Мишу прийти на совещание по поводу пьес и репертуара. Миша ответил, что не придет и не будет ходить никуда, покуда его не перестанут так или иначе травить в газетах».
4 апреля 1939 года. «День начался звонком Долгополова. Первое — просит М. А. сообщить ему содержание „Рашели“, т. к. он дает статью о Дунаевском, и Д., говоря о „Рашели“, посоветовал обратиться к Мише.
Второе — сообщение о заседании Художественного Совета при Всесоюзном Комитете по делам искусств. Оказывается, Немирович выступал и много говорил о Булгакове: самый талантливый, мастер драматургии и т. п.
Сказал — вот почему вы все про него забыли, почему не используете такого талантливого драматурга, какой у нас есть — Булгакова? Голос из собравшихся (не знаю кто, но постараюсь непременно узнать).
— Он не наш.
Немирович. Откуда вы знаете? Что вы читали из его произведений? Знаете ли „Мольера“? „Пушкина“? Он написал замечательные пьесы, а они не идут. Над „Мольером“ я работал, эта пьеса шла бы и сейчас. Если в ней что-нибудь надо было бы мнению критики изменить, это одно. Но почему снять!
В общем, он очень долго говорил, и, как сказал Долгополов, все ему в рот смотрели, и он боится, что стенографистка, тоже смотревшая в рот, пропустила что-нибудь из его речи. Обещал достать стенограмму.
Потом позвонила Ольга — с тем же.
Вечером разговор с Мишей о Немировиче и об этом — „он не наш“; я считаю полезной речь Немировича, а Миша говорит, что лучше бы он не произносил этой речи, и что возглас этот дороже обойдется, чем сама речь, которую Немирович произнес через три года после разгрома.
Да и кому он ее говорит и зачем. Если он считает хорошей пьесой „Пушкина“, то почему же он не репетирует ее, выхлопотав, конечно, для этого разрешение наверху…»
Нет, не простил Булгаков руководителям МХАТа того неоспоримого факта, что именно они погубили его «Мольера» и не заступились за него там, «наверху».
Это издание, стало возможным благодаря Светлане Викторовне Кузьминой и Вадиму Павлиновичу Низову, руководителям АКБ «ОБЩИЙ», благодаря генеральному директору ПКП «РЕГИТОН» Вячеславу Евграфовичу Грузинову, благодаря председателю Совета «ПРОМСТРОЙБАНКА» Владимиру Ивановичу Шимко и председателю Правления «ПРОМСТРОЙБАНКА» Якову Николаевичу Дубенецкому, благодаря генеральному директору фирмы «МЕТКАБ» Ларисе Григорьевне Боронко, благодаря заместителю генерального директора фирмы «ЭЛЕКТРОСЕРВИС» Алексею Васильевичу Боронко, благодаря генеральному директору фирмы «ИММ» Михаилу Владимировичу Баринову, оказавшим материальную помощь издательству «ГОЛОС», отважно взявшемуся за это уникальное издание.
Некоторые из перечисленных здесь спонсоров по тем или иным причинам не оказывали финансовой помощи в издании последних томов ПОЛНОГО СОБРАНИЯ СОЧИНЕНИЙ М. А. БУЛГАКОВА, но навсегда остались в истории этого неповторимого издания чистыми и благородными радетелями русской культуры, навсегда останутся и в памяти читателей этих книг.
Особо хочется сказать о СВЕТЛАНЕ ВИКТОРОВНЕ КУЗЬМИНОЙ и ВАДИМЕ ПАВЛИНОВИЧЕ НИЗОВЕ, с благотворительного взноса которых от возглавляемого ими в то время БАНКА началось это издание. Они все это время, с 1994 года, внимательно относились к моим просьбам о финансовой помощи, не всегда у них получалось, но даже после августовского кризиса 1998 года, когда вроде бы все рухнуло и рушилось, АКБ «ОБЩИЙ» оказал существенную помощь в издании 6 тома. И только что, в 1999 году, этот замечательный БАНК перевел издательству 50 тысяч рублей как благотворительный взнос на издание 7 и 8 томов.
Запомните, читатель, эти имена и воздайте им должное в вашей памяти и сердцах, независимо от того, как вы отнесетесь к самому изданию М. А. Булгакова в десяти томах.
Виктор ПЕТЕЛИН
(Записки покойника)[2 — Михаил Булгаков начал работать над романом о театре и театральной жизни 26 ноября 1936 года. Но впервые Елена Сергеевна в дневнике упоминает об этом 7 февраля 1937 года: «Но самое важное, это роман…» В то же время первые главы были прочитаны друзьям, которые восприняли новый замысел Булгакова с большим интересом.На первой странице рукописи два названия романа: «Записки покойника» и «Театральный роман». Исследователи считают, что Булгаков, дважды подчеркнув «Записки покойника», отдавал тем самым предпочтение этому названию. Другим исследователям кажется, что следует роман так называть, как это было принято первыми публикаторами: «Театральный роман (Записки покойника)». В публикации рукописи активное участие принимала Елена Сергеевна Булгакова, наследница последней авторской воли.После первой же читки глав романа по Москве пошли слухи. Мхатчики забеспокоились. 15 апреля 1937 года Елена Сергеевна записывает: «Паша Марков просится слушать театральный роман».Не раз еще в дневнике будет сказано о чтении глав нового романа. Впервые роман был опубликован в журнале «Новый мир», 1965, № 8, со вступительной статьей В. Топоркова. Публикуется по расклейке книги: «Мастер и Маргарита». Романы, пьесы. М., Современник, 1991. Составитель и автор вступительной статьи В. Петелин.О романе много написано, прослежена творческая история его возникновения, раскрыты имена и фамилии прототипов булгаковских персонажей, выявлены художественные и идейные особенности.Приведу здесь еще две дневниковые записи Елены Сергеевны: 12 сентября 1938 года: «…За ужином вахтанговцы стали просить М. А. прочесть из „Записок покойника“ — они уже слышали об этом романе.Успех был громадный, хохотали, как безумные. Еще бы — МХАТ выведен!Глазунов, больной и усталый, а потом осовевший после ужина, засыпавший, — начисто проснулся, вытаращив глаза, слушал и хохотал чуть ли не больше всех. Долго аплодировали после.Глазунов сказал:— Вот, — приглашай вас в театр, — а потом, на поди, что получается!М. А. сказал:— Я ведь актеров не трогаю.М. А. слышал, что вернули в Большой театр арестованных несколько месяцев назад Смольцова и Кудрявцеву — привезли их на линкольне… — что получат жалованье за восемь месяцев и путевки в дом отдыха.А во МХАТе, говорят, арестован Степун…»3 мая 1939 года: «Вчера было чтение у Вильямсов „Записок покойника“. Давно уже Самосуд просил об этом, и вот наконец вчера это состоялось. Были, кроме нас и Вильямсов, Самосуды, Мордвиновы, Захаровы, Лена Понсова, еще одна подруга Ануси.Миша прочитал несколько отрывков, причем глава „Репетиция с Иваном Васильевичем“ имела совершенно бешеный успех. Самосуд тут же выдумал, что Миша должен прочитать эту главу для всего Большого театра, а объявить можно, что это описана репетиция в периферийном театре.Ему так понравилась мысль, что он может всенародно опорочить систему Станиславского, что он все готов отдать, чтобы это чтение состоялось. Но Миша, конечно, сказал, что читать не будет».Не могу согласиться с теми исследователями, которые считают, что образ Измаила Александровича Бондаревского написан «уничижающими», сатирическими красками. Бондаревский — яркий образ талантливого человека, живого, полнокровного, со своими причудами и юмором.Нужно только объективно, непредвзято прочитать строчки, эпизоды, в которых упоминается этот персонаж: «послышался звучный голос, потом звуки лобзаний», вошел «высокий плотный красавец», «стройная, несколько полноватая фигура» его, «чист, бел, свеж, весел, прост был Измаил Александрович…». Ну, действительно рассказы его о своем пребывании в Париже весьма своеобразны с точки зрения М. А. Булгакова, но эти рассказы одним нравятся, другим не нравятся, как Максудову — Булгакову, мечтавших побывать в Париже, увидеть его культурные и духовные ценности и описать их в книжке воспоминаний… «С необыкновенным блеском, надо отдать ему справедливость» — в этой характеристике Измаила Александровича Бондаренского, в котором действительно легко угадывается А. Н. Толстой, к которому Булгаков относился несколько противоречиво: высоко ценил его художнический дар, но с легкой иронией относился к его умению приспосабливаться к тягостным обстоятельствам тогдашней жизни.Так что вопрос о взаимоотношениях М. Булгакова и А. Толстого нуждается в более серьезном и глубоком изучении, чем это иной раз кажется ученым-литературоведам.]
Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах.
Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова, которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и письмо.
В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания:
Сергей Леонтьевич заявлял, что, уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в свет.
Странная, но предсмертная воля!
В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича. Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме — никого у него не осталось на этом свете.
И я принимаю подарок.
Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был, маленьким сотрудником газеты «Вестник пароходства», единственный раз выступившим в качестве беллетриста, и то неудачно — роман Сергея Леонтьевича не был напечатан.
Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью, носящей весьма неприятное название — меланхолия.
Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том, что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного, нигде нет и не было.
И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в том, что я озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне претенциозным, ненужным и неприятным.
«Коемуждо по делом его…»
И, кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало.
Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем, что же требовать с человека, который через два дня после того, как поставил точку в конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой.
Итак…
Часть первая
Глава 1
Начало приключений
Гроза омыла Москву 29 апреля, и стал сладостен воздух, и душа как-то смягчилась, и жить захотелось.
В сером новом моем костюме и довольно приличном пальто я шел по одной из центральных улиц столицы, направляясь к месту, в котором никогда еще не был. Причиной моего движения было лежащее у меня в кармане внезапно полученное письмо. Вот оно:
«Глубокопочитаемый
Сергей Леонтьевич!
До крайности хотел бы познакомиться с Вами, а равно также переговорить по одному таинственному делу, которое может быть очень и очень небезынтересно для Вас.
Если Вы свободны, я был бы счастлив встретиться с Вами в здании Учебной сцены Независимого Театра в среду в 4 часа.
С приветом К. Ильчин»
Письмо было написано карандашом на бумаге, в левом углу которой было напечатано:
«Ксаверий Борисович Ильчин
режиссер Учебной сцены
Независимого Театра».
Имя Ильчина я видел впервые, не знал, что существует Учебная сцена. О Независимом Театре слышал, знал, что это один из выдающихся театров, но никогда в нем не был.
Письмо меня чрезвычайно заинтересовало, тем более что никаких писем я вообще тогда не получал. Я, надо сказать, маленький сотрудник газеты «Пароходство». Жил я в то время в плохой, но отдельной комнате в седьмом этаже в районе Красных ворот у Хомутовского тупика.
Итак, я шел, вдыхая освеженный воздух и размышляя о том, что гроза ударит опять, а также
