(Усаживает Гуся в нише в качалку и дает в руки трубку.)
Аметистов(выглянул). Где он?
Херувим. Тс, я ему дал курить. Никто не ходи. Он теперь сапакойни.
Аметистов. Молодец, ходя. (Исчезает.)
Херувим. Мануска, Мануска.
Манюшка. Чего тебе?
Херувим. Тс, Мануска. Сицяс — Санхай бези, бези вокзал.
Манюшка. Что ты, очумел?
За сценой Мымра поет: «Покинем, покинем край, где мы так страдали». Аплодисменты.
Херувим. Сицяс моклая беда будет. Цирвонци имеем.
Манюшка. Ты что такое сделал, черт?
Херувим. Гуся резал.
Манюшка. А-а-а! Дьявол! Господи Иисусе, Царица небесная!
Херувим. Беги, тебе резать будем!
Манюшка. Господи! (Исчезает с Херувимом в переднюю.)
Аметистов. Борис Семенович. Пардон, пардон. Лежите? Ну, лежите, лежите, только как же это он вас одного оставил? Вы с непривычки можете перекурить. Ну вот, и ручка холодная. A-а? Что-о?! Сукин кот. Бандит! Этого в программе не было. Как же теперь быть? Все засыпались разом, крышка, гроб! Херувим, Херувим! Ну конечно: ограбил и ходу дал. А я-то идиот! Что теперь делать, дорогие товарищи? Деньги на текущем. Завтра его хватятся. Вот тебе и Ницца, вот тебе и заграница. Аминь! Чего же это я сижу? А? Ходу! Верный мой товарищ, чемодан. Опять с тобою вдвоем, но куда? Объясните мне, теперь куда податься? Судьба ты моя, судьба! Звезда ты моя горемычная! Прикупил к пятерке — дамбле. Ходу! Ну, Зоечка, прощай! Прощай, Зойкина квартира!
Зоя. Александр Тарасович! Александр Тарасович! А… Борис Семенович. Один? Вы не сердитесь на меня? Я совершенно не понимаю Аллы Вадимовны. (Глухо вскрикивает.) Что это такое, что это такое? (Видит брошенный фрак.) Да неужели это он! Негодяй! Судьба моя! Манюшка, Манюшка, Манюшка! (Мечется.) И они! Это невозможно! (Открывает дверь, зовет.) Павел Федорович, Павел Федорович, на минутку! Господа, простите!
Обольянинов. Что такое, Зоечка?
Зоя. Павлик, стряслась беда! Эти негодяи, китаец с Аметистовым, убили Гуся! Ужас! И Манюшка с ними участвовала, и пока мы там сидели, бежали.
Обольянинов. Как вы странно шутите, Зоя.
Зоя. Опомнитесь, Павлик! В качалке труп. Он в крови. Мы пропали!
Обольянинов. Позвольте, но ведь это ужасно! Нас же никто не может обвинить в убийстве. Если эти мерзавцы… При чем же мы здесь? Я не постигаю…
Зоя. Не только не могут, но наверное обвинят. Павлуша, нельзя терять ни одной минуты! Документ есть. Деньги в спальне. (Бросается в спальню.)
За сценой глухая музыка, изредка аплодисменты. Обольянинов бросается вслед за Зоей. Пауза. Из передней появляются: Пеструхин, Ванечка, Толстяк и Газолин. Все, кроме Газолина, в смокингах и в пальто.
Пеструхин. Тэкс, брекекекс.
Газолин. Херувимка всегда ножом ходит. Херувимку надо брать первого.
Толстяк. Тише, не расстраивайся.
Пеструхин(указывая на Гуся). Это что ж, накурился?
Ванечка. Да, фатерка.
Пеструхин. Тише.
Прячутся в передней за занавеской.
Зоя(вбегает со взломанной шкатулкой). Нет денег! Прохвост, прохвост! Сашкина работа! Вор и убийца… Идем!
Обольянинов. Зоя, я ничего не постигаю.
Зоя. Некогда постигать!
Обольянинов. А эти гости?
Зоя. Павлушка, черт с ними! Бежим! (Бросается к передней.)
Пеструхин. Виноват. Попрошу не спешить, гражданочка.
Зоя. Ах!
Пеструхин. Мадам Пельц?
Ванечка. Абсолютно. Она.
Зоя. Кто это? Кто вы? Павлушка, это бандиты! Они зарезали Гуся!
Ванечка. Спокойно, мадам. Никого не режем. Мы с мандатом.
Зоя. А, позвольте. Я поняла! Это Уголовный розыск.
Пеструхин. Вы угадали, мадам Пельц.
Ванечка. Абсолютно.
Зоя. Ага. Я не понимаю, как вы успели. Ну, вот что. Я и Обольянинов никакого отношения к убийству не имеем. Это китаец, он приходил гладить юбки в мастерскую. Я даже не знаю, как его зовут, — и негодяй Аметистов, которого я приютила. Они убили и бежали.
Пеструхин. Кого убили?!
Зоя. Гуся.
Все бросаются к трупу Гуся.
Газолин. Херувимка безал!!
Пеструхин. Эге-ге. Ванечка, эх вы. Говорил я, сразу надо было брать Херувимку.
Газолин. Ванецка, Херувимку выпустил! Ванецка!
Толстяк. Тише, тише, тише, тише, не расстраивайся.
Пеструхин. Кто за дверями?
Зоя. Гости, у меня именины.
Пеструхин. Ага, так.
Зоя. Это никакого отношения к убийству не имеет!
Пеструхин. Ванечка!
Ванечка(открывает двери). Ваши документики, граждане.
За сценой сразу обрывается фокстрот.
Толстяк(по телефону). Шесть-шестнадцать-два нуля, добавочный одиннадцать. Товарищ Каланчев. Я говорю. Ну я, я. Следователя и доктора. Садовая, 105, квартира 104. На все вокзалы, Аметистова… Сен-Дзин-По — по кличке Херувим.
Из внутренних дверей высыпают гости, все.
Роббер. Виноват. Тут недоразумение. Я совершенно случайно попал…
Поэт. Боже мой, Боже мой!
Лизанька(Мымре). Наташка, засыпались!!
Иванова. Вот так номер!
Пеструхин. Пожалуйте, пожалуйте документики, гражданчики.
Суета. Фокстротчик попытался улизнуть.
Толстяк. Виноват, виноват. Куда ж так спешить?
Фокстротчик. Я только танцевал, видите ли…
Роббер. Простите, в чем дело? Я не совсем понимаю. Семейные именины. Это законом не преследуется. Я сам юрист.
Толстяк. В квартирке убийство, гражданин юрист.
Роббер. Что? Виноват…
Все. Что, что такое? Господа, позвольте!..
Мымра. Гуся убили! (Падает в обморок.)
Роббер. Помилуйте, это чудовищно! Я совершенно не представляю, в чем дело…
Поэт. Господи Иисусе. (Крестится.)
Иванова. Муж! Что ж мне делать?
Лизанька. Сидеть будем без конца, лам-ца-дрица, о-ца-ца!
Мертвое тело(выплывает). Слава тебе, Господи, наконец-то! Сулили — барышень, то, другое. Скука дьявольская: ни танцев, ни пения, ничего. Раздевайтесь, братцы, раздевайтесь, братцы. Мы сейчас такой тарарам устроим…
Роббер. Заткнись, идиот. В квартире убийство!
Пеструхин. Ванечка, осмотрите, нет ли еще кого.
Ванечка(в дверях). Никого нету, сухо, товарищ Пеструхин.
Газолин. Выпустили Херувимку, выпустили Херувимку!!
Зоя. Ах, вот что. Понимаю. Донос. Вот судьба. В самом деле, вы, ловкачи в смокингах, кого же вы берете?
Мертвое тело. Кого берете, товарищи, а? Раздевайтесь!
Зоя. Вполне приличного человека и гостей, а убийцы бежали, бежали.
Толстяк. Что вы, мадам. Куда это они убегут? По СССР бегать не полагается. Каждый должен находиться на своем месте.
Ванечка. Абсолютно.
Пеструхин. Тише. Ванечка, впустить. Граждане, никаких разговоров о происшествии, за это строго ответите. Попрошу соблюдать прежнее настроение.
Звонок повторяется.
Мертвое тело. Совершенно правильно. Никаких разговоров. Шампанского! Человек!
Ванечка впускает Аллилую.
Аллилуя. Здрасьте, граждане. Зоя Денисовна, вечерок еще не кончился? Поздновато. Соседи обижаются. Ну, да, впрочем, дело имянинное.
Толстяк. Вы кто такой, гражданин?
Аллилуя. Довольно странно. Это я вас, председатель домкома, могу спросить, кто вы такой?
Мертвое тело. Верно. Я знаю, эта каналья из Воронежа!!
Аллилуя. Довольно грубо, гражданин гость.
Толстяк. Гуся знаешь?
Аллилуя. Да что это вы в самом деле? Я к Зое Денисовне. Пропустите, пожалуйста.
Пеструхин. Отвечай, гражданин, на вопрос.
Аллилуя. А вы кто ж это сами-то будете? А? Гуся? Как же, как же, знаю. Они в нашем доме проживают, товарищи. Я, товарищи дорогие, давно начал замечать. Подозрительная квартирка. Все как будто тихо, мирно. А вот не нравится. Сосет у меня сердце и сосет. Я и сейчас, товарищи дорогие, для наблюдения прибыл. Подозрительная квартирка.
Зоя(внезапно). Для наблюдения! Ах ты, мерзавец! Слушайте, вы! Ну, уж если на то пошло, прекрасно он все знал, что в квартире делается. Я ему деньги платила. У него и сейчас в кармане моя десятичервонная бумажка, и я знаю номер!
Аллилуя засунул в рот червонец.
Толстяк. Ты что же это? Дефективный, что ли? Червонцы жуешь!
Аллилуя. Я, товарищи, человек малосознательный, от станка. Испугался.
Толстяк. Испугался. У тебя под носом Гуся режут, а ты червонцами закусываешь, председатель свинячий!
Аллилуя. Господи Иисусе! (Падая на колени.) Товарищи, принимая во внимание темноту и невежество, как наследие царского режима, а равно также… считать приговор условным… Что такое говорю, и сам не понимаю.
Толстяк. Поднимайся.
Аллилуя. Товарищ…
Роббер. Нельзя ли по телефону мне позвонить?
Толстяк. Нет, телефон — это отпадает.
Пеструхин. Ванечка, забирайте. Граждане, пожалуйте.
Ванечка. Пожалуйте ехать.
Зоя. Это мой муж. Он очень тяжело болен, не может жить без морфия. Я заберу с собой лекарство. Уж вы, пожалуйста, не обижайте его.
Толстяк. Пожа, пожа, там его в лазарет поместят.
Обольянинов. Понимаю. Теперь у меня прояснилось в голове… Вас подослали, но скажите, почему вы в смокинге?
Ванечка. Полагали в числе гостей побывать.
Обольянинов. К смокингу не надевают желтых ботинок.
Ванечка. Ах, халтурщик, говорил я ему…
Пеструхин. На лестнице, граждане, никаких разговоров. За это ответите.
Роббер. Какие уж тут разговоры, разве что о погоде.
Иванова. Лизанька, что мне делать, Лизанька?! Муж, муж…
Мертвое тело. Ура, правильно. Ехать так ехать, сказал попугай, а то тут сдохнуть можно в этой квартире, от скуки.
Валится к пианино и играет бравурный марш.
Толстяк. Переложили, гражданин.
Пеструхин. Забрать его.
Начинается выход всех, все бормочут.
Все. Боже мой, Боже мой, что это такое.
Аллилуя. Зойка, Зойка, первопричиной всякого зла, целиком и полностью, дорогие товарищи.
Пеструхин. Уберите последнего. Наружное наблюдение сюда, в квартиру и по телефону на все вокзалы.
Газолин. Херувимку ловить, ловить!!
Обольянинов. Зоя, неужели нас ведут в тюрьму? Зоя, вот видите.
Зоя. Павлуша, будьте мужчиной. Я вас не брошу в тюрьме. Прощай, прощай моя квартира!!!
Москва, 1926 г.
Багровый остров[33 — 11 декабря 1928 года — премьера в Камерном театре, режиссер А. Я. Таиров совместно с Л. Л. Лукьяновым, художник В. Ф. Рындин, музыка А. К. Метнера, танцы Н. Глан. Главные исполнители: И. И. Аркадин, П. А. Бакшеев, Н. И. Быков, Е. Вибер, В Ганшин, С. Гортинский, В. Карманов, В. Матисен, Н. Соколов, С. Тихонравов, Ю. Хмельницкий, С. Ценин и др. В конце мая 1929 года спектакль был исключен из репертуара театра после того, как стало широко известно письмо И. В. Сталина В. Н. Билль-Белоцерковскому, в котором, в частности, говорилось: «4. Верно, что т. Свидерский сплошь и рядом допускает самые невероятные ошибки и искривления. Но верно также и то, что Репертком в своей работе допускает не меньше ошибок, хотя и в другую сторону. Вспомните „Багровый остров“, „Заговор равных“ и тому подобную макулатуру, почему-то охотно пропускаемую для действительно буржуазного Камерного театра». (Сочинения, т. 11, М., 1955, с. 328–329.)После этого письма, написанного 2 февраля 1929 года, обострились гонения на спектакль «Багровый остров», с успехом шедший в театре. И наконец, Художественный совет через полгода после премьеры принял решение снять спектакль из репертуара театра:«1. Пьеса „Багровый остров если и может быть причислена к жанру сатиры, то только как сатира, направленная своим острием против советской общественности в целом, но не против элементов приспособленчества и бюрократизма, как это представляют себе постановщики.2 Пьеса не может считаться художественным произведением, имеющим какую-либо ценность для тех творческих возможностей, которыми располагает Камерный театр.3. Получив столь вредный идеологически и столь недоброкачественный драматургически материал, театр пытался сделать достаточно много для того, чтобы повернуть политическое острие пьесы в сторону приспособленчества, бюрократизма и головотяпства, затратив для этого немало творческой энергии. Однако это театру не удалось, ибо такое коренное изменение социального смысла пьесы в данном случае может быть осуществлено по линии радикальных переделок самой пьесы, но не по линии ее режиссерской трактовки.Художественный совет считает, что выдача Реперткомом разрешения на постановку „Багрового острова“ является большой ошибкой, ударяющей по театру, общественное лицо которого никак не может быть символизировано пьесой „Багровый остров““ (ИРЛИ. ф. 369, № 118. л 4. Цитирую по книге: М. А. Булгаков. Пьесы 20-х годов. Л., 1989, с. 581).А за полгода до этой оценки собственного спектакля ничто, казалось бы, не предвещало подобного исхода. Чуть ли не вся труппа была вовлечена в постановку. Накануне премьеры режиссер Таиров в беседах с журналистами постоянно подчеркивал, что театр ставит перед собой
