оттаскивают его, волокут по полу к дверям. Чичиков отбивается, визжит, плачет…
— В острог! В Сибирь! На каторгу! — орет взбешенный генерал-губернатор.
Эп. 62.
Особая комната главной канцелярии. Шкафы. У одного из шкафов стоит какой-то пожилой, важный чиновник и «странная личность». В руках чиновника толстая книга «Купчих крепостей». У «странной личности» опечатанная чичиковская шкатулка.
Книгу и шкатулку вкладывают в шкаф, а шкаф закрывают на ключ и запечатывают сургучной печатью…
— Шка-ту-лка! — доносится издалека чичиковский вопль…
Эп. 63.
— Шкатулка!.. — кричит Чичиков, бешено колотя кулаками железную дверь мрачной, полуподвальной камеры острога.
— Моя шкатулка… — стонет он, бессильно прислонясь к стене. — Ведь там все!.. Имущество… Деньги… Бумаги… Все разнесут… Все украдут…
Где-то далеко возникает похоронный звон.
— О боже… — тяжело дыша, продолжает Чичиков. — Какая судьба! Какая судьба… Потом и кровью добывал я копейку, чтобы в довольстве остаток дней прожить… Покривил, не спорю, покривил… Но ведь я трудился, я изощрялся. А эти мерзавцы, что тысячи с казны берут, что грабят небогатых и последнюю копейку сдирают с того, у кого нет ничего! За что же мне такие несчастье?.. Почему же другие благоденствуют! Всякий раз, как только я начинаю достигать плодов… и уже, кажется, рукой их… Вдруг буря! Вихрь! Подводный камень… И сокрушение в щепки всего корабля! За что же такие удары… — с болью стонет он. — Где справедливость небес?! Ведь я три раза сызнова начинал! Снова терял… И опять начинал! За что же такие удары? О господи! За что?! — в отчаянии Чичиков разрывает на себе одежду и, громко зарыдав, падает на солому…
Похоронный звон ближе. Запел, нарастая, хор певчих:
— Святой боже, святой крепкий.
Святой бессмертный, помилуй нас…
Недвижно, словно мертвый, лежит на соломе Чичиков. Поет, разрастается похоронный хор, наполняя собой камеру… Медленно приподнимаясь, Чичиков испуганно вслушивается… Затем вдруг вскакивает, бросается к окну и, прильнув к решетке, смотрит.
— A-а, прокурора хоронят! — зло усмехаясь, кричит он. — Жил, жил и умер. И вот напечатают теперь в газетах, — издевательски продолжает Чичиков, — что скончался почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг… Эх вы! Мошенники! — потрясая кулаком, кричит он. — Весь город мошенники. Один был порядочный человек, да и тот свинья!..
Злобно захохотав, Чичиков плюнул в окно и, отойдя, с тяжелым стоном опустился на скамейку…
Затихает похоронный хор, удаляясь все дальше и дальше…
Вдруг Чичиков насторожился, приподнял голову. За дверью послышались шаги, лязг ключей, запоров, наконец, дверь с визгом отворяется и в камере появляется «странная личность», за ней силуэтом виднеется жандармский ротмистр.
«Личность» подошла к Чичикову и, вежливо поклонившись, отрекомендовалась:
— Самосвитов.
Встречались.
Знаю все…
Но… не отчаивайтесь… — загадочно улыбнувшись, «личность» приблизилась к Чичикову и тихо добавила, — тридцать тысяч.
Чичиков вздрогнул, отшатнулся.
— Тут уж всем: и нашим, и генерал-губернаторским, и… — жестом дополнила «личность».
— И мне… мне удастся освободиться?.. — взволнованно спросил Чичиков.
«Личность» молча кивнула головой.
— Но позвольте… — дрожащим от волнения голосом спрашивает Чичиков, — как же я могу… Мои бумаги, деньги… Шкатулка…
— Не беспокойтесь… — перебивает его «личность». — Ночью получите все.
— А лошади?.. А бричка?..
— Все будет готово. Ждите, — спокойно сказала «личность» и, еще раз улыбнувшись, двинулась к дверям…
Эп. 64.
Ночь. Особая комната главной канцелярии генерал-губернатора. Шкафы. В дверь быстро одна за одной входят две фигуры в темных плащах. Войдя, они открывают плащом небольшой фонарь, тускло освещая себя и комнату, — это «странная личность» и жандармский ротмистр. Подойдя к одному из шкафов, «личность» срывает печать, открывает его и вынимает шкатулку.
Ротмистр тем временем сгребает к шкафам какие-то бумаги и, достав из фонаря огарок свечи, поджигает их. Вспыхнули, загорелись бумаги, повалил дым… юркнув, скрылись за дверью фигуры…
Эп. 65.
Рассвет. Тревожные удары набата. Из-за угла выскакивает закутанный в шинель Чичиков, за ним со шкатулкой в руках Петрушка.
Испуганно озираясь, они бегут под нарастающий гул набата по переулку… подлазят под какие-то покосившиеся ворота… перескакивают через изгородь… прыгая с могилы на могилу, проносятся через кладбище и, шатаясь от изнеможения, подбегают к стоящей на дороге тройке.
Вскочив в бричку, Чичиков, с трудом переводя дыхание, смотрит на виднеющийся внизу город.
В центре города огромное зарево пожара. Багровый дым… доносится гул тревожного набата…
— Пошшшел! Гони! — падая в бричку, крикнул Чичиков…
И тройка рванулась, понеслась, помчалась…
— Э! э-эх, любезные! — кричит Селифан, нахлестывая и чубарого, и гнедого, и каурую пристяжную…
Мчится тройка… то взлетая на пригорок… то срываясь вниз… то снова взлетая… Словно по воздуху, почти не трогая копытами земли — летят, несутся кони…
Необычайное происшествие, или Ревизор (по Гоголю).[6 — Киносценарий в соавторстве с режиссером Михаилом Степановичем Каростиным.Из «Дневника» Елены Булгаковой можно узнать о возникновении замысла, чернового текста и всего хода работы над киносценарием.В августе 1934 года позвонили из «Украинфильма» и предложили написать киносценарий. Булгаков «с удовольствием» взялся за эту работу. «Режиссером намечают Дикого. Обычная картина: милы, предупредительны, любезны. Это уж закон: начало работы». За счет киностудии Булгаковы побывали в Киеве, были две встречи с дирекцией, план сценария понравился. И после возвращения из Киева приступил к работе. 25 августа Елена Сергеевна записывает: «Вечером М. А. диктовал мне черновые наброски „Ревизора“ для кино». 7 сентября: «После обеда и сна диктовал „Ревизора“». 14 сентября на собрании жильцов Шкловский сообщил Булгакову, что он по заказу того же «Украинфильма» написал и сдал сценарий «Ревизора». 21 сентября Е. С. Булгакова записывает: «Вчера в „Литературной газете“ были напечатаны отрывки из сценария Шкловского „Ревизор“.А сегодня Катинов по телефону: „Они только надеются на М. А…“. Обложил сценарий Шкловского, сказал, что ему уже давно было говорено в „Украинфильме“, что его сценарий не подходит. Но что Шкловский теперь продвигает его по линии оргкомитета. Чтобы М. А. не обращал на это внимания». 16 октября, ночью, в присутствии администрации будущего фильма «М. А. читал черновик (первый) „Ревизора“. За ужином критиковали. Загорский и Абрам Львович говорили, что действие надо вынести больше за пределы павильона и сократить словесную часть. Катинов произнес речь, наполненную цитатами, но абсолютно беспредметную». 19 октября «М. А. диктует второй вариант сценария („Ревизор“)». 24 октября. «Сегодня дописала под диктовку М. А. сценарий „Ревизора“». 26 ноября: «Я забыла записать, что восемнадцатого были мы у Дикого, и тут выяснилось, что он и не собирался ставить „Ревизора“. Дикий говорил о том, что Гоголя очень трудно разрешить в кино, и никто не знает, как разрешить, в том числе и он. Все это прелестно, но зачем же он в таком случае подписывал договор?»10 декабря следует еще одна запись: «Были: Загорский, Каростин и Катинов. Загорский, сквозь дремоту (что он все спит?) говорил, „чтобы это была сатира…“Такие разговоры действуют на М. А. угнетающе». 22 декабря: «У М. А. — Каростин, работа над „Ревизором“. М. А. боится, что не справится: „Ревизор“, „Иван Васильевич“ и надвигается „Пушкин“.А его тянет к роману.»Эти и другие записи и документы свидетельствуют, что угнетающее состояние у Булгакова возникло после того, как к работе над «Ревизором» подключился молодой режиссер Михаил Каростин, предложивший свой сценарий по «Ревизору». Такая практика складывалась уже в то время, и Булгакову пришлось соглашаться с такими «правилами» игры. Этот факт объясняет и все последующие записи в «Дневнике».В марте 1935 года был перезаключен договор: Булгаков и Каростин стали соавторами сценария.Григорий Файман, исследовав первые варианты «Ревизора» и сравнив с публикуемым, пришел к выводу, что Булгаков дорабатывал сценарий так, «чтобы раздвинуть, расширить социально-политическое, идейное пространство произведения», «осмысляя пьесу кинематографически»; «с помощью Каростина — обогатил свое экранное видение, приобщился к специфике кино» (Искусство кино, 1983, № 9, с. 108–109).8 апреля позвонил Каростин, только что приехавший из Киева, и «радостно объявил о принятии последнего варианта сценария М. А.». Но и в последующем еще шли уточнения. Так, 25 сентября Е. Булгакова записывает: «Вечером были с М. А. у Каростина, больного. Выяснили отношения — соавторские», а на следующий день Каростин приехал к Булгаковым, «подписали соглашение».Впервые сценарий опубликован в 1935 году на правах рукописи для сценарно-производственной конференции.Затем — в журнале «Искусство кино», 1983, № 9. Публикация Григория Файмана.Публикуется по расклейке этого издания.В статье Татьяны Деревянко «Из истории постановки фильма „Ревизор“ приводятся интересные материалы о начале работы над фильмом, приведены цитаты из писем и статей оператора Николая Топчия, художника-постановщика А. Бобровникова. В фильме снимались Сергей Мартинсон в роли Хлестакова, Иван Штраух в роли Осипа, Геннадий Мичурин в роли Городничего, Гнат Юра в роли Добчинского и др. „Во время съемочного периода мы были единым коллективом, единым творческим организмом, — вспоминал А. В. Бобровников. — Очень экспансивный Михаил Каростин вынашивал множество идей, которые выплескивал на съемочной площадке. Жаль, что многое из того, что он придумывал, не вошло в картину и забылось. Помню предложенный им эпизод появления Добчинского и Бобчинского. Городничий играет в кегельбане. Брошенный им шар сбивает кегли в конце зала, и в тот же миг из-за сбитых кеглей появляются, как подброшенные, Добчинский и Бобчинский. Прекрасен был Сергей Мартинсон, не повторявший того, что он делал у Мейерхольда. Каростин и Мартинсон все время придумывали новые решения. Помню репетицию сцены появления городничего у Хлестакова в гостинице. Оба испуганы встречей. В комнате, у поломанной лестницы, две колонны. Вокруг одной от страха должен был трижды обвиться Мартинсон. Обвиться спиралью, как требовал режиссер. Несмотря на всю свою великолепную пластику, актер не смог выполнить задание Каростина. Мы все подсказывали и даже показывали, как это нужно сделать, что вызывало общий смех.Много ушло из памяти, но навсегда остались в ней прекрасные дни работы над „Ревизором““.К сожалению, заключает свою статью Т. Деревянко, „утрачены отснятые эпизоды (первый визит городничего к Хлестакову и финальная сцена), эскизы декораций и костюмов“, остались лишь фотографии, письма, воспоминания» (Искусство кино, 1983, № 9).]
НДП[7 — НДП — надпись. В соавторстве с режиссером М. С. Каростиным. — Ред.]. Уездный город, находящийся не то чтобы далеко от Пензы, но и не совсем близко к Саратову, где-то у неведомой черты границы этих двух славных губерний, весной в 1831 году медленно пробуждался от сна к своим делам безрадостным, пробуждался скорее по привычке.
Испокон веков, по ним хоть часы проверяй, проходило, зевая, купечество к своим лабазам и торговым рядам. Опасливо осматривали замки неестественной величины, и, когда их отпирали, замки издавали давно утерянную мелодию «Коль славен наш господь…» на все лады…
НДП. И так начиналось каждое утро.
Первыми сколько-нибудь замечательными людьми в уездном городе оказываются помещики Петры Ивановичи Бобчинский и Добчинский. Оба низенькие, коротенькие, очень любопытные, оба с небольшими брюшками. Дома их до уморительности одинаковы, очевидно, построенные одним мастером, стоят рядышком на живописной улице. Домики, как две капли воды, похожи на своих хозяев, и кажется, вот они сейчас замахают ставнями и начнут наперебой друг перед другом хвастать городскими новостями. Петры Ивановичи вышли каждый на свое крылечко, увидели друг друга, обрадовались,
