найден.]?
Но, уже надевая свое потертое пальтишко в передней, я спросил все-таки глухо:
— Но вы видели его глаза? У него треугольные веки, а глаза стальные и смотрят в угол.
Ответил он:
— Следующего издателя я достану с такими глазами, как у вас, — хрустальными. Вы, однако, человек избалованный. Внимательно прочтите то, что будете подписывать, а также и векселя.
Не стану Вам, мой друг, описывать контору Семена Семеновича Рвацкого. Одно скажу, поразила меня вывеска: «Фотографические принадлежности». При чем здесь романы? Оглушительнее гораздо было то, что абсолютно ни одной фотопринадлежности в конторе не было. Лежали пять пакетов небольшого размера, и верхний был вскрыт, и я прочитал на коробочках надпись «Фенацетин». Фенацетин, мой друг, как Вам известно, конечно, не что иное, как пара-ацет-фенетидин, и примениться в фотографии может лишь в одном случае — это если у фотографа случится мигрень. Впрочем, я ведь фотографического дела не знаю, другое интересно: во втором углу лежали штук сто коробок килек. Так вот: Рвацкий, по словам редактора, в 2 1/2 часа должен был ехать в Наркомпрос. Кильки в Наркомпросе предлагать? Да? Или, наоборот, из Наркомпроса ему выдали кильки, и он хотел предъявить претензию, что они тухлые?
Масса народу толклось в конторе Рвацкого. Все были в шляпах и почему-то встревожены. Я слышал слова: «вексель», «Шапиро» и «проволока».
Принял меня Рвацкий как привидение. У меня создалось такое впечатление, что я его испугал. Твердо могу сказать, что ему мучительно не хотелось подписывать ни векселя, ни договор. Выходило из его слов такое: что и договор, и векселя это предрассудок и что неужели я думаю, что он не заплатит мне? Представьте себе, был момент, когда я дрогнул… Вижу, как Вы топаете ногой. Он хотел, чтобы я написал ему бумагу, что разрешаю ему печатать роман. Вы хохочете? Погодите. У меня хватило твердости. Я почувствовал, что я бледнею, и пошел к выходу. Тогда он меня вернул, мучительно пожимая плечами; при общих неодобрительных взглядах послал в лавочку за вексельной бумагой. Словом, я вышел из конторы через час, имея в кармане четыре векселя на четыре ничтожных суммы и договор[8 — …имея в кармане четыре векселя… и договор. — Из дневниковых записей Булгакова: 29 декабря 1924 г.: «Лежнев ведет переговоры с моей женой, чтобы роман „Белая гвардия» взять у Сабашникова и передать ему. Люба отказала, баба бойкая и расторопная, и я свалил с своих плеч обузу на ее плечи. Не хочется мне связываться с Лежневым, да и с Сабашниковым расторгать договор неудобно и неприятно». 3 января: «Сегодня у Лежнева получил 300 рублей в счет романа „Белая гвардия», который пойдет в „России». Обещали на остальную сумму векселя…» К сожалению, Булгаков не отразил в дневнике свои впечатления о встрече с Рвацким-Каганским…]. Страшный стыд терзал меня за то, что я у Рвацкого взял векселя, я писатель, и у меня векселя в кармане!
Вы нетерпеливый, пылкий человек и, конечно, знаете, что было дальше: то есть он исчез через месяц, векселя оказались фальшивыми, он не Рвацкий вовсе, роман не вышел…
Нет, нет, ничего такого. Зачем такой примитив. Гораздо хуже вышло.
Врать не стану, по всем четырем векселям я получил, правда, не сполна, а меньше (до срока их выкупили у меня), роман вышел, но не полностью, а до половины! Рвацкий исчез, это так, но не через месяц, а в тот же день. И не в Наркомпрос он ехал, как я узнал потом случайно, а на поезд. И, понимаете, с тех пор я его не видал никогда (однако, надеюсь, что рано или поздно увижу, если буду жив)!
Но из-за того, что я в пыльный день сам залез зачем-то в контору к Рвацкому и, как лунатик, поставил свою подпись рядом с его, я:
1) принимал у себя на квартире три раза черт знает кого[9 — …принимал у себя на квартире три раза черт знает кого… — Очевидно, речь идет о проведенном сотрудниками ОГПУ 7 мая 1926 г. обыске на квартире Булгаковых, а также о двух допросах писателя в помещении ОГПУ 22 сентября и 18 ноября 1926 г. Булгаков эти три события обобщил и привел к «единому знаменателю». Столь решительные меры были применены к Булгакову в связи с разгоном сменовеховского движения (исчезновение Лежнева и Каганского объяснялось этой же причиной). Но фактически писателя пытались запугать в связи с предстоящей постановкой «Дней Турбиных» и хождением по рукам запрещенного цензурой текста «Собачьего сердца». Материалы обыска и первого допроса опубликованы (см.: Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940. М., 1997. С. 140—161), о втором же допросе пока умалчивается.],
2) был в банке три раза,
3) был у нотариуса,
4) был еще где-то,
5) судился с редактором[10 — …судился с редактором… — Сохранилось заявление Булгакова в конфликтную комиссию Союза писателей России от 26 октября 1925 г. следующего содержания: «Редактор журнала „Россия» Исай Григорьевич Лежнев, после того как издательство „Россия» закрылось, задержал у себя, не имея на то никаких прав, конец моего романа „Белая гвардия» и не возвращает мне его. Прошу дело о печатании „Белой гвардии» у Лежнева в конфликтной комиссии разобрать и защитить мои интересы». Разумеется, докопаться до сути дела никто не смог и интересы писателя никто не защитил.] в третейском суде. Причем пять взрослых мужчин, разбирая договоры: мой с редактором, редактора со страдальцем, мой с Рвацким и редактора с Рвацким, — пришли в исступление. Даже Соломон не мог бы сказать, кто владеет романом, почему роман не допечатан, какие кильки лежали в конторе, куда девался сам Рвацкий.
Однако сообразить удалось одно: что я на три года по кабальному договору отдал свой роман некоему Рвацкому, что сам Рвацкий неизвестно где, но у Рвацкого есть доверенные в Москве, и, стало быть, мой роман похоронен на 3 года, я продать его второй раз не имею права. Кончилось тем, что я расхохотался и плюнул.
Курьезная подробность: я своими глазами видел в телефонной книжке телефон Рвацкого С. С. Когда же состоялся суд, я, заглянув в ту же самую телефонную книгу, не нашел там Рвацкого.
Богом клянусь — говорю правду!
Этот номер меня потряс. Каким образом можно вытравить свою фамилию из всех телефонных книг в Москве?
Теперь забегаю вперед: прошло несколько лет, и, как Вы сами догадываетесь, Рвацкий отыскался за границей[11 — …Рвацкий отыскался за границей. И там овладел моим романом и пьесой. — Это темнейшее дело до их пор до конца не прояснилось. Суть вроде бы ясна: мошенники обманули писателя. Но как это было сделано «технологически» — не вполне ясно. Следует заметить, что работал Каганский «мастерски» (судим по конкретному вопросу — о присвоении прав на «Зойкину квартиру» — см.: Дневник. Письма. С. 188—189). И хотя Булгаков после этого действовал решительно (опубликовал в различных газетах Европы несколько «открытых писем» против Каганского), но ничего добиться не смог. Более того, Каганский, для которого, конечно, открытые письма Булгакова были неприятны, поместил в берлинской газете «Дни» следующее письмо:«ДЕЛО М. БУЛГАКОВА(Письмо в редакцию) Многоуважаемый г. Редактор! …настоящим, в целях восстановления истины, сообщаю:1) Я, как владелец издательства „Россия», приобрел от г. М. Булгакова не только право на печатание „Белой гвардии» в журнале „Россия», но право издания и отдельной книгой. Договор не просрочен и не аннулирован, деньги г. М. Булгаков получил от меня полностью. То, что журнал „Россия» был закрыт в 1926 году, не является основанием для нарушения договора г. М. Булгаковым.2) Пьесу „Дни Турбиных» я получил от г. М.Булгакова через его уполномоченного, которому выдал определенный аванс за пьесу, взяв на себя обязательство платить г. М. Булгакову через его уполномоченного…Я не отказываюсь от суда коронного или третейского, куда доставлю все документы по этому делу.С совершенным почтением, 3. Л. Каганский».Перемешав факты с абсолютной ложью, Каганский не только отверг притязания Булгакова, но и нанес по писателю удар морального характера, сообщив, что будто бы Булгаков передал ему «Дни Турбиных» через уполномоченного (имеются в виду какие-то закулисные игры).Булгаков ответил яростным письмом, из которого мы приведем лишь несколько наиболее важных фраз:«Я — М. Булгаков — извещаю всех, что, во-первых, у меня нет и не было никакого уполномоченного. Во-вторых, ни через какого уполномоченного ни одной из моих пьес я г. 3. Каганскому не передавал, и, даже будь у меня уполномоченный, ни в коем случае именно г. 3. Каганскому не передал бы…Итак, вторично сообщаю, что ни на роман „Белая гвардия», ни на пьесу „Дни Турбиных» 3. Л. Каганский прав не имеет.Г-на 3. Каганского я привлекаю к ответственности…»Но кого Булгаков мог привлечь к ответственности, если ему из ВОКСа сообщали, что «поскольку между Россией и европейскими странами нет конвенции, издание пьесы, равно как и исполнение ее на сцене, никем никому возбраняемо быть не может…»?]. И там овладел моим романом и пьесой. Каким образом ему удалось провезти за границу роман, увесистый, как нагробная плита, мне непонятно.
Словом, мне стыдно. Такое разгильдяйство все-таки непростительно.
Но послушайте дальше. В один прекрасный день грянула весть, что редактор мой Рудольф арестован и высылается за границу[12 — …мой Рудольф арестован и высылается за границу. — И. Г. Лежнев был не малой фигурой среди сменовеховцев, и против него лично выступал, например, Н. И. Бухарин. Но поскольку изначально движение сменовеховцев было создано с согласия ЦК ВКП(б), то и ликвидация его происходила весьма своеобразно. Во всяком случае, высланный за границу Лежнев в начале 30-х гг. появился в Москве и стал одним из ведущих сотрудников газеты «Правда». С его именем связан один курьезнейший случай, который произошел уже в наше время. Разбирая бумаги, оставленные Лежневым, исследователи обнаружили тексты романа «Белая гвардия», которые Булгаков в 1925 г. передал редактору «России». Но сохранились они совершенно случайно, потому что Лежнев использовал их как бумажную основу, на которую наклеивал собственные критические статьи. В таком «оригинальном» виде они и поступили в архив писателя.]. И точно, он исчез. Но теперь я уверен, что его не выслали, ибо человек канул так, как пятак в пруд. Мало ли кого куда не высылали или кто куда не ездил в те знаменитые годы 1921—1925! Но все же, бывало, улетит человек в Мексику, к примеру. Кажется, чего дальше. Ан нет, получишь вдруг фотографию — российская блинная физиономия под кактусом. Нашелся! А этот не в Мексику, нет, говорят, был выслан всего только в Берлин. И ни звука. Ни слуху ни духу.
Нету его в Берлине. Нет и не может быть.
И лишь потом дело выяснилось. Встречаю я как-то раз умнейшего человека. Рассказал
