ресторан, — а почему окровавлен? Дрался?
Рюхин замялся.
― Так.
Тут совещание шепотом кончилось и все обратились к Иванушке.
― Здравствуйте, — сказал доктор Иванушке.
― Здорово, вредитель! — ясным громким голосом ответил Иванушка, и Рюхин от сраму захотел провалиться сквозь землю. Ему было стыдно поднять глаза на вежливого доктора, от бороды которого пахло явно одеколоном.
Тот, однако, не обиделся, а снял привычным ловким жестом пенсне с носа и спрятал его, подняв полу балахона, в задний карман брюк.
― Сколько вам лет? — спросил доктор.
― Поди ты от меня к чертям, в самом деле, — хмуро ответил Иванушка.
― Иван, Иван… — робко воскликнул Рюхин. А доктор сказал вежливо и печально, щуря близорукие глаза:
― Зачем же вы сердитесь? Я решительно не понимаю…
― Двадцать пять лет мне, — сурово ответил Иванушка, — и я завтра на вас на всех пожалуюсь. И на тебя, гнида! — отнесся он уже персонально к Рюхину.
― За что же вы хотите пожаловаться?
― За то, что меня силой схватили и притащили куда-то.
Рюхин глянул тут на Иванушку и похолодел. Глаза у Иванушки из перламутровых превратились в зеленые, ясные. «Батюшки, да он вполне свеж и нормален, — подумал Рюхин. — Зачем же такая чепуха… зачем же мы малого в психическую поволокли. Нормален, только рожа расцарапана».
― Куда это меня приволокли? — надменно спросил Иван.
Рюхину захотелось конспирации, но врач сейчас же открыл тайну.
― Вы находитесь в психиатрической лечебнице, оборудованной по последнему слову техники. Кстати добавлю: где вам не причинят ни малейшего вреда и где вас никто не собирается задерживать силой.
Иванушка недоверчиво покосился, потом пробурчал:
― Хвала Аллаху, кажется, нашелся один нормальный среди идиотов, из которых первый — величайшая бездарность и балбес Пашка.
― Кто этот Пашка-бездарность? — спросил врач.
― Вот он — Рюхин, — ответил Иванушка и указал на Рюхина.
― Простите, — сказал доктор.
Рюхин был красен, и глаза его засверкали. «Вот так так, — думал он, — и сколько раз я давал себе слово не ввязываться ни в какие истории. Вот и спасибо. Свинья какая-то, и притом нормален». И горькое чувство шевельнулось в душе Рюхина.
― Типичный кулачок-подголосок, тщательно маскируется под пролетария, — продолжал Иванушка сурово обличать Рюхина, — «и развейтесь красные знамена», а посмотрели бы вы, что он думает, хе… — и Иванушка рассмеялся зловеще.
Доктор повернулся спиной к Иванушке и шепнул:
― У него нет белой горячки.
Затем повернулся к Ивану и заговорил:
― Почему, собственно, вас доставили к нам?
― Да черт их возьми, идиотов! Схватили, затолкали в такси и поволокли!
― Простите, вы пили сегодня, — осведомился доктор.
― Ничего я не пил, ни сегодня, ни вчера, — ответил Иван.
― Гм… — сказал врач, — но вы почему, собственно, в ресторан, вот как говорит гражданин Рюхин, пришли в одном белье?
― Вы Москву знаете? — спросил Иван.
― Да, более или менее… — протянул доктор.
― Как вы полагаете, — страстно спросил Иван, — мыслимо ли думать, чтобы вы в Москве оставили на берегу реки что-нибудь и чтобы вещь не попятили? Купаться я стал, ну и украли, понятно, и штаны, и толстовку, и туфли. А я спешил в «Шалаш».
― Нет, брат, не свидание, а я ловлю инженера!
― Какого инженера?
― Который сегодня на Патриарших, — раздельно продолжал Иван, — убил Антона Берлиоза. А поймать его требуется срочно, потому что он натворит таких дел, что нам всем небо с овчинку покажется.
Тут врач вопросительно отнесся к Рюхину. Переживающий еще жгучую обиду, Рюхин ответил мрачно:
― Председатель Вседруписа Берлиоз сегодня под трамвай попал.
― Он под трамвай попал, говорят?
Его убил инженер.
― Толкнул, что ли, под трамвай?
― Да не толкнул! — Иван раздражился, — почему такое детское понимание вещей. Убил — значит толкнул! Он пальцем не коснулся Антона. Такой вам толкнет!
― А кто-нибудь еще видел кроме вас этого инженера?
― Фамилию его знаете?
― На «Ве» фамилия, — хмуро ответил Иван. И стал потирать лоб.
Инженер Наве?
― Да не Наве, а на букву «Ве» фамилия. Не прочитал я до конца на карточке фамилию. Да ну тебя тоже к черту. Что за допросчик такой нашелся! Убирайтесь вы от меня! Где выход?
― Помилуйте, — воскликнул доктор, — у меня и в мыслях не было допрашивать вас! Но ведь вы сообщаете такие важные вещи об убийстве, которого вы были свидетелем… Быть может, здесь можно чем-нибудь помочь…
― Ну, вот именно, а эти негодяи волокут куда-то! — вскричал Иван.
― Ну вот! — вскричал и доктор, — возможно, здесь недоразумение!.. Скажите же, какие меры вы приняли, чтобы поймать этого инженера?
― Слава тебе, Господи, ты не вредитель, а молодец! — и Иван потянулся поцеловать, — меры я принял такие: первым делом с Москвы-реки бросился в Кремль, но у Спасских ворот стремянные стрельцы не пустили! Иди, говорят, Божий человек, проспись.
― Скажите! — воскликнул врач и головой покачал, а Рюхин забыл про обиды и вытянул шею.
― Ну-те-с, ну-те-с, — говорил врач крайне заинтересованный, и женщина за столом развернула лист и стала записывать. Санитары стояли тихо и руки держали по швам, не сводили с Ивана Безродного глаз. Часы стучали.
― Вооруженные были стрельцы?
― Пищали в руках, как полагается, — продолжал Иван, — тут я, понимаешь ли, вижу, ничего не поделаешь, и брызнул за ним на телеграф, а он проклятый вышел на Остоженку, я за ним в квартиру, а там голая гражданка в мыле и в ванне, я тут подобрал иконку и пришпилил ее к груди, потому что без иконки его не поймать… Ну… — тут Иван поднял голову, глянул на часы и ахнул.
― Батюшки, одиннадцать, — закричал он, — а я тут с вами время теряю. Будьте любезны, где у вас телефон?..
Один из санитаров тотчас загородил его спиной, но врач приказал:
― Пропустите к телефону.
И Иван уцепился за трубку и вытаращил глаза на блестящие чашки звонков. В это время женщина тихо спросила Рюхина:
― Женат он?
― Холост, — испуганно ответил Рюхин.
― Родные в Москве есть?
― Нету.
― Член профсоюза?
Рюхин кивнул. Женщина записала.
― Дайте Кремль, — сказал вдруг Иван в трубку, в комнате воцарилось молчание. — Кремль? Передайте в Совнарком, чтобы послали сейчас же отряд на мотоциклетках в психиатрическую лечебницу… Говорит Бездомный… Инженера ловить, который Москву погубит… Дура. Дура, — вскричал Иван и грохотнул трубкой, — вредительница! — и с трубки соскочил рупор.
Санитар тотчас повесил трубку на крюк и загородил телефон.
― Не надо браниться в телефон! — заметил врач.
― Ну-ка, пустите-ка меня, — попросил Иван и стал искать выхода, но выход как сквозь землю провалился.
― Ну, помилуйте, — заметил врач, — куда вам сейчас идти. Поздно, вы не одеты. Я настойчиво советую вам переночевать в лечебнице, а уж днем будет видно.
― Пропустите меня, — сказал Иван глухо и грозно.
― Один вопрос, как вы узнали, что инженер убил?
― Он про постное масло знал заранее, что Аннушка его разольет! — вскрикнул Иван тоскливо, — он с Пилатом Понтийским лично разговаривал… Пустите…
― Помилуйте, куда вы пойдете!
― Мерзавцы, — вдруг взвыл Иван, и перед женщиной засверкала никелированная коробка и склянки, выскочившие из выдвижного ящика.
― Ах, так, ах, так… — забормотал Иван, — это, стало быть, нормально человека силой задерживать в сумасшедшем доме. Гоп! — И тут Иван, сбросив Пантелеево пальто, вдруг головой вперед бросился в окно, прикрытое наглухо белой шторой. Коварная сеть за шторой без всякого вреда для Ивана спружинила и мягко бросила поэта назад и прямо в руки санитаров. И в эту минуту в руках у доктора оказался шприц. Рюхин застыл на месте.
― Ага, — прохрипел Иван, — вот какие шторочки завели в домиках, ага… — Рюхин глянул в лицо Ивану и увидел, что оно покрылось потом, а глаза помутнели, — понимаем! Помогите! Помогите!
Но крик Ивана не разнесся по зданию. Обитые мягким, стеганые стены не пустили воплей несчастного никуда. Лица санитаров исказились и побагровели.
― Ад-ну… адну минуту, голову, голову… — забормотал врач, и тоненькая иголочка впилась в кожу поэта, — вот и все, вот и все… — и он выхватил иглу, — можно отпустить.
Санитары тотчас разжали руки, а женщина выпустила голову Ивана.
― Разбойники! — прокричал тот слабо, как бы томно, метнулся куда-то в сторону, — еще прокричал: — И был час девятый!.. — но вдруг сел на кушетку… — Какая же ты сволочь, — обратился он к Рюхину, но уже не криком, а печальным голосом. Затем повернулся к доктору и пророчески грозно сказал:
― Ну, пусть погибает Красная столица, я в лето от Рождества Христова 1943-е все сделал, чтобы спасти ее! Но… но победил ты меня, сын погибели, и заточили меня, спасителя.
Он поднялся и вытянул руки, и глаза его стали мутны, но неземной красоты.
― И увижу ее в огне пожаров, в дыму увижу безумных бегущих по Бульварному Кольцу… — тут он сладко и зябко передернул плечами, зевнул… и заговорил мягко и нежно:
― Березки, талый снег, мостки, а под мостки с гор потоки. Колокола звонят, хорошо, тихо…
Где-то за стеной протрещал звоночек, и Рюхин раскрыл рот: стеганая стена ушла вверх, открыв лакированную красную стену, а затем та распалась и беззвучно на резиновых шинах въехала кровать. Ивана она не заинтересовала. Он глядел вдаль восторженно, слушал весенние громовые потоки и колокола, слышал пение, стихи…
― Ложитесь, ложитесь, — услышал Иван голос приятный и негрозный. Правда, на мгновение его перебил густой и тяжелый бас инженера и тоже сказал «ложитесь», но тотчас же потух.
Когда кровать с лежащим Иваном уходила в стену, Иван уже спал, подложив ладонь под изуродованную щеку. Стена сомкнулась. Стало тихо и мирно, и вверху на стене приятно стучали часы.
― Доктор… это что же, он, стало быть, болен? — спросил Рюхин тихо, смятенно.
— И очень серьезно, — ответил доктор, сквозь пенсне проверяя то, что написала женщина. Он устало зевнул, и Рюхин увидел, что он очень нервный, вероятно, добрый и, кажется, нуждающийся человек…
― Какая же это болезнь у него?
― Мания фурибунда, — ответил доктор и добавил, — по-видимому.
― Это что такое? — спросил Рюхин и побледнел.
― Яростная мания, — пояснил доктор и закурил дрянную смятую папироску.
― Это, что ж, неизлечимо?
― Нет, думаю, излечимо.
― И он останется здесь?
― Конечно.
Тут доктор изъявил желание попрощаться и слегка поклонился Рюхину. Но Рюхин спросил заискивающе:
― Скажите, доктор, что это он все инженера ловит и поминает! Видел он какого-нибудь инженера?
Доктор вскинул на Рюхина глаза и ответил:
― Не знаю.
Потом подумал, зевнул, страдальчески сморщился, поежился и добавил:
― Кто его знает, может быть, и видел какого-нибудь инженера, который поразил его воображение…
Рюхин вышел в волшебный сад с каменного крыльца дома скорби и ужаса. Потом долго мучился. Все никак не мог попасть в трамвай. Нервы у него заиграли. Он злился, чувствовал себя несчастным, хотел выпить. Трамваи пролетели переполненные. Задыхающиеся люди висели, уцепившись за поручни. И лишь в начале второго Рюхин совсем больным неврастеником приехал в «Шалаш». И тот был пуст. На веранде сидели только двое. Толстый и нехороший, в белых брюках и желтом поясе, по которому вилась золотая цепочка от часов, и женщина. Толстый пил рюмочкой водку, а женщина ела шницель. Сад молчал, и ад молчал.
Рюхин сел и больным голосом спросил малый графинчик… Он пил водку и чем больше пил, тем становился трезвей и тем больше темной злобы на Пушкина и на судьбу рождалось в душе…
Помоги, Господи, кончить роман.
1931 г.
Полет Воланда
— Об чем волынка, граждане? — спросил Бегемот и для официальности в
