Стенка на стенку. Михаил Афанасьевич Булгаков
В день престольного праздника в селе Поплевине, в районе станции Ряжск, происходил традиционный кулачный бой крестьян. В этом бое принял участие фельдшер ряжского приемного покоя, подавший заявление о вступлении в партию.
Часть I. НА ВЫГОНЕ
В день престольного праздника преподобного Сергия в некоем селе загремел боевой клич:
— Братцы! Собирайся! Братцы, не выдавай!
Известный всему населению дядя, по прозванию Козий Зоб, инициатор и болван, вскричал командным голосом:
— Стой, братцы! Не все собрамшись[1]. Некоторые у обедни.
— Правильно! — согласилось боевое население.
В церкви торопливо звякали колокола, и отец настоятель на скорую руку бормотал слова отпуска. Засим, как вздох, донесся заключительный аккорд хора, и мужское население хлынуло на выгон.
— Ура, ура!
Голова дяди Зоба мелькала в каше, и донеслись его слова:
— Стой! Отставить…
Стихло.
И Зоб произнес вступительное слово:
— Медных пятаков чеканки тысяча девятьсот двадцать четвертого года в кулаки не зажимать. Под вздох не бить дорогих противников, чтобы не уничтожить население. Лежачего ногами не топтать: он не просо! С Богом!
— Урра! — разнесся богатырский клич.
И тотчас мужское население разломилось на две шеренги. Они разошлись в разные стороны и с криком «ура» двинулись друг на друга.
— Не выдавай, Прокудин! — выла левая шеренга. — Бей их, сукиных сынов, в нашу голову!!!
— Бей! Эй, эй! — разнесли перелески.
Шеренги сошлись, и первой жертвой силача Прокудина стал тот же бедный Зоб. Как ни били со всех сторон Прокудина, он дорвался до зобовой скулы и так тяжко съездил его, поддав еще в то место, на котором Козий Зоб заседал обыкновенно на общих собраниях сельсовета, что Зоб моментально вылетел из строя. Его бросило головой вперед, а ногами по воздуху, причем из кармана Зоба выскочило шесть двугривенных, изо рта два коренных зуба, из глаз искры, а из носа — темная кровь.
— Братья! — завыла правая шеренга. — Неужто поддадимся?
Кровь Зоба возопияла к небу, и тотчас получилось возмездие.
Стены сошлись вплотную, и кулаки забарабанили, как цепы на гумне. Вторым высадило из строя Васю Клюкина, и Вася физиономией проехался по земле, ободрав как первую, так и вторую. Он лег рядом с Зобом и сказал только два слова:
— Сапоги вдове…
Без рукавов и с рваным в клочья задом вылетел Птахин, повернулся по оси, ударил кого-то по затылку, но мгновенно его самого залепило плюхою в два аршина, после чего он рявкнул:
— Сдаюсь! Света Божьего не вижу…
И перешел в лежачее положение.
За околицей тревожно взвыли собаки, легонько начали повизгивать бабы-зрительницы.
И вот, в манишке, при галстуке и калошах, показался, сияя празднично, местный фельдшер Василий Иваныч Талалыкин. Он приблизился к кипящему бою, и глазки его сузились. Он потоптался па месте, потом нерешительно рукою дернул себя за галстук, затем более решительно прошелся по пуговицам пиджака, разом скинул его и, издав победоносный клич, врезался в битву. Правая шеренга получила подкрепление, и, как орел, бросился служитель медицины увечить своих пациентов. Но те не остались в долгу. Что-то крякнуло, и выкатился вон, как пустая банка из-под цинковой мази, универсальный врач, усеивая пятнами крови зеленую траву.
Часть II. ВЫГНАЛИ
Через два дня в Укоме города Р. появился фельдшер Василий Иванович Талалыкин. Он был в кожаной куртке, при портрете вождя, и сознательности до того много было в его лице, что становилось даже немножко тошно. Поверх сознательности помещался разноцветный фонарь под правым оком фельдшера, а левая скула была несколько толще правой… Сияя глазами, ясно говорящими, что фельдшер постиг до дна всю политграмоту, он приветствовал всех словами, полными достоинства:
— Здравствуйте, товарищи.
На что ему ответили гробовым молчанием.
А секретарь Укома, помолчав, сказал фельдшеру такие слова:
— Пройдемте, гражданин, на минутку ко мне.
При слове «гражданин» Талалыкина несколько передернуло.
Дверь прикрыли, и секретарь, заложив руки в карманы штанов, молвил такое:
— Тут ваше заявление есть о вступлении в партию.
— Как же, как же, — ответил Талалыкин, предчувствуя недоброе и прикрывая лодошкою фонарь.
— Вы ушиблись? — подозрительно ласково спросил секретарь.
— М… м… ушибси, — ответил Талалыкин. — Как же, на притолоку налетел… М-да… Заявленьице. Вот уже год стучусь в двери нашей дорогой партии, под знамена которой, — запел вдруг Талалыкин тонким голосом, — я рвусь всеми фибрами моей души. Вспоминая великие заветы наших вож…
— Довольно, — неприятным голосом прервал секретарь, — достаточно. Вы не попадаете под знамена!
— Но почему же? — мертвея, спросил Талалыкин.
Вместо ответа секретарь указал пальцем на цветной фонарь.
Талалыкин ничего не сказал. Он повесил голову и удалился из Укома.
Раз и навсегда.
Стенка на стенку
1 …вскричал командным голосом… Не все собрамшись. — Многие словечки и выражения, встречающиеся в фельетонах, Булгаков использовал затем в других своих сочинениях, в том числе и в «Мастере и Маргарите». Так, «командный голос» летит из уст Пилата, а «собрамши» трансформировалось в «соврамши».
