но тогда, позвольте, на каком основании лекпом Борисов, проживающий по Николаевской ул. в д. 11, дал ему удостоверение о смерти и на каком основании учстрахкасса выдала на погребение живого человека 17 р. 10 к.?!
А может быть, он не воскресал?
Может быть, сосед наврал, может быть, фельетонист сочинил про луну и покойника?
— Позвольте, как же не воскресал, когда сотрудник Минераловодской учстрахкассы Владимир Иванович Николаев пишет:
«Выяснилось, что никто из членов семьи указанного т. Корабчевского не умирал, что последний, заручившись документом, незаконно получил пособие на погребение».
Нет, жуткие дела творятся в городе Кисловодске!
МИХАИЛ
«Гудок», 8 августа 1925 г.
Кулак бухгалтера
(может идти вместо «Заговора императрицы»)
Дверь с надписью «Мужская уборная» в управлении Уссурийской ж. д. в гор. Хабаровске хлопнула, вышел помощник главного бухгалтера Жуков, застегнул китель, подошел к курьерше и, хлопнув ее кулаком, произнес такой спич:
— Не читай во время дежурства книг! Не читай! Это дело не курьерское, а смотри, что делается в уборной! В уборной!!!
Курьерское дело маленькое: заорать, когда тебя бьют.
Курьерша так и сделала. И слетелся со всех сторон народ.
— Жалуйся, тетка, в местком, — кричал раздраженный народ.
И тетка пожаловалась.
MECTKOMOBO СУДИЛИЩЕ
Действующие лица:
Шмонин — предместкома (грим средних лет, серые брючки, штиблеты на шнурках, выражение лица умное)
Гудзенко — член месткома (грим обыкновенный, в глазах сильное сочувствие компартии, на левой стороне груди два портрета, на правой значки Добрхима и Добрфлота, а в кармане книжка «Друг детей»).
Жуков — побивший. Симпатичный.
Курьерша — обыкновенная. В платке.
Публика — статисты из месткома
Сцена представляет помещение месткома
Шмонин(звонит в колокольчик). Тише! Итак, дорогие товарищи, перед нами факт о якобы побитии курьерши Токаревой нашим уважаемым бухгалтером Жуковым.
Курьерша. Как это якобы, когда у меня синяк!
Шмонин. Ваше слово впереди. Попрошу вас помолчать. Спрячьте ваш синяк в карман.
Курьерша(рыдает).
Публика(сочувствует ей).
Шмонин. Тиш-ше! Итак, граждане, разберемся в вышеуказанном прискорбном явлении нашего быта. Что перед нами возникает? Возникает вопрос — какой это пистолет написал нашей курьерше заявление в суд месткома?
Публика(изумлена).
Шмонин. Какое это крапивное семя сеет смуту в советском государстве, натравливая одну часть народонаселения против другой? Ась?
Курьерша. Какое ваше дело, кто писал? Он меня побил, и больше ничего.
Публика(гудит).
Шмонин. Прошу не гудеть! Отвечай, тетя, суду, кто писал?
Курьерша(упорствуя). Не скажу!
Шмонин(зловеще). Ты, тетка, смотри, с судом разговариваешь. Кто писал?
Курьерша. На огне жгите, не скажу.
Публика(шепотом). Это ей рабкор Кузькин писал. Не выдавай, тетка, товарища!
Голос с галерки. Тетка Токарева, держись! Не выдавай рабкора на съедение.
Курьерша. Хучь пытайте, не скажу.
Голос с галерки. Браво, Токарева!
Шмонин: Кто бунтует на галерке? Вывести его, подстрекателя! (Курьерше.) Так не скажешь?
Курьерша. Нет.
Шмонин (тихо Гудзенке). Ишь, железная баба. (Громко.) Ну, ладно, мы и без тебя обнаружим этого субчика, который вносит раскол в учреждение. Мы ему покажем! Ну, ладно, переходим дальше. Товарищ Токарева заявляет, что тов. Жуков ее побил. Ну, что тут особенного, товарищи? Я понимаю, если Токарева была бы интеллигентная дама, графиня или княгиня, ну, это дело десятое! Тогда, конечно, хлестать бухгалтерскими кулаками по графининой морде, верно, неудобно. Дама в обморок может упасть. А поскольку перед нами курьерша, подумаешь, велика беда.
Публика. Вот так рассудил!!
Шмонин. Слово предоставляется защитнику тов. Жукова, уважаемому тов. Гудзенке.
Гудзенко(одергивая куртку). Возьмем факт с медицинской точки зрения. Тут говорят: Жуков ударил, Жуков побил, то да се… Да вы гляньте на Жукова (все глядят на Жукова с любопытством). Посмотрите, какой он щуплый, хилый, ведь он одной ногой в гробу стоит.
Жуков(обиженно). Сам ты в гробу стоишь, говори, да не заговаривайся!
Гудзенко. Пардон! Вообще Жуков интеллигентный человек, сознательная личность, он даже газету выписывает, ну, разве ан может как следует ударить? Вы поглядите на курьершу (все глядят на курьершу с любопытством). Ведь это что? Физиономия… (раздвигает руки на аршин). Во физиономия! Руки! Ноги! Да ведь это не женщина, а прямо-таки чугунный памятник! Да ее ежели кулаком ударить, кулак рассыплется. Ее кочергой бить надо! Ну, какой он ей вред причинил?
Курьерша. Да у меня синяк!
Шмонин. Ну, приложи к синяку пятак, он у тебя до свадьбы заживет. Итак, суд удаляется на совещание (удаляется с Гудзенкой и с Гудзенкой же возвращается). Тише! Суд вынес решение (торжественно): ввиду того, что Жуков Токаревой никакого особенного повреждения не причинил, считать Токареву не побитой. Жукову выразить месткомово порицание, но, принимая во внимание интеллигентность Жукова и хилое его сложение, считать порицание условным в течение пятнадцати лет. С Жукова взыскать в пользу Токаревой один медный пятак для приложения его к синяку, с тем, чтобы по выздоровлении Токарева вернула пятак Жукову с процентами. Суд кончен!
Голос с галерки(среди общего гула). Тетка Токарева, жалуйся в нарсуд! Это безобразие! (Шум.)
Занавес падает
МИХАИЛ
«Гудок», 9 августа 1925 г.
Как на теткины деньги местком подарок купил
На станции Завитая Уссурийской дороги имеется бедная вдова — гражданка Силаева. Дело вдовье трудное, как известно. Вдове тоже нужно кушать и пить. Мыкалась вдова, мыкалась и обратилась в местком.
— Дайте мне службу, товарищи.
Местком внял просьбам вдовы и устроил ее на место тут же в месткоме.
Должность легкая и прекрасная.
Вдову призвали и сказали:
— Тетка! Будешь пять печей топить, пять коридоров мыть, а равно и пять полов. Мусор будешь убирать ежедневно. А чтобы тебе не было скучно, еще будешь носить воду.
— А сколько жалованья? — спросила вдова, шмыгая носом.
Месткомщик, по фамилии Моложай, сделал арифметический подсчет:
— Пять коридоров помножить на пять печей, прибавить пять бочек мусора и разделить на пять кадушек воды, равняется 5 рублей.
И объявил тетке Силаевой результат:
— Будешь получать 5 рублей в месяц.
— Благодетели вы наши! — завыла тетка и ухватилась за половую тряпку.
Тетка не расставалась с тряпкой 10 месяцев. Тетка носила, тетка таскала, тетка мыла, тетка прибирала.
На одиннадцатый месяц ей заявили: тетка, мы тебя на новую квартиру переводим, а в твою прежнюю комнату пробиваем дыру.
— Благодетели вы наши! — завыла она.
Дыру пробили, тетку перевели и тетке заявили:
— Нужно будет белить стены. Изволь начинать.
Тетка понеслась за известкой, побелила.
Приходит получать за побелку.
— Пять рублей тебе следует, — объявил т. Моложай.
— Благодетели вы наши! — завыла тетка.
— Только, тетя, — добавил Моложай, — на эти твои пять рублей мы купили портрет и подарили его железнодорожной комячейке.
— Благоде… — начала было тетка, но осеклась и добавила: — К-как же это портрет? Я, может, портрета-то и не хотела!
— Как не хотела? — сурово спросил Моложай. — Ты, тетка, думай, что говоришь. Как это портрета ты не хотела?
Тетка оробела.
— Ну, ладно, — говорит, — портрет так портрет. Только раз вы уж, красавцы, подарили на мой счет, так напишите на портрете: «Дар тетки Силаевой».
Моложай обиделся:
— Ты нездорова. На портрете писать про такого ничтожного человека, как ты, мы не будем.
Тут тетка уперлась.
— Не имеете права, мои деньги!
— Ты, тетка, глупа, — сказал Моложай.
— Да ты не ругайся, — ответила тетка, — деньги мои.
— Отлезь от меня, — сказал Моложай.
— Мои деньги, — несколько истерически заметила тетка.
Тут Моложай рассердился окончательно.
То, что дальше произошло, — неизвестно, потому что в корреспонденции рабкора сказано глухо:
«Товарищ Моложай наговорил ей кучу дерзостей».
Дальше мрак окутывает историю.
***
Но есть приписка к корреспонденции рабкора:
«Добрые люди учка и дорпрофсожа, распорядитесь, чтобы местком уплатил жалованье Силаевой с 1 января по 1 октября 1924 г., когда она была в месткоме, мыла полы и таскала воду, по настоящей, правильной расценке.
Во-вторых, нужно тетке уплатить пять рублей и разъяснить месткомщику Моложаю, что на чужие рабочие деньги дарить портреты нельзя. Это называется — эксплуатация».
МИХАИЛ
«Гудок», 14 августа 1925 г.
Выбор курорта
Хвала тебе, Ай-Петри, великан,
В одежде царственной из сосен.
Взошел сегодня на твой мощный стан
Штабс-капитан в отставке Просин.
Из какого-то рассказа
НЕВРАСТЕНИЯ ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Улицы начинают казаться слишком пыльными. В трамвай сесть нельзя — почему так мало трамваев! Целый день мучительно хочется пива, а когда доберешься до него, в небо вонзается воблина кость, и, оказывается, пиво никому не нужно. Теплый в голове встает болотный туман, и хочется не моченого гороху, а ехать под Москву в Покровское-Стрешнево.
Но на Страстной площади, как волки, воют наглецы с букетами, похожими на конские хвосты.
На службе придираются: секретарь — примазавшаяся личность в треснувшем пенсне — невыносим. Нельзя же в течение двух лет без отдыха созерцать секретарский лик!
Сослуживцы, людишки себе на уме, явные мещане, несмотря на портреты вождей в петлицах.
Домоуправление начинает какие-то асфальтовые фокусы и мало того, что разворотило весь двор, но еще на это требует деньги. На общие собрания идти не хочется, а в Аквариуме какой-то дьявол в светлых трусиках ходит по проволоке и юродство его раздражает до невралгии.
Словом, когда человек в Москве начинает лезть на стену, значит, он доспел и ему, кто бы он ни был, бухгалтер ли, журналист или рабочий, ему надо ехать в Крым. В какое именно место Крыма?
КОКТЕБЕЛЬСКАЯ ЗАГАДКА
— Натурально в Коктебель, — не задумываясь, ответил приятель, — воздух там, солнце, горы, море, пляж, камни, Карадаг, красота!
В эту ночь мне приснился Коктебель, а моя мансарда на Пречистенке показалась мне душной, полной жирных, несколько в изумруд отливающих мух.
— Я еду в Коктебель, — сказал я второму приятелю.
— Я знаю, что вы человек недалекий, — ответил тот, закуривая мою папиросу.
— Объяснитесь?
— Нечего и объясняться. От ветру сдохнете.
— Какого ветру?
— Весь июль и август дует, как в форточку. Зунд.
Ушел я от него.
— Я в Коктебель хочу ехать, — неуверенно сказал я третьему и прибавил: — Только прошу меня не оскорблять, я этого не позволю.
Посмотрел он удивленно и ответил так:
— Счастливец! Море, воздух, солнце…
— Знаю. Только вот ветер. Зунд.
— Кто сказал?
— Катошихин.
— Да ведь он же дурак! Он дальше Малаховки от Москвы не отъезжал. Зунд — такого и ветра нет.
— Ну, хорошо.
Дама сказала:
— Дует, но только в августе. Июль — прелесть.
И сейчас же после нее сказал мужчина:
— Ветер в июне — это верно, а июль — август будете как в раю.
— А черт вас всех возьми!
— Никого ты не слушай, — сказала моя жена, — ты издергался, тебе нужен отдых…
Я отправился на Кузнецкий мост и купил книжку в ядовито-синем переплете с золотым словом «Крым» за 1 руб. 50 коп. Я, патентованный городской чудак, скептик и неврастеник, боялся ее читать. Раз путеводитель, значит, будет «хвалить».
Дома при опостылевшем свете рабочей лампы раскрыли мы книжечку и увидали на странице 370-й (Крым. Путеводитель. Под общей редакцией члена президиума Моск. Физиотерапевтического Общества и т. д. Изд. «Земли и фабрики») буквально о Коктебеле такое:
«Причиной отсутствия зелени является «крымский сирокко», который часто в конце июля и августе начинает дуть неделями в долину, сушит растения, воздух насыщает мелкой пылью, до исступления доводит неврастеников. Нарушались в организме все функции, и больной чувствовал себя хуже, чем до приезда в Коктебель».
(В этом месте моя жена заплакала.)
«…Отсутствие воды — трагедия курорта, — читал я на странице 370-71, — колодезная вода соленая, с резким запахом моря…»
— Перестань, детка, ты испортишь себе глаза.
«… к отрицательным сторонам Коктебеля приходится отнести отсутствие освещения, канализации, гостиниц, магазинов, неудобство сообщения, полное отсутствие санитарного надзора и дороговизну жизни…»
— Довольно! — нервно сказала жена. Дверь открылась.
— Вам письмо.
В письме было:
«Приезжайте к нам в Коктебель. Великолепно.
