зрителю, поражая своей красотой, Пушкина. Повернувшись спиной к зрителю, перед Пушкиной сидит в лейб-казачьей парадной форме Николай I.
Николай I. Когда я слышу, как плещет фонтан и как шуршат в чаще птицы, о, сколь безумно я страдаю!
Пушкина. Но отчего же?
Николай I. Ежели кто-нибудь знал бы, как напоминает мне волшебный сад подлинную природу, и тихое журчанье ключей, и сень дубрав. О, ежели б можно было сбросить с себя этот тяжкий наряд и выйти на луга, в уединение лесов, в мирные долины и пить неотравленный чистый воздух. Лишь там, наедине с землею, может вздохнуть хоть раз измученное сердце!
Пушкина. Вы утомлены.
Николай I. Никто не знает этого и никогда не поймет, какое грустное бремя я должен нести один для всех.
Пушкина. Зачем вы хотите огорчить меня? Нет, нет, я понимаю вас. Поверьте, что печаль охватывает меня.
Николай I(положив руку на руку Пушкиной). Вы искренни? О, да, разве могут такие глаза лгать? Ваши слова я слушаю с чувством искреннего счастья. Вы одна нашли их для меня.
Долгоруков, сияя, припадает к стенке беседки.
Я вас искренно люблю как очень добрую женщину. И только одно страшит меня, когда я гляжу на нас.
Пушкина. Что же это?
Николай I. Ваша красота. О, как она опасна! Берегите себя, берегите.
Пушкина. Я благодарна вам. Я хочу верить вашему искреннему участию.
Николай I.O, верьте мне. Сердце мое открыто. Я говорю с душою чистою. (Гладит руку Пушкиной.) Скажите, почему у вас всегда закрыты шторы?
Пушкина. Я не люблю дневного света. Зимний сумрак успокаивает меня.
Николай I(понизив голос). Каждый раз, как я выезжаю, какая-то неведомая сила влечет меня на набережную, и я невольно поворачиваю голову и жду, что хоть на мгновенье мелькнет в окне лицо…
Пушкина(отдернув руку). Не говорите так.
Николай I. Почему?
Пушкина. Это волнует меня.
Из гостиной выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к Николаю I.
Камер-юнкер. [Ваше императорское величество, ее императорское величество приказала мне доложить, что она изволит отбыть с великой княгиней Марией через десять минут.
Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается за колоннадой.
Николай I. Вы недавно в вашей должности?
Камер-юнкер. Третий месяц, ваше величество.
Николай I. Говорить надлежит: с ее императорским высочеством великой княжной Марией Николаевной. И когда я разговариваю, меня нельзя перебивать. Вы болван!][119 — Поверх вычерков рукой Булгакова сделан набросок сцены:«Из гостиной выходит в зимний сад камер-юнкер, подходит к [Николаю I].Камер-юнкер. Великая княжна Мария желает танцевать с вами, господин посол…Николай I встает. Пушкина встает, приседает, выходит в гостиную, скрывается за колоннадой.Николай I(берет за руку камер-юнкера, подводит к послу). Ея императорское высочество, государыня великая княжна Мария Николаевна желает сделать вам, господин посол, честь протанцевать с вами. (Камер-юнкеру.) Болван!Посол. Votre Majesté Imperiale… (Выходит, поклонившись.)»В окончательную редакцию эта сцена не вошла.]
Камер-юнкер улыбается счастливой улыбкой. Долгоруков наслаждается в беседке, пьет шампанское.
Доложи ее величеству, что я буду через десять минут, и попроси ко мне Жуковского.
Камер-юнкер. Слушаю, ваше императорское величество. (Уходит.)
Николай I некоторое время один у колонны. Смотрит вдаль тяжелым взором.
Жуковский(при звезде и ленте, входит торопливо и кланяется). Вашему императорскому величеству угодно было…
Николай I. Василий Андреевич, скажи, я плохо вижу отсюда, кто этот черный стоит там у колонны?
Жуковский всматривается. Крайне подавлен. Вздыхает.
Может быть, ты сумеешь объяснить ему, что это неприлично?
Жуковский вздыхает. Крайне подавлен.
В чем он? Может быть, ты со своим даром слова сумеешь объяснить ему всю бессмысленность его поведения? Может, он собирался вместе с другими либералистами в Convention Nationale? И по ошибке попал на бал? Или он полагает, что сделает слишком большую честь нам, ежели наденет мундир? Скажи ему, что я силой никого не держу. Ты что же молчишь, Василий Андреевич?
Жуковский. Ваше императорское величество, умоляю вас, не карайте его.
Николай I. Нехорошо, Василий Андреевич. Не первый день знаем друг друга. Тебе известно, что я никого никогда не караю. Карает закон.
Жуковский. В сердце вашего величества, я знаю, найдется место для первого поэта… Простите заблуждение в память Карамзина, которого он призван сменить, для славы отечества.
Николай I. Знаю твою доброту и скромность тоже. Карамзин! Сравнил! Первый поэт — ты, и отечество знает это.
Жуковский. Осмелюсь сказать, ваше величество, — покорил, победил! Я приемлю на себя смелость сказать о нем: ложная система воспитания, то общество, в котором он провел юность…
Николай I. Общество! Уголь сажей не замараешь… Не верю. В нем сердца нет.
Жуковский(изменившись в лице). Ваше величество…
Николай I. Пойдем к государыне, она хотела тебя видеть. Я уезжаю. (Выходит.)
Негр тотчас снимается с места, идет вслед за Николаем I. Жуковский тоже выходит. Выходя, смотрит вдаль с яростным лицом, кому-то грозит кулаком украдкой. Из за колоннады появляются Воронцова-Дашкова и Воронцов-Дашков. Улыбаясь, кланяются Николаю I.
Воронцова-Дашкова. Votre Majesté Imperiale…[120 — Ваше императорское величество… (фр.)]
Воронцов. Votre Majesté Imperiale…
Оба скрываются вместе с Николаем I. Вдали загремела музыка. Гостиная опустела. В зимний сад, но не со стороны гостиной, а сбоку, входит, оглядываясь, Богомазов, в мундире и в орденах, и устремляется в чашу.
Долгоруков(тихо). Стоп. Место занято.
Богомазов. Ба! Князь! Вы, как видно, отшельник. Изволите этим из любви к чистому искусству заниматься?
Долгоруков. А вы? Тоже из любви к чистому?..
Богомазов. Я случайно.
Долгоруков. Присаживайтесь. Что-что, а шампанское хорошее.
Выпивают.
Богомазов. Бал-то каков, а? Семирамида! Любите, князь, балы?
Долгоруков. Обожаю. Сколько сволочи увидишь.
Богомазов. Ну-ну, Петенька, вы смотрите…
Долгоруков. Я вам не Петенька!
Богомазов. Ну-ну, князенька, вы недавно пеленки пачкали, а я государю своему статский советник. Уж больно у вас язык остер!
Долгоруков. Я вынужден просить вас не выражаться столь тривиально!
Богомазов. На балу цвет аристократии.
Долгоруков. На балу здесь аристократов счетом пять человек, а несомненный из них [только] один я.
Богомазов. Одначе! Любопытен был бы я знать, это как же?
Долгоруков. А так, что я по прямой от святого происхожу. Да-с. От великого князя Михаила Всеволодовича Черниговского, мученика, к лику святых причтенного.
Богомазов. На вас довольно взглянуть, чтобы увидеть, что вы от святого происходите. (Указывает сквозь чащу.) Видали, прошел? Это кто, по вашему? Граф Иван Кириллович?
Долгоруков. Он самый. Купил чин гофмейстера, заплатил двадцать тысяч рублей серебром Жеребцовой, любовнице старика Волконского. [Холуй. (Выпивает.)]
Богомазов. Так, так. А вон это? Ведь это князь Григорий?
Долгоруков. Нет, это брат его, Ипполит. Известная скотина.
Богомазов. Ой, смотрите, князь, услышат вас когда-нибудь, нехорошо будет…
Долгоруков. Авось ничего не будет. Ненавижу. Дикость монгольская, подлость византийская, только что штаны европейские. Дворня, холопия! Трудно решить, кто из них гаже!
Богомазов. Ну, конечно, где же им до святого мученика Петеньки!
Долгоруков. Вы не извольте острить.
Выпивают.
(Шепотом.) Сам был.
Богомазов. Его величество?
Долгоруков. Он.
Богомазов. С кем разговаривал?
Долгоруков. С арабской женой. Что было! Поздно изволили пожаловать.
Богомазов. А что?
Долгоруков. Руку гладил.
Выпивают.
Будет скоро наш поэт украшен. (Кривляется, приставляет рожки к затылку.)
Богомазов. Что-то, вижу я, ненавидите вы Пушкина, а? Ну, по дружбе?
Долгоруков. Презираю. [Плебей. А лезет.] Смешно. Рогоносец. Умора! Здесь тет-а-тет, а он стоит у колонны, во фрачишке каком-то канальском, волосы всклокоченные, а глаза, как у волка! Дорого ему этот фрак обойдется!
Богомазов. [Слушок ходил такой, князь Петр, что будто на вас он эпиграмму написал?]
Долгоруков. [Плюю на бездарные вирши.] Тссс, тише!
В зимний сад входит Гекерен в мундире, в иностранных и русских орденах; садится. Через некоторое время показывается Пушкина, входит в сад.
Геккерен(вставая навстречу Пушкиной). Я следил за вами, как вы проходили, и понял, почему вас называют северной Психеей. О, как вы цветете! Как пленяете всех! Dieu aussi a essayé de faire des ouvrages; sa prose cest l’homme, sa puésie cest la fémme.[121 — Бог однажды тоже пробовал перо, его проза — это мужчина, его поэзия — это женщина. (фр.)]
Геккерен. Я, впрочем, понимаю, как надоел вам рой любезников с их комплиментами. Присядьте, Наталья Николаевна, я не наскучу вам?
Пушкина. О, нет, я очень рада. (Присаживается, беспокойно оглядывается, как будто ищет кого-то.)
Геккерен. Он сейчас придет.
Пушкина. Я не понимаю вас, о ком вы говорите?
Геккерен. Ах, зачем так отвечать тому, кто относится к вам дружелюбно? Я не предатель. Ох, сколько зла еще сделает ваша красота! (Шепотом.) Верните мне сына. Смотрите, что вы сделали с ним! Он любит вас.
Пушкина. Барон, я не хочу слушать такие речи.
Геккерен. Нет, нет, не уходите. Он тотчас подойдет. Я нарочно здесь, чтобы вы могли перемолвиться несколькими словами.
В колоннаде показывается Дантес. Входит в зимний сад. Геккерен отходит несколько в сторону. Богомазов и Долгоруков, зашипев друг на друга, проваливаются в чашу.
Дантес(Пушкиной). Я видел, как вы с ним разговаривали. Ваша рука была в его руке?
Пушкина(шепотом). Ради бога, что вы делаете? Не говорите с таким лицом, на нас смотрят из гостиной.
Дантес. Ваша рука была в его руке. У меня могущественный соперник… Какое черное вероломство… Коварство.
Пушкина(шепотом). Я приду, приду. Двадцать седьмого в три часа. Отойдите от меня, ради всего святого!
Из колоннады выходит Гончарова. Вдали грянула музыка.
Гончарова. Мы собираемся уезжать… Александр тебя ищет.
Пушкина. Да, да… (Геккерену.) Au revoir, monsieur le baron.
Геккерен. Au revoir, madam. Au revoir, mademoiselle.
Дантес кланяется. Пушкина и Гончарова уходят в колоннаду. В гостиной мелькнула Воронцова-Дашкова. Видно было, как некоторые подходили к ней, кланяясь. Музыка гремит все победоносней.
(Дантесу.) Запомни все жертвы, которые я принес тебе. (Уходит с Дантесом.)
Пустеет гостиная. Начинает стихать вдали. Музыка внезапно обрывается громовым аккордом. Стихает вдали шум толпы.
Долгоруков. Люблю балы, люблю!
Богомазов. Что говорить!
Пьют. В зимний сад, не со стороны колоннады, выходит Вороннова-Дашкова. Она, по-видимому, очень устала и не хочет этого скрывать. Обмахивается веером, садится на скамейку.
Долгоруков. Хорош посланник, ах хорош! Видали, какие дела делаются!
Богомазов. Петя, смотрите!..
Воронцова-Дашкова удивленно слушает. Богомазов и Долгоруков ее не видят.
Долгоруков(кривляясь). Будет Пушкин рогат как в короне! Сзади царские рога, а спереди Дантесовы. Ай да любящий приемный отец!
Воронцова-Дашкова бесшумно встает, скрывается в чаще, слушает.
Богомазов. Ай люто ненавидите вы его князь! Впрочем, кажется, вы всех ненавидите! Ну, князь, мне, никому — клянусь!., друг до гроба!.. [Вы] послали ему пасквиль, из-за которого весь сыр-бор загорелся? Или гагаринская работа? Молодецкая штука, прямо скажу! Ведь роют два месяца, не могут понять, кто! Лихо сделано! Стиль хорош! Ну, князь, прямо, — [вы]?
Долгоруков. [Я. Будет он помнить свои эпиграммы!][122 — Далее следует: «Откуда я знаю! Почему вы задаете мне этот вопрос? Кто бы ни писал, так ему и надо, будет знать как на красивой женщине жениться, обезьяна!»]
Богомазов. Будет, будет. Ну, до свиданья, князь, а то огни тушить будут.
Долгоруков. До свиданья.
Богомазов. Только, Петя, на прощанье говорю дружески, ой придержите язык! (Скрывается.)
Долгоруков пьет, потом выходит из беседки, собираясь уходить.
Воронцова-Дашкова. Князь?
Долгоруков оборачивается, улыбается, кланяется
[Как понравился вам вечер?] Почему вы одни, вы не скучали?
Долгоруков. Помилуйте, графиня, [ваш вечер ослепителен. Это можно видеть только во сне.] возможно ли скучать в вашем доме. Упоительный бал.
Воронцова-Дашкова. А мне взгрустнулось
