Понтием Пилатом, как тотчас же вас привезут туда, откуда вы уехали, то есть в эту комнату.
— При чем здесь кальсоны? — спросит, смятенно оглядываясь, Иван…
— Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь на вас казенное белье, мы его снимем и выдадим вам ваше одеяние. А вы доставлены были в рубашке и кальсонах, а домой вы не собирались заехать, хоть я вам и намекнул на это. Далее последует Пилат… и дело готово!
Тут что-то странное случилось с Иваном. Его воля вдруг пропала. Он почувствовал, что слаб и нуждается в совете.
— Так что же делать? — спросил он робко.
— Ну вот и славно! — отозвался Стравинский. — Это резоннейший вопрос. Поймите, что вас кто-то вчера сильно напугал и расстроил. Зачем вам, спрашивается, изнервничавшемуся, издерганному вконец человеку, бегать по городу, рассказывая про Понтия Пилата? Вас, конечно, все примут за сумасшедшего, не могут не принять. Для вас в покое сейчас спасение. Останьтесь здесь и прежде всего отдохните…
— Его надо поймать! — уже моляще сказал Иван.
— Хорошо-с. Самому бегать-то зачем? Изложите на бумаге все ваши обвинения и подозрения против этого человека. Ничего нет проще, как передать этот документ куда следует, и, если мы имеем дело с преступлением, как вы говорите, все это разъяснится, и очень быстро, уверяю вас. Но только прошу вас, не напрягайте головы и меньше думайте о Понтии Пилате. Я не спорю с вами, но все-таки напоминаю вам, что рассказы бывают и сомнительные… Мало ли чего может кто рассказать про Понтия Пилата. Не всему же можно верить.
— Понял, — твердо сказал Иван, — остаюсь, но прошу выдать мне бумагу, чернила и евангелие.
— Хочу проверить, правду ли он говорил.
— Ну что ж, — Стравинский обратился к толстой женщине, — выдайте евангелие.
— Евангелия нету у нас в библиотеке, — сконфуженно ответила та.
— Напрасно нет, — сказал Стравинский. — Видите, понадобилось. Купите у букинистов.
— Слушаю, — ответила женщина.
— Оно и к лучшему, впрочем, что сейчас нет, — обратился Стравинский к Ивану, — вам сегодня читать нельзя. Пока будут искать, вы успокоитесь и тогда можете навести справку о том, что вас интересует. Писать сегодня я вам тоже не советую…
— Нет, нет, сегодня же нужно написать! — воскликнул Иван и встревожился.
— Хорошо-с. Не настаиваю. Прошу только об одном — не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня, выйдет завтра.
— Он уйдет, — жалобно воскликнул Иван.
— О нет, — уверенно сказал Стравинский, — он никуда не уйдет, ручаюсь вам за это. И помните, вам здесь помогут всемерно, а без этой помощи у вас ничего не выдает! Вы меня слышите? — вдруг многозначительно сказал Стравинский и, взяв руки Ивана в свои руки, несколько секунд смотрел ему в глаза в упор.
— Да, — чуть слышно сказал Иван.
— Ну вот и славно, — воскликнул Стравинский, — выдать бумагу и коротенький карандаш, — приказал он женщине, — все так, — сказал он бородатому, указывая на лист Ивана, — до свидания, — обратился он к Ивану, — если станет скучно, печально или что-нибудь встревожит, позвоните. К вам придет врач, и поможет, и все устроит, и все объяснит. До свидания.
И через несколько мгновений перед Иваном не было Стравинского и его свиты.
За сеткой в окне был бор, сверкала под солнцем река.
Глава 9
Негодяй Коровьев
Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества в том самом доме, где проживал покойный Мирцев, находился в больших хлопотах, начиная с предыдущей полуночи, когда ему вместе с комиссией пришлось производить осмотр комнат покойного.
Комиссия эта, как и рассказывала Груня, опечатала и увезла с собою рукописи покойного, насчет жилплощади покойника объявила, что она переходит в распоряжение жилтоварищества, а насчет вещей, лично принадлежащих покойному, что они подлежат сохранению на месте, впредь до обнаружения наследников, буде такие явятся. Вследствие этого Никанор Иванович тут же запечатал печатью товарищества книжный шкаф, шкаф, где было белье покойного и осеннее его пальто и два костюма.
Слух о гибели Мирцева распространился мгновенно по всему дому, и с семи часов утра к Босому начали звонить по телефону, а потом и приходить на квартиру с заявлениями. В течение двух часов Никанору Ивановичу подали тридцать девять заявлений лица, претендующие на площадь убитого.
В заявлениях этих заключались и мольбы, и угрозы, и кляузы, и доносы, обещания произвести ремонт на свой счет, указания на тесноту, на невозможность жить в одной квартире с бандитами, обещания покончить жизнь самоубийством, замечательные по художественной силе описания безобразий, творящихся в некоторых квартирах, и признания в беременностях.
К Никанору Ивановичу звонили в квартиру, вызывали его в переднюю, требовали выслушать или униженно просили, грозились пожаловаться, хватали за рукава, шептали что-то и подмигивали, обещали не остаться в долгу.
Мука эта продолжалась до начала первого дня, когда Никанор Иванович просто сбежал из своей квартиры в правление, но, когда увидел, что и там его уже подкарауливали, ушел и оттуда. Отбившись кое-как от тех, что шли за ним по пятам через двор, Никанор Иванович скрылся в шестом подъезде и поднялся в четвертый этаж, где помещалась эта проклятая квартира № 50.
Еле отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил, но ему никто не открыл. Он позвонит еще и еще, начал ругаться и ворчать. Не открыли. Терпение Никанора Ивановича лопнуло, и он дубликатом ключа самолично открыл переднюю дверь и вошел.
В передней был полумрак, на властный зов Босого — «Эй, кто тут, работница Груня, что ли?» — никто не отозвался.
Тогда Никанор Иванович вынул из кармана складной метр и прямо из передней шагнул в кабинет Мирцева. Тут он остановятся в изумлении.
За столом покойного сидел неизвестный тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджаке, в жокейской шапочке и в пенсне с треснувшим стеклом.
— Вы кто такой будете, гражданин? — спросил Никанор Иванович и почему-то вздрогнул.
— Ба! Никанор Иванович! — заорал дребезжащим тенором неожиданный гражданин и, вскочив, приветствовал председателя насильственным и внезапным рукопожатием.
Приветствие это Никанор Иванович встретил недоверчиво и хмуро.
— Я извиняюсь, — заговорил он, — вы кто такой будете? Вы лицо официальное?
— Эх, Никанор Иванович! — воскликнул задушевно неизвестный гражданин. — Что такое «официальный» и «неофициальный»! Все это условно и зыбко, все зависит от того, с какой точки зрения смотреть. Сегодня я — неофициальное лицо, а завтра, смотришь, официальное, а бывает и наоборот!
Это объяснение совершенно не удовлетворило Никанора Ивановича: из него он усвоил, что находящийся перед ним именно лицо неофициальное.
— Да вы кто такой будете? Как ваша фамилия? — все суровее спрашивал председатель.
— Фамилия моя, — ничуть не смущаясь неприветливостью, отозвался гражданин, — ну, скажем… Коровьев. Да не хотите ли закусить без церемоний?
— Я извиняюсь, какие тут закуски, — уже негодуя, заговорил Никанор Иванович, нужно признаться, что председатель был по натуре грубоват, — на половине покойника сидеть не разрешается! Вы что делаете здесь?
— Да вы присаживайтесь, Никанор Иванович, — опять-таки не смущаясь, орал гражданин и заюлил, предлагая кресло, которым Никанор Иванович, уже освирепев, не воспользовался, — я, изволите ли видеть, состою переводчиком при особе иностранца, имеющего резиденцию в этой квартире!
Никанор Иванович открыл рот. Наличность какого-то иностранца в квартире явилась совершеннейшим сюрпризом для председателя, и он потребовал объяснений.
Переводчик объяснился. Оказалось, что господин Фаланд — артист, заключивший контракт на выступления в кабаре, был любезно приглашен директором кабаре Степаном Богдановичем Лиходеевым провести время своих гастролей, примерно недельку, в его квартире, о чем еще вчера Степан Богданович при переводчике написал Никанору Ивановичу и просил прописать иностранца временно.
— Ничего он мне не писал — сказал пораженный Босой.
— А вы поройтесь в портфеле, Никанор Иванович, — сладко сказал назвавший себя Коровьевым.
Босой подчинился этому предложению. Впоследствии он утверждал, что уж с этого момента он действовал в помрачении ума, но ему конечно, никто не верил.
К величайшему изумлению Никанора Ивановича, в портфеле обнаружилось письмо Степы, в котором тот действительно просил о прописке иностранца и заявлял, что сам срочно уезжает во Владикавказ.
Никанор Иванович тупо глядел на письмо, бормоча:
— Как же это я его сюда засунул?
— То ли бывает! То ли бывает! — трещал Коровьев. — Рассеянность, рассеянность, милейший Никанор Иванович! Я сам рассеян до ужаса, до ужаса! Я вам как-нибудь расскажу за рюмкой несколько фактов, вы обхохочетесь!
— Позвольте, когда же он едет во Владикавказ? — озабоченно спросил Никанор Иванович, чувствуя, что на него валится еще новая обуза, какого-то иностранца устраивать в доме — тоже удовольствие!
— Да он уж уехал, уехал! — закричал переводчик. — Он, знаете ли, уж катит черт его знает где! — И замахал руками.
Никанор Иванович изъявил желание увидеть иностранца, но получил вежливый отказ. Переводчик объяснил, что невозможно никак — кота дрессирует.
— Кота, ежели угодно, могу показать! — предложил Коровьев.
От этого отказался изумленный Босой, а переводчик тут же сделал предложение председателю, которое заключалось в следующем.
Ввиду того, что господин Фаланд привык жить просторно, то не сдаст ли жилтоварищество на эту недельку иностранцу всю квартиру, то есть и комнаты покойного?
— Ведь ему безразлично — покойнику-то! — утверждал переводчик. — Его квартирка теперь, знаете ли, темная, маленькая, а иностранец этот капризуля, скажу вам по секрету, — сипел шепотом Коровьев.
Никанор Иванович в недоумении возразил, что иностранцам надлежит жить в «Метрополе», но переводчик не сдался.
— Говорю же вам, капризуля, — хрипел Коровьев, — не желает! Не любит гостиниц. Вот они у меня где сидят, эти интуристы, — пожаловался интимно Коровьев, — всю душу вымотали! Приедет… и то ему не так, и это не так… А вашему товариществу, Никанор Иванович, полнейшая выгода. За деньгами он не постоит. Миллионер!
Полнейший практический смысл заключался в том, что предложил переводчик, и говорил он дело, и тем не менее, удивительно несолидное было что-то и в манере его говорить, и в этом клетчатом пиджачке, и в никуда не годном пенсне.
Что-то неясное терзало душу председателя, и все-таки он решил предложение принять. В товариществе был большой дефицит, а к осени нужно было покупать нефть для парового отопления. На иностранцевы деньги можно было бы извернуться.
Но деловой и осторожный Никанор Иванович заявил, что эти дела так не делаются и что он должен увязать этот вопрос с конторой «Интуриста».
— Обязательно! — закричал Коровьев, даже взвизгнув. — Обязательно! Как же без увязки? Я понимаю. Вот вам телефон, Никанор Иванович, и немедленно увязывайте. А насчет денег не стесняйтесь, — шепотом прибавил он, увлекая председателя в переднюю к телефону, — с кого же и взять, как не с него. У него такая вилла в Ницце… приедете как-нибудь, зайдите посмотреть нарочно — ахнете!
Дело с «Интуристом» уладилось с необыкновенной быстротой. Оказалось, что в конторе знают о намерении Фаланда жить на частной квартире и не возражают против этого. Условия же такие: жилтоварищество сдает пятикомнатную квартиру на семь дней за плату по сто долларов в день. Плата вперед. Валюту примет специально отправляющийся сейчас же на квартиру товарищ Кавунев, снабженный соответствующим полномочием. Жил же товариществу контора вручит плату в советской валюте по банковскому курсу немедленно по отъезде иностранца из Москвы.
Кавунев появился с
