тобой супруга: не желаете ли чего? Как твое имя, отчество?
— Валентин Аркадьевич…
— Ну, вот, Валюта, стало быть, или Валюн. И будет тебе говорить: не нужно ли тебе чего, Валюн, не нужно ли другого, не нужно ли тебе, Валюша, кофейку, Валюте — то, Валюте — другое… Взбесишься прямо!.. То есть что это я говорю?… не будешь знать, в раю ты или в Ю.-З. же-де!
— У ней зуб вставной!
— Вот дурак, прости Господи. Зуб! Да разве зуб — рука или нога? Да при этом ведь золотой же зуб! Вот чудачина, его в крайнем случае в ломбард можно заложить. Одним словом, пиши заявление о вступлении в законный брак. Мы тебя и благословим. Через год зови на Октябрины, выпьем!
— Не хочу! — закричал Бутон.
— Ну ладно, вижу, вы упрямец. Вам хоть кол на голове теши. Как угодно. Прошу не задерживать занятого человека.
— Провизионочку позвольте.
— Нет!
— На каком основании?
— Не полагается вам.
— А почему Птюхину дали?
— Птюхин почище тебя, он женатый!
— Стало быть, мне без провизии с голоду подыхать?
— Как угодно, молодой человек.
— Это что же такое выходит, — забормотал Бутон, меняясь в лице. — Мне нужно или жизни лишиться с голоду, или свободы моей драгоценной?!
— Вы не кричите.
— Берите! — закричал Бутон, впадая в истерику, — жените, ведите меня в ЗАГС, ешьте с кашей!! — и стал рвать на себе сорочку.
— Кульер! Зови Вареньку! Товарищ Бутон предложение им будет делать руки и сердца.
— А чего они воют? — осведомился курьер.
— От радости ошалел. Перемена жизни в казенном доме.
МИХАИЛ
«Гудок», 28 апреля 1925 г.
Буза с печатями
— Придется мне к месту моего жительства ездить, — сказал младший агент охраны Уткин Василий, — видно, не миновать мне начальству писать прошение.
Уткин Василий вооружился химическим карандашом и начертал некрасивыми буквами такое:
начальнику 2-й команды 3-го района охраны грузов Сев.-Зап. ж.д.
Товарищ начальник, прошу вашего ходатайства о выдаче мне сезонного проездного билета от станции Медведево — места моей службы — до ст. Едрово — местожительства.
Младший агент охраны грузов
Уткин Василий»
Взяв с собой произведение своей руки, Уткин Василий отправился в Едровский сельсовет и сказал председателю:
— Заверь мне, милый человек, заявленьице!
Председатель сельсовета жидким чернилом на обороте уткинского произведения написал так:
«Подпись руки Василия Уткина Едровский сельсовет удостоверяет.
Председатель Васячкин».
Засим Уткин Василий направился в волостной исполком и вышел из него, имея на своей бумаге еще одну приписку, пониже на две строчки:
«Изложенное и подпись предсельсовета Васячкина Едровский ВИК удостоверяет.
Предвика (подпись неразборчива).
Секретарь (подпись совершенно неразборчива)».
Кроме того, на бумажке Уткина Василия помещались две печати: одна в левом верхнем, другая — в правом нижнем углу. Печати были очень красивые, круглые, синие, и в центре их помещалась закорюка, отдаленно напоминающая изображение серпа и молота.
— К кому бы еще пойти заверить? — рассуждал сам с собой Уткин Василий. — Впрочем, больше ни к кому не надо. Подписей достаточно, и парочка печатей. Правда, ни один леший не разберет, что на этих печатях, но это все равно.
***
Засим начались уткинские неприятности. По прошествии времени, которое полагается на волокиту и бюрократизм, получил обратно от начальства Уткин свое заявление, на котором было написано красивым и бойким почерком:
«Ввиду неясной и неразборчивой печати в просьбе отказать и не выдавать до получения заявления, заверенного ясными печатями».
Уткин, по прошествии времени, которое полагается на то, чтобы обомлеть, пополз опять в сельсовет и из сельсовета в ВИК с новым заявлением. Новое заявление ему опять заверили и поставили те же самые печати.
По прошествии времени, которое полагается на бузу и волынку, Уткин вновь получил от начальства своего заявление с резолюцией:
«Отказать за неясностью печати».
Уткин явился вновь в сельсовет и ВИК с новым заявлением, причем сказал:
— Видно, братцы, ваши печати делал Федя, на свою рожу глядя.
Уткину вновь поставили на бумаге Федины произведения искусства. Уткин отправил бумагу начальству, и по прошествии времени бумага явилась обратно с резолюцией, которая Уткину уже была хорошо знакома:
«Отказать за неясностью печати».
Тут Уткин
