за кулисы к актерам, куда уже просочился слух, что пьесу запрещают, — вспоминал М. И. Прудкин. — Если не разрешат эту постановку, я уйду из театра, — сказал С. — Я сам вижу отдельные недочеты пьесы идеологического порядка, которые можно преодолеть..»19 сентября отменили генеральную репетицию спектакля: вопрос о разрешении спектакля все еще оставался открытым Театр делает последние усилия, чтобы спасти спектакль: исключили сцену с истязанием еврея, переделали музыкальное оформление: звучание «Интернационала» не утихает, а усиливается.Накануне генеральной репетиции Станиславский снова обращается к коллективу Театра «Серьезные обстоятельства заставляют меня категорически воспретить артистам и служащим Театра, не занятым в спектакле «Дни Турбиных», 23 сентября находиться среди публики в зрительном зале, фойе и коридорах, как во время спектакля, так и во время антрактов.В «Дневнике репетиций» записано «Полная генеральная с публикой. Смотрят представители Союза ССР, пресса, представители Главреперткома, Константин Сергеевич, Высший Совет и Режиссерское управление.На сегодняшнем спектакле решается, идет пьеса или нет.Спектакль идет с последними вымарками и без сцены „еврея“.»После этой генеральной репетиции Луначарский заявил, что в таком виде спектакль может быть разрешен для показа зрителям.Так из второй редакции пьесы возникла третья — «Дни Турбиных». Исчезли Василиса и Ванда, значительно сокращена роль трех бандитов-петлюровцев, вместо двух сцен в Гимназии осталась одна, в речи Турбина вставлено отречение от Белой Гвардии, «Народ не с нами. Он против нас», несколько меняется идеология образа Мышлаевского… Но эти изменения в пьесе ничуть не изменили характеры действующих лиц, их доброту, честность и другие черты русского национального характера.«Вторая редакция пьесы, четырехактная „Белая гвардия“, которая репетировалась во МХАТе с января до июня 1926 года, была сдана в архив. С тех пор „Дни Турбиных“ ставились, печатались и переводились по третьей редакции», — писала Лесли Милн в предисловии к первой публикации второй редакции пьесы на русском языке. (См. Михаил Булгаков. Белая гвардия. Пьеса в четырех действиях. Вторая редакция пьесы «Дни Турбиных». Подготовка текста, предисловие и примечания Лесли Милн, Мюнхен, 1983, с. 14)И еще «Настоящее издание имеет своей целью реабилитацию злосчастной четырехактной пьесы „Белая гвардия“, второй из трех редакций пьесы „Дни Турбиных“. Ведь Булгаков сам считал, что „вторая редакция наиболее близка к первой, третья наиболее отличается“… В конце концов, первую редакцию нельзя было сыграть, а третья редакция блестяще выдержала испытание временем», — писала в том же предисловии Л. Милн. Процитировав воспоминания артиста МХАТ В. И. Вершилова, пожалевшего, что в окончательный текст «Дней Турбиных» не вошли «изумительные страницы» первой редакции, Л. Милн делает совершенно справедливое заключение: «Кратчайший путь к восстановлению „изумительных страниц“ первой редакции пьесы — это ставить ее по тексту второй редакции… Надо подчеркнуть, что, хотя вставки и вымарки в окончательном тексте были вынужденными, они суть изменения самого автора, а не посторонней руки. Все слова в окончательном тексте — булгаковские. Настоящее издание предлагает, однако же, текст, в котором автор считался только с художественными задачами и в котором он дал самое полное, свободное выражение того, что хотел он сказать о столкновении двух миров, старого и нового, на рубеже исторических эпох» (там же, с 16–18)Это справедливая полемика с теми, кто писал, что М. А. Булгаков был «одним из авторов» «Дней Турбиных». И этим самым как бы «доказывали», что Булгаков несамостоятелен как авторПубликуется вторая редакция «Белой гвардии» по изданию: Михаил Булгаков. Белая гвардия, М., Современник, 1990, сверенному с машинописной копией (по старой орфографии, естественно исправленной), 1925 г., хранящейся в ОР РГБ, ф.562, к.11, ед. хр.4. Сверка показала, что в публикации Л. Милн есть некоторые пропуски целых фраз, допущены искажения слов, но это лишь чуть-чуть снижает значение этой замечательной публикации.]
Пьеса в четырех действиях
Вторая редакция
Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918…
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Турбин Алексей Васильевич — полковник-артиллерист, 30 лет.
Турбин Николка — его брат, 18 лет.
Тальберг Елена Васильевна — их сестра, 24-х лет.
Тальберг Владимир Робертович — генштаба полковник, ее муж, 35 лет.
Мышлаевский Виктор Викторович — штабс-капитан, артиллерист, 28 лет.
Шервинский Леонид Юрьевич — поручик, личный адъютант гетмана.
Студзинский Александр Брониславович — капитан, 29 лет.
Лариосик — житомирский кузен, 21 года.
Лисович Василий Иванович по прозвищу «Василиса» — домовладелец, 45 лет.
Ванда Степановна — его жена, 39 лет.
Гетман всея Украины.
Болботун — командир 1-й конной петлюровской дивизии.
Галаньба — сотник-петлюровец.
Кирпатый — сифилитик.
Бандит в дворянской фуражке.
Фон Шратт — германский генерал.
Фон Дуст — германский майор.
Врач германской армии.
Дезертир — сечевик.
Человек с корзиной.
Камер-лакей.
Еврей.
Максим — гимназический педель, 60 лет.
Юнкера и гайдамаки.
Первое, второе и третье действия происходят зимой 1918 года, четвертое действие — в начале 1919 года. Место действия — город Киев.
АКТ ПЕРВЫЙ
КАРТИНА 1-Я
Квартира Турбиных. Вечер. В камине огонь. При открытии занавеса часы бьют 9 раз и нежно играют менуэт Боккерини. Алексей склонился над бумагами, Николка с гитарой.
Николка(играет на гитаре и поет).
Хуже слухи каждый час.
Петлюра идет на нас!
Пулеметы мы зарядили,
По Петлюре мы палили.
Пулеметчики-чики-чики…
Голубчики-чики-чики…
Выручали вы нас, молодцы!
Алексей. Черт тебя знает, что ты поешь! Кухаркины песни! Пой что-нибудь порядочное.
Николка. Зачем кухаркины? Это я сам сочинил, Алеша. (Поет.)
Хошь ты пой, хошь не пой,
Есть такие голоса,
Дыбом встанут волоса…
Алексей. Это как раз к твоему голосу и относится!
Николка. Алеша, это ты напрасно, ей-богу. У меня есть голос, правда, не такой как у Шервинского, но все-таки довольно приличный. Драматический, вернее всего баритон. Леночка, а Леночка! Как по-твоему — есть у меня голос?
Елена(из своей комнаты). У кого? У тебя? Нет никакого!
Николка. Это она расстроилась, потому так и отвечает. А между тем, Алеша, мне учитель пения говорил: «Вы бы, говорит, Николай Васильевич, в опере, в сущности, могли петь, если бы не революция».
Алексей. Дурак твой учитель пения.
Николка. Я так и знал. Полное расстройство нервов в турбинском доме. У меня голоса нет, а вчера еще был. Учитель пения дурак, и вообще — пессимизм. А я по своей натуре более склонен к оптимизму. (Трогает струны.) Хотя ты знаешь, Алеша, я сам начинаю беспокоиться. Девять часов уже, а он сказал, что днем приедет. Уж не случилось ли чего-нибудь с ним?
Алексей. Ты потише говори.
Николка. Вот комиссия, Создатель, быть замужней сестры братом.
Елена. Который час в столовой?
Николка. Э… девять. Наши часы вперед, Леночка.
Елена. Не сочиняй, пожалуйста.
Николка. Ишь, волнуется. (Напевает.) Туманно, ах как все туманно…
Алексей. Не надрывай ты мне душу, пожалуйста. Пой веселую.
Николка(поет).
Здравствуйте, дачники,
Здравствуйте, дачницы,
Съемки у нас уж давно начались…
Гой песнь моя, любимая…
Буль-буль-буль бутылочка
Казенного вина…
Бескозырки тонные,
Сапоги фасонные,
То юнкера гвардейцы идут…
Электричество внезапно гаснет. Громадный хор за сценой в тон Николке поет проходя: «Бескозырки тонные» и т. д.
Алексей. Лена, свечи у тебя есть?
Елена. Да, да.
Алексей. Черт их возьми. Каждую минуту тухнут…
Елена(входя со свечой). Тише, погодите. (Прислушивается электричество вспыхивает. Елена тушит свечу. Далекий пушечный выстрел.)
Николка. Странно, как близко. Впечатление такое, будто бы под Святошином. Интересно, что там происходит. Алеша, может быть, ты пошлешь меня узнать, в чем дело в штабе? Я бы съездил.
Алексей. Сиди, пожалуйста, смирно!
Николка. Слушаю, г-н полковник. Я, собственно, потому, что, знаешь ли, бездействие обидно несколько… Там люди дерутся… Хоть бы дивизион наш был скорее готов…
Алексей. Когда мне понадобятся твои советы в подготовке дивизиона — я тебе сам скажу.
Николка. Виноват, г-н полковник.
Елена. Алеша, где же мой муж?
Алексей. Приедет, Леночка. (Звонок.)
Николка. Ну вот он, я же говорил. (Бежит открывать.) Кто там?
Мышлаевский(за сценой). Открой, ради Бога, скорей.
Алексей. Нет, это не Тальберг.
Николка(впуская Мышлаевского в переднюю). Да это ты, Витенька.
Мышлаевский. Ну я, конечно, чтоб меня раздавило. Никол, бери винтовку, пожалуйста. Вот дьяволова мать.
Алексей. Да это Мышлаевский…
Елена. Виктор, откуда ты?
Мышлаевский. Ох, здравствуй, Лена. Сейчас. Ох… Осторожней вешай, Никол. В кармане бутылка водки. Не разбей. Здравствуйте, все здравствуйте. Ох, из-под Красного Трактира. Позволь, Лена, ночевать. Не дойду домой. Совершенно замерз.
Елена. Ах, Боже мой, конечно. Иди скорей к огню. (Ведут)
Мышлаевский. Ох… ох… ох…
Алексей. Что же, они валенки не могли дать, что ли?
Мышлаевский. «Валенки!» Это такие сукины сыны.
Елена. Вот что: там ванная сейчас топится. Вы его раздевайте поскорее, а я ему белье приготовлю. (Уходит.)
Мышлаевский. Голубчики, сними, сними…
Николка. Сейчас, сейчас. (Снимает с Мышлаевского сапоги.)
Мышлаевский. Легче, братик, ох легче! Водки бы мне выпить. Водочки!
Алексей. Сейчас дам.
Мышлаевский. Пропали пальцы к чертовой матери, пропали, это ясно.
Алексей. Ну что ты! Отойдут. Николка, растирай ему ноги водкой.
Мышлаевский. Так я и позволю ноги водкой растирать! Три рукой. Больно!.. Больно!.. Легче.
Николка. Тс… тс… как замерз капитан.
Елена(появляется с халатом и туфлями). Сейчас же в ванную его. На! Эх бедняга!
Мышлаевский. Дай тебе Бог здоровья, Леночка, а равно и богатства. Дай-ка водки еще! (Пьет.)
Алексей. Снимай с него френч. (Помогают переодеться Мышлаевскому.)
Николка. Что, согрелся, капитан?
Мышлаевский. Легче стало.
Николка. Ты скажи, что там под Трактиром делается?
Мышлаевский. Метель под Трактиром. Вот что там. И я бы эту метель, мороз, немцев мерзавцев и Петлюру…
Алексей. Зачем, не понимаю, вас под Трактир погнали?
Мышлаевский. А мужички там еще под Трактиром. Вот эти самые богоносцы окаянные, сочинения господина Достоевского.
Николка. Да неужели? А в газетах пишут, что мужички на стороне Гетмана.
Мышлаевский. Что ты, юнкер, мне газеты тычешь? Я бы всю эту вашу газетную шваль перевешал бы на одном суку! Я сегодня утром, лично, на разведке напоролся на одного деда и спрашиваю: «Где же ваши хлопцы? Деревня точно вымерла». А он-то сослепу не разглядел, что у меня погоны под башлыком и отвечает: «Уси побигли до Петлюры».
Николка. Ой-ой-ой.
Мышлаевский. Вот именно: «Ой-ой-ой». Взял я этого богоносца хрена за манишку и говорю: «Уси побигли до Петлюры». Вот я тебя сейчас пристрелю, старую… Ты у меня узнаешь, как до Петлюры бегать. Ты у меня сбегаешь в царствие небесное… у меня сбегаешь в царствие небесное…
Николка. Ты его пристрелил, капитан?
Алексей. Надеюсь, что нет.
Мышлаевский. Нужен он мне очень. Я ему говорю: «Идите, говорю, к лешему. Но только пискни мне про Петлюру еще раз». Святой землепашец версты полторы летел как заяц.
Николка смеется.
Алексей. Смешного тут очень мало, юнкер! Как же ты в город попал?
Мышлаевский. Сменили сегодня, слава тебе, Господи. Пришла пехотная дружина. Скандал я в штабе на посту устроил. Жутко было. Они там сидят, коньяк в вагоне пьют. Я говорю, вы сидите с гетманом во дворце, артиллерийских офицеров вышибли в сапогах на мороз с мужичьем перестреливаться. Не знали, как от меня отделаться. Мы, говорят, командируем вас, капитан, по специальности, в любую артиллерийскую часть. Поезжайте в город. Я и поехал на паровозе… совершенно обледенел. Алеша, возьми меня к себе.
Алексей. С удовольствием! Я и сам хотел тебя вызвать. Я тебе первую батарею дам.
Мышлаевский. Благодетель!
Николка. Ура!!! Все вместе будем. Студзинский старшим офицером. Прелестно!
Мышлаевский. Вы где стоите?
Николка. Александровскую гимназию заняли. Мы уж
