стеклянную стену.)
Г о л у б к о в. Ну не плачь, не плачь. О чем ты плачешь, Серафима? Вот я, я вернулся…
С е р а ф и м а. Я думала, что ты погиб! О, если б ты знал, как я тосковала!.. Теперь для меня все ясно… Но все-таки я дождалась! Ты теперь никуда больше не поедешь, я тебя не отпущу.
Г о л у б к о в. Никуда, конечно, никуда! Все кончено! И мы сейчас все придумаем! Как же ты жила здесь, Сима, без меня? Скажи мне хоть слово!
С е р а ф и м а. Я измучилась, я не сплю. Как только ты уехал, я опомнилась, я не могла простить себе, что я тебя отпустила! Все ночью сижу, смотрю на огни, и мне мерещится, что ты ходишь по Парижу, оборванный и голодный… А Хлудов больной, он такой страшный!
Г о л у б к о в. Не надо, Сима, не надо!
С е р а ф и м а. Ты видел мужа моего?
Г о л у б к о в. Видел, видел. Он отрекся от тебя, и у него новая жена, а кто – совершенно неинтересно… И… так лучше, и ты свободна! (Кричит.) Хлудов, спасибо!
Х л у д о в и Ч а р н о т а входят.
Х л у д о в. Ну вот, все в порядке теперь, а? (Голубкову.) Ты ее любишь? А? Искренний человек? Советую ехать туда, куда она скажет. А теперь прощайте все! (Берет пальто, шляпу и маленький чемодан.)
Ч а р н о т а. Куда это, смею спросить?
Х л у д о в. Сегодня ночью пойдет пароход, и я с ним. Только молчите.
Г о л у б к о в. Роман! Одумайся! Тебе нельзя этого делать!
С е р а ф и м а. Говорила уже, его не удержишь.
Х л у д о в. Чарнота! А знаешь что? Поедем со мной, а?
Ч а р н о т а. Постой, постой, постой! Только сейчас сообразил! Куда это? Ах туда? Здорово задумано! Это что же, новый какой-нибудь хитроумный план у тебя созрел? Не зря ты генерального штаба! Или ответ едешь держать? А? Ну так знай, Роман, что проживешь ты ровно столько, сколько потребуется тебя с парохода снять и довести до ближайшей стенки! Да и то под строжайшим караулом, чтоб тебя не разорвали по дороге! Ты, брат, большую память о себе оставил. Ну, а попутно с тобой и меня, раба божьего, поведут, поведут… За мной много чего есть! Хотя, правда, фонарей у меня в тылу нет!
С е р а ф и м а. Чарнота! Что ты больному говоришь?
Ч а р н о т а. Говорю, чтобы остановить его.
Г о л у б к о в. Роман! Останься, тебе нельзя ехать!
Х л у д о в. Ты будешь тосковать, Чарнота.
Ч а р н о т а. Эх, сказал! Я, брат, давно тоскую. Мучает меня Киев, помню я Лавру, помню бои… От смерти я не бегал, но за смертью специально к большевикам тоже не поеду. И тебе из жалости говорю – не езди.
Х л у д о в. Ну, прощай! Прощайте! (Уходит.)
Ч а р н о т а. Серафима, задержи его, он будет каяться!
С е р а ф и м а. Ничего не могу сделать.
Г о л у б к о в. Вы его не удержите, я знаю его.
Ч а р н о т а. А! Душа суда требует! Ну что ж, ничего не сделаешь! Ну, а вы?
С е р а ф и м а. Пойдем, Сергей, проситься. Я придумала – поедем ночью домой!
Г о л у б к о в. Поедем, поедем! Не могу больше скитаться!
Ч а р н о т а. Ну что ж, вам можно, вас пустят. Давай делить деньги.
С е р а ф и м а. Какие деньги? Это, может быть, корзухинские деньги?
Г о л у б к о в. Он выиграл у Корзухина двадцать тысяч долларов.
С е р а ф и м а. Ни за что!
Г о л у б к о в. И мне не надо. Доехал сюда, и ладно. Мы доберемся как-нибудь до России. Того, что ты дал, нам хватит.
Ч а р н о т а. Предлагаю в последний раз. Нет? Благородство? Ну, ладно. Итак, пути наши разошлись, судьба нас развязала. Кто в петлю, кто в Питер, а я куда? Кто я теперь? Я – Вечный Жид отныне! Я – Агасфер. Летучий я голландец! Я – черт собачий!
Часы пробили пять. Над каруселью поднялся флаг вдали, и послышались гармонии, а с ними хор у Артура на бегах: «Жили двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман…»
Ба! Слышите? Жива вертушка, работает! (Распахивает дверь на балкон.)
Хор полился яснее: «…много разбойники пролили крови честных христиан…»
Здравствуй вновь, тараканий царь Артур! Ахнешь ты сейчас, когда явится перед тобой во всей славе своей генерал Чарнота! (Исчезает.)
Г о л у б к о в. Не могу больше видеть этого города! Не могу слышать!
С е р а ф и м а. Что это было, Сережа, за эти полтора года? Сны? Объясни мне! Куда, зачем мы бежали? Фонари на перроне, черные мешки… потом зной! Я хочу опять на Караванную, я хочу опять увидеть снег! Я хочу все забыть, как будто ничего не было!
Хор разливается шире: «Господу Богу помолимся, древнюю быль возвестим!..» Издали полился голос муэдзина: «La illah illa illah…»
Г о л у б к о в. Ничего, ничего не было, все мерещилось! Забудь, забудь! Пройдет месяц, мы доберемся, мы вернемся, и тогда пойдет снег, и наши следы заметет… Идем, идем!
С е р а ф и м а. Идем! Конец!
Оба выбегают из комнаты Хлудова. Константинополь начинает гаснуть и угасает навсегда.
Иван Васильевич
Комедия в трех действиях
Действуют:
З и н а и д а М и х а й л о в н а – киноактриса.
У л ь я н а А н д р е е в н а – жена управдома Бунши.
Ц а р и ц а
Т и м о ф е е в – изобретатель.
М и л о с л а в с к и й Ж о р ж.
Б у н ш а-К о р е ц к и й – управдом.
Ш п а к А н т о н С е м е н о в и ч.
И о а н н Г р о з н ы й.
Я к и н – кинорежиссер.
Д ь я к
Ш в е д с к и й п о с о л.
П а т р и а р х.
О п р и ч н и к и.
С т о л ь н и к и.
Г у с л я р ы.
М и л и ц и я.
Действие первое
Московская квартира. Комната Тимофеева, рядом – комната Шпака, запертая на замок. Кроме того, передняя, в которой радиорупор. В комнате Тимофеева беспорядок. Ширмы. Громадных размеров и необычной конструкции аппарат, по-видимому, радиоприемник, над которым работает Т и м о ф е е в. Множество ламп в аппарате, в которых то появляется, то гаснет свет. Волосы у Тимофеева всклоченные, глаза от бессонницы красные.
Он озабочен. Тимофеев нажимает кнопку аппарата. Слышен приятный певучий звук.
Т и м о ф е е в. Опять звук той же высоты…
Освещение меняется.
Свет пропадает в пятой лампе… Почему нет света? Ничего не понимаю. Проверим. (Вычисляет.) А два, а три… угол между направлениями положительных осей… Я ничего не понимаю. Косинус, косинус… Верно!
Внезапно в радиорупоре в передней возникает радостный голос, который говорит: «Слушайте продолжение „Псковитянки“!» И вслед за тем в радиорупоре грянули колокола и заиграла хриплая музыка.
Мне надоел Иоанн с колоколами! И, кроме того, я отвинтил бы голову тому, кто ставит такой приемник. Ведь я же говорил ему, чтобы он снял, что я поправлю! У меня нету времени! (Выбегает в переднюю и выключает радио, и рупор, крякнув, умолкает. Возвращается к себе в комнату.) На чем я остановился?.. Косинус… Да нет, управдом! (Открывает окно, высовывается, кричит.) Ульяна Андреевна! Где ваш драгоценный супруг? Не слышу! Ульяна Андреевна, ведь я же просил, чтобы он убрал рупор! Не слышу. Чтобы он убрал рупор! Скажите ему, чтобы он потерпел, я ему поставлю приемник! Австралию он будет принимать! Скажите, что он меня замучил со своим Иоанном Грозным! И потом, ведь он же хрипит! Да рупор хрипит! У меня нет времени! У меня колокола в голове играют. Не слышу! Ну, ладно. (Закрывает окно.) На чем я остановился?.. Косинус… У меня висок болит… Где же Зина? Чаю бы выпить сейчас. (Подходит к окну.) Какой странный человек… в черных перчатках… Чего ему надо? (Садится.) Нет, еще раз попробую. (Жмет кнопки в аппарате, отчего получается дальний певучий звук и свет в лампах меняется.) Косинус и колокола… (Пишет на бумажке.) Косинус и колокола… и колокола… то есть косинус… (Зевает.) Звенит, хрипит… вот музыкальный управдом… (Поникает и засыпает тут же у аппарата.)
Освещение в лампах меняется. Затем свет гаснет. Комната Тимофеева погружается во тьму, и слышен только дальний певучий звук. Освещается передняя. В передней появляется З и н а и д а М и х а й л о в н а.
З и н а и д а (в передней, прислушивается к певучему звуку). Дома. Я начинаю серьезно бояться, что он сойдет с ума с этим аппаратом. Бедняга!.. А тут его еще ждет такой удар… Три раза я разводилась… ну да, три, Зузина я не считаю… Но никогда еще я не испытывала такого волнения. Воображаю, что будет сейчас! Только бы не скандал! Они так утомляют, эти скандалы… (Пудрится.) Ну, вперед! Лучше сразу развязать гордиев узел… (Стучит в дверь.) Кока, открой!
Т и м о ф е е в (в темноте). А, черт возьми!.. Кто там еще?
З и н а и д а. Это я, Кока.
Комната Тимофеева освещается. Т и м о ф е е в открывает дверь. Вместо радиоприемника – странный, невиданный аппарат.
Кока, ты так и не ложился? Кока, твой аппарат тебя погубит. Ведь нельзя же так! И ты меня прости, Кока, мои знакомые утверждают, что увидеть прошлое и будущее невозможно. Это просто безумная идея, Кокочка. Утопия.
Т и м о ф е е в. Я не уверен, Зиночка, что
