— Виноват, а кто эта Аннушка?
Иван расстроился, и лицо его передернуло.
— Аннушка здесь не важна, — сказал он, нервничая, — черт ее знает, кто она такая! Просто дура какая-то с Садовой улицы! А важно то, что он заранее знал о постном масле. Вы меня понимаете?
— Отлично понимаю, — серьезно сказал Стравинский и коснулся Иванушкина колена, — продолжайте.
— Продолжаю, — сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и чувствуя, что только спокойствие может помочь делу. — Этот страшный тип отнюдь не профессор и не консультант, а убийца и таинственная личность, обладающая необыкновенной силой, и задача заключается в том, чтобы его немедленно арестовать, иначе он натворит неописуемых бед в Москве.
— Вы хотите помочь его арестовать, я правильно вас понял? — спросил Стравинский.
«Он умен, — подумал Иван, — среди беспартийных иногда попадаются на редкость умные!»
— Мой долг советского подданного его немедленно арестовать, а меня силою задержали здесь! Прошу меня выпустить сейчас же!
— Слушаюсь, — покорно сказал Стравинский, — я вас не держу. Нет никакого смысла задерживать в лечебнице здорового человека, тем более что у меня и мест не хватает. И я немедленно выпущу вас отсюда, если только вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы — нормальны?
Тут наступила полнейшая тишина, и толстая в белом благоговейно посмотрела на профессора, а Иван растерянно еще раз подумал: «Положительно, умен!»
Прежде чем ответить, он, однако, очень подумал и наконец сказал твердо:
— Я нормален.
— Ну, вот и славно! — с облегчением воскликнул Стравинский, — ну, а если так, то будем рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день.
Тут Стравинский вооружился исписанным Иванушкиным листом.
— В поисках неизвестного человека, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия.
Стравинский начал загибать длинные пальцы на левой руке, глядя в исписанный лист.
— Прикололи себе к коже груди английской булавкой иконку. Было?
— Было.
— Явились в ресторан со свечкой в руке, в одном белье и в этом ресторане ударили по лицу одного гражданина. После этого вы ударили швейцара. Попав сюда, вы звонили в Кремль и просили прислать стрельцов на мотоциклетках. Затем сделали попытку выброситься в окно и ударили санитара. Спрашивается: возможно ли при этих условиях кого-либо поймать? Вы человек нормальный и сами ответите — никоим образом. Вы желаете уйти отсюда — пожалуйста! Позвольте узнать, куда вы направитесь отсюда?
— В Гепеу, — значительно ответил Иван.
— Непосредственно отсюда?
— Непосредственно, — сказал Иванушка, несколько теряясь под взглядом Стравинского.
— А на квартиру не заедете? — вдруг спросил Стравинский.
— Не заеду, — сказал Иван, — некогда мне тут по квартирам разъезжать. Он улизнет.
— Так! Что же вы скажете в Гепеу в первую голову, так сказать?
— Про Понтия Пилата, — сказал Иван, и глаза его вспыхнули сумрачным огнем.
— Ну, вот и славно! — окончательно покоренный, воскликнул профессор и, обратившись к толстой белой, приказал ей:
— Прасковья Васильевна? Выпишите гражданина Попова в город! Эту комнату не занимать, постельное белье не менять. Через два часа он будет опять здесь: ну, всего доброго, желаю вам успеха в ваших поисках!
С этими словами профессор Стравинский поднялся. За ним поднялись все ординаторы.
— На каком основании я опять буду здесь? — тревожно спросил Иван.
— На том основании, — немедленно усевшись опять, сказал Стравинский, — что, как только вы, явившись в кальсонах в Гепеу, скажете, что вы вчера виделись с человеком, который был знаком с Понтием Пилатом, как тотчас вас привезут туда, откуда вы уехали, то есть в эту самую комнату.
— При чем здесь кальсоны? — спросил, смятенно оглядываясь, Иван.
— Главным образом, Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь на вас казенное белье, мы его снимем и выдадим вам ваше одеяние. А вы явились к нам в ковбойке и в кальсонах. А домой вы не собирались заехать. Я же вам своих брюк дать не могу, на мне одна пара. А далее последует Пилат. И дело готово!
Тут странное случилось с Иваном. Его воля пропала. Он почувствовал себя слабым и нуждающимся в совете.
— Так что же делать? — спросил он тихо.
— Вот и славно! — отозвался Стравинский. — Это резоннейший вопрос. Зачем вам, спрашивается, самому, встревоженному, изнервничавшемуся человеку, бегать по городу, рассказывать про Понтия Пилата! Вас примут за сумасшедшего! Останьтесь здесь и спокойно изложите все ваши обвинения против этого человека, которого вы хотите поймать, на бумаге. Ничего нет проще, как переслать этот документ куда следует. И если мы имеем дело с преступлением, как вы говорите, все это разъяснится очень быстро.
— Понял, — твердо сказал Иван, — прошу выдать мне бумагу, чернила и Евангелие.
— Вот и славно! — воскликнул покладистый Стравинский, — Прасковья Васильевна, выдайте, пожалуйста, товарищу Попову бумагу, коротенький карандаш и Евангелие.
— Евангелия у нас нет в библиотеке, — сконфуженно ответила Прасковья Васильевна.
— Напрасно нет, — сказал Стравинский, — нет, нет, а вот, видите, понадобилось. Велите немедленно купить у букинистов.
Тут Стравинский поднялся и обратился к Ивану:
— Попробуйте составить ваше заявление, но не напрягайте мозг. Если не выйдет сегодня, не беда. Выйдет завтра. Поймать всегда успеете, уверяю вас. Возьмите тепловатую ванну. Если станет скучно, позвоните немедленно: придет к вам ординатор, вы с ним поговорите. Вообще, располагайтесь поудобнее, — задушевно прибавил Стравинский И сейчас же вышел, а следом за ним вышла и вся его свита.
Вести из Владикавказа
В это время в кабинете дирекции «Кабаре» сидели и, как обычно, занимались делами двое ближайших помощников Степы Лиходеева — финансовый директор Римский и администратор Варенуха.
День тек нормально. Римский сидел за письменным столом и, раздраженно глядя сквозь очки, читал и подписывал какие-то бумаги, а Варенуха то отвечал на бесчисленные телефонные звонки, присаживаясь в мягкое кресло под стареньким, запыленным макетом, то беседовал с посетителями, то и дело открывавшими дверь в кабинет. Среди них побывали: бухгалтер с ведомостью, дирижер в грязном воротничке. С этим дирижером Римский, отличавшийся странной манерой никому и никогда не выдавать денег, поругался из-за какой-то кожи на барабане и сказал:
— Пусть они собственную кожу натягивают на барабан! Нету в смете!
Оскорбленный дирижер ушел, ворча что-то о том, что так он не может работать.
В то время как Римский оскорблял дирижера, Варенуха непрерывно лгал и хамил по телефону, отвечая бесчисленным лицам:
— Все продано! Нет-с, не могу! Не могу! — говорил Варенуха, приставив руку корабликом ко рту.
Но телефон трещал вновь, и вновь Варенуха кричал неприятным гусиным голосом:
— Да!
Приходил какой-то лысый униженный человек и принес скетч. Приходила какая-то накрашенная актриса просить контрамарку — ей отказали.
До часу дня все шло благополучно, но в час Римский стал злиться и нервничать из-за Степы. Тот обещал, что придет немедленно, а, между тем, его не было. А у Римского на столе накопилась большая пачка бумаг, требовавших немедленно Степиной подписи.
Варенуха через каждые пять минут звонил по телефону на квартиру к Степе, которая, кстати сказать, находилась в двух шагах от «Кабаре».
— Безобразие! — ворчал Римский каждый раз, как Варенуха, кладя трубку, говорил:
— Не отвечают. Значит, вышел.
Так продолжалось до двух часов дня, и в два часа Римский совершенно остервенился… И в два же часа дверь в кабинет отворилась и вошла женщина в форменной куртке, в тапочках, в юбке, в мужской фуражке, вынула из маленькой сумки на поясе конвертик и сказала:
— Где тут «Кабаре»? Распишитесь, «молния».
Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, когда та вышла, вскрыл конвертик. Прочитав написанное, он сказал: «Гм!..» — поднял брови и дал телеграмму Римскому.
В телеграмме было напечатано следующее:
«Владикавказа Москву Кабаре Молнируйте Владикавказ помощнику начальника Масловскому точно ли субъект ночной сорочке брюках блондин носках без сапог признаками психоза явившийся сегодня отделение Владикавказа директор Кабаре Лиходеев Масловский».
— Здорово! — сказал Римский, дернув щекой.
— Лжедимитрий! — сказал Варенуха и тут же, взяв трубку, сказал в нее следующее:
— Дайте телеграф. «Молния». «Владикавказ Помощнику начальника Масловскому Лиходеев Москве Финдиректор Римский».
Независимо от сообщения о владикавказском самозванце принялись разыскивать Степу. Квартира его упорно не отвечала.
Варенуха начал звонить совершенно наобум и зря в разные учреждения. Но, конечно, нигде Степы не нашел.
— Уж не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай? — сказал Варенуха.
— А хорошо бы было, — сквозь зубы, чуть слышно буркнул Римский.
Тут принесли колоссальных размеров, ярко расписанную афишу, на которой крупными красными буквами стояло: ВОЛАНД, а ниже черными поменьше: «Сеансы белой магии с полным их разоблачением».
На круглом лице Варенухи выразилось удовольствие, но он не успел как следует полюбоваться афишей, как в дверь вошла та самая женщина, которая принесла первую «молнию», и вручила Варенухе новый конвертик.
Варенуха прочитал «молнию» и свистнул. В «молнии» стояло следующее:
«Умоляю молнируйте Масловскому что я действительно Лиходеев брошенный Воландом Владикавказ Примите меры наблюдения Воландом Лиходеев».
В течение минуты Римский и Варенуха молча, касаясь друг друга лбами, перечитывали телеграмму.
— Да ты же с ним в двенадцать часов разговаривал по телефону? — наконец с недоумением сказал Варенуха.
— Да смешно говорить! — воскликнул Римский, — разговаривал, не разговаривал!.. Да не может он быть во Владикавказе! Это смешно!..
— Он пьян, — сказал Варенуха.
— Кто пьян? — спросил Римский.
И дико уставились глазами друг на друга.
Женщина, которая принесла «молнию», вдруг рассердилась.
— Граждане! Расписывайтесь, а потом уж митинги устраивайте!
— Телеграмма то из Владикавказа? — спросил у женщины Римский.
— Ничего я не знаю, не мое дело, — ответила женщина и удалилась, ворча.
Тут произошло совещание. Варенуха ежесекундно прерывал его восклицаниями:
— Это глупо!
Но сколько он ни кричал: «Это глупо!» — делу это нисколько не помогало.
Несомненно, из Владикавказа телеграфировал какой-то самозванец, но вот что было странно: слово «Воланд» в телеграмме. Откуда же владикавказский негодяй знает о приезде артиста и о связи, существующей между ним и Степой?
— При-ми-те ме-ры, — бормотал Варенуха, мигая вспухшими веками, — откуда он о нем знает и зачем меры?.. Это мистификация!
Решили ничего не молнировать в ответ.
Но ровно через пятнадцать минут появилась та же женщина, и Римский с Варенухой даже с мест поднялись навстречу ей.
Женщина вынула из сумки не беленький, а темный листок.
— Это становится интересным, — сказал Варенуха, ставя закорючку в книжке и отпуская злую женщину.
На фотографической бумаге отчетливо чернели писаные строки.
Варенуха без чинов навалился на плечо Римскому.
«Вот доказательство: фотография моего почерка Молнируйте подтверждение личности Масловскому Строжайшее наблюдение Воландом Случае попытки выехать Москвы арестовать Лиходеев».
Варенуха был известен в Москве как администратор, не имеющий себе равных. За двадцать лет своей деятельности он видал всякие виды. Но тут Варенуха почувствовал, что ум его как бы застилает пеленой, и он ничего не произнес, кроме житейской, но нелепой фразы:
Римский поступил не так. Он поднялся, рявкнул в дверь:
— Никого! — и собственноручно запер эту дверь на ключ.
Затем достал из письменного стола пачку бумаг, начал тщательно сличать букву за буквой залихватские подписи Степы на ведомостях с подписью на фотограмме.
Варенуха, навалившись, жарко дышал в щеку Римскому.
— Это почерк Лиходеева, — наконец выговорил Римский, и Варенуха, глянув ему в лицо, удивился перемене, которая в нем произошла. Римский как будто бы постарел лет на десять. Глаза его в роговой оправе утратили свою колючесть и уверенность, и
