и «Декабр[истов». Сколько замечательного в «Сергие»! В «Дек.» кое-что ненужное, напр., обращения к читателю. (…]
22. 7. 44.
Сон про свою смерть. Сумерки, церковь, я выбирал себе могильное место.
Прекр. день, но мистраль. Самочувств. весь день лучше.
Перечитал «Смерть Ив. Ильича». Конец невразумителен. Все лживые, кроме самого Ив. Ильича – он слова, литература; все верно насчет него, но живого образа нет.
23.7.
Взят Псков. Освобождена уже вся Россия! Совершено истинно гигантское дело! […]
Звездные ночи. Млечный Путь фосфорически-дымный, будто студенистый. В его конце, почти над Эстерелем, мутные крупные звезды. И миллионы, миллионы звезд!
Под Брадами убито 30 т. немцев.
27. 7. 44. Четв.
Взяты Белосток, Станиславов, Львов, Двинск, Шавли и Режица. […]
/.8. 44. Вторник.
[…] 3/4 луны. Ходили бросать письмо о. Киприану – послал ему «Балладу».
Возле «Helios» на часах немец и русский пленный, «студент» Колесников. Поговорили. На прощание немец крепко пожал мне руку.
3.8.
5 алертов за день. Полнолуние.
Черчиль вчера сказал, что война кончится не позднее октября. Посмотрим.
10. 8. 44. Четверг.
[…] Вчера перечитывал (давно не читал) «Вост. повести» Лермонтова: «Измаил-Бей», «Ангел смерти» и т. д. Соверш. детский, убогий вздор, но с замечательными проблесками. […]
12. 8. 44. Суб.
Два алерта. Первый в 11 ч. утра. Испытал впервые настоящий страх – ударили близко, в Mallose’e, потом на холмы против Жоржа – и тотчас начались пожары.
Спал с перерывами, тревожно – все гудели авионы. С седьмого часа утра началось ужасающее буханье за Эстерелем, длившееся до полдня и после. В первом часу радио: началась высадка союзников возле Фрежюса. Неописуемое волнение!
18. 8. 44. Пятн.
Взяли La Napoul (возле Cannes). Все время можно различить в море 6 больш. судов. То и дело глухой грохот орудий.
25. 8. 44. Пятница.
Все та же погода – жарко, сухо, жаркий вечер с востока, море все время в светлом белесом тумане.
День 23-го был удивительный: радио в 2 часа восторженно орало, что 50 тысяч партизан вместе с населением Парижа взяли Париж.
Вечером немцы ‹стали› взрывать что-то свое (снаряды?) в Грассе, потом на холмах против Жоржа начались взрывы в мелком лесу – треск, пальба, взлеты бенгальск. огней – и продолжались часа полтора. Сумерки были сумрачные, мы долго, долго смотрели на это страшное и великолепн. зрелище с замиранием сердца. Ясно, что немцы бегут из Грасса!
На рассвете 24-го вошли в Грасс американцы. Необыкновенное утро! Свобода после стольких лет каторги!
Днем ходил в город – ликование неописуемое. Множество американцев.
Взяты Cannes. Нынче опять ходил в город. Толпа, везде пьют (уже все, что угодно), пляски, музыка – видел в «Эстерели» нечто отчаянное-наши девчонки с америк. солдатами (все больше летчики).
В Париже опять были битвы,- наконец, совсем освобожден. Туда прибыл Де Голль.
Румыния сдалась и объявила войну Германии. Антонеску арестован. Болгария просит мира.
«Федя» бежал от немцев за двое суток до прихода американца, все время лежал в кустах, недалеко от пекарни, где он работал (по дороге в St. Jaques).
Прошли в Собор помолиться Маленькой Терезе, поблагодарить за спасение нас от возможных несчастий.
На нижнем базаре разгромлена парикмахерская – все вдребезги. Первый раз видели погром. А у моей шляпницы – оказывается, она была за немцев,- в магазине окна выбиты, ничего не оставлено. Хозяева бежали с немцами, они итальянцы.
27-го августа. […] Леня видел, как толпа вела женщин в одних штанах и нагрудниках, били по голове винтовкой […] будто бы за то, что путались с немцами. Слава Богу, американские власти запретили публичное издевательство. […]
По радио слышали ликование в Париже, крики, марсельезу. А когда получим вести? И какие? Бился весь Париж. […]
[Бунин:]
26.8.44. Суб.
Все та же погода. Вчера весь вечер и нынче ночью грохот где-то возле Cannes.
3 часа. Все небо над Ниццей в густом желтоватом дыму – д. б., горят Cagnes, St. Laurent.
27. 8. Воскр.
Жарко. Гул авионов над нами.
30. 8. Среда.
Был у Кл[ягина]. Там сказали, что взята Ницца. То же сказал Бахрак, вернувшийся из города. «Говорят, Ницца сошла с ума от радости, тонет в шампанском».
31. 8. Четв.
Все дни так жарко, что хожу полуголый. Оч. душно по ночам.
Перечитываю Гоголя – том, где «Рим», «Портрет»… Нестерпимое «плетение словес», бесконечные периоды. «Портрет» нечто соверш. мертвое, головное. Начало «Носа» патологически гадко – нос в горячем хлебе! «Рим» – задыхаешься от литературности и напыщенности…
А может быть, я еще побываю в Риме до смерти? Господи, если бы!
3. 9. 44. Воскр.
Союзники уже в Бельгии. Финны сдаются.
Прекрасный день, райские виды. И опять – та осень!
4.9.
[…] Нынче в 8 утра прекращены воен. действия между финнами и русскими. Взят Брюссель. Вошли в Голландию.
5.9. Вечер.
Россия объявила войну Болгарии. День был прохл.
7. 10. 44. Суб.
Сентябрь был плохой. Вчера и нынче буря, ливни, холод, да такой, что нынче вечером повесил на окна занавески.
Уже давно, давно все мои былые радости стали для меня мукой воспоминаний!
Полночь с 22 на 23 окт. 44.
Роковой день мой – уже 75-й год пойдет мне завтра. Спаси, Господи.
Завтра в 8 утра уезжает Бахрак, проживший у нас 4 года. 4 года прошло!
Холодная ночь, блеск синего Ориона. И скоро я никогда уже не буду этого видеть. Приговоренный к казни.
1.XII.44. Пятница.
[…] Спаси, Господи. Боюсь болезни, все хочу начать здоровее жить.
По ночам кричат филины. Точно раненый, которого перевязывают или которому запускают что-нибудь в рану:
– Уу! (тоска и боль). И заливисто гулко:
– У-у-у!
Русские все стали вдруг красней красного. У одних страх, у других холопство, у третьих – стадность. «Горе рака красит!»
1945
1.I.1945. Понед.
Уже с месяц болевая точка в конце печени при некоторых движениях. Был долгий кашель, насморк, грипп.
Топлю по вечерам. Вера сидит у меня, переписывает на машинке некоторые мои вещи, чтобы были дубликаты. И еще, еще правлю некотор. слова.
Очень самого трогает «Холодная осень». Да, «великая октябрьская», Белая армия, эмиграция… Как уже далеко все! И сколько было надежд! Эмиграция, новая жизнь – и, как ни странно, еще молодость была! В сущности, удивительно счастливые были дни. И вот уже далекие и никому не нужные. «Патриоты», «Amis de la patrie sovietique»… (Необыкновенно глупо: «Советское отечество»! Уж не говоря о том, что никто там ни с кем не советуется.) […]
12. 2. 45. 121/2 ночи.
Бедная, трогательная посылочка от Н. И. Кульман – соверш. необыкновенная женщина! Вечером прошелся, бросил ей открытку – благодарность. Холодно, мириады бледных белых точек, звезд; выделяются яркой, крупной белизной звезды Ориона.
Все перечитываю Пушкина. Всю мою долгую жизнь, с отрочества не могу примириться с его дикой гибелью! Лет 15 т. н. я обедал у какой-то герцогини в Париже, на обеде был Henri de Renier242 в широком старомодном фраке, с гальскими усами. Когда мы после обеда стоя курили с ним, он мне сказал, что Дантес приходится ему каким-то дальним родственником – и: «que voulez-vous? Дантес защищал свою жизнь!» Мог бы и не говорить мне этого.
23. 2. 45.
Кажется, началось большое наступление союзников на Кёльн.
Взята Познань.
Какая-то годовщина «Красной армии», празднества и в России и во Франции… Все сошли с ума (русские, тут) именно от побед этой армии, от «ее любви к родине, к жертвенности». Это все-таки еще не причина. Если так рассуждать, то ведь надо сходить с ума и от немцев – у них и победы были сказочные чуть не четыре года, и «любви к родине и жертвенности» и было, и есть не меньше. А гунны? А Мамай?
Чудовищное разрушение Германии авионами продолжается. Зачем немцы хотят, чтобы от нее не осталось камня на камне, непостижимо!
Турция объявила войну ей и Японии.
24. 2. 45. Суббота.
В 10 вечера пришла Вера и сказала, что Зуров слушал Москву: умер Толстой. Боже мой, давно ли все это было – наши первые парижские годы и он, сильный, как бык, почти молодой!
25.2.45.
Вчера в 6 ч. вечера его уже сожгли. Исчез из мира совершенно! Прожил всего 62 года. Мог бы еще 20 прожить.
26.2.45. Урну с его прахом закопали в Новодевичьем.
24. 3. 45. Суббота.
Полночь. Пишу под радио из Москвы – под «советский» гимн. Только что говорили Лондон и Америка о нынешнем дне, как об историческом – «о последней битве с Германией», о громадном наступлении на нее, о переправе через Рейн, о решительном последнем шаге к победе. Помоги, Бог! Даже жутко!
Берлин били прошлую ноч. 32-ую ночь подряд.
Вчера были именины Г. Как-то отпраздновала. Боже мой!
14. IV. 45.
Вчера: взятие Вены.
Смерть Рузвельта.
16. IV. 45. Понедельник.
Вышел вечером, в 10-м часу – совсем золотой рог молодого месяца над пиниями возле часовни. Ходил на дорогу, немного дальше спуска в город.
1946
14/I октября 46 г. Покров. Рождение Веры. Все думаю, какой чудовищный день послезавтра в Нюрнберге.243 Чудовищно преступны, достойны виселицы – и все-таки душа не принимает того, что послезавтра будет сделано людьми. И совершенно невозможно представить себе, как могут все те, которые послезавтра будут удавлены как собаки, ждать этого часа, пить, есть, ходить в нужник, спать эти две их последние ночи на земле…
1949
В ночь с 2 на 3 октября.
Все одни и те же думы, воспоминания. И все то же отчаяние: как невозвратимо, непоправимо! Много было тяжелого, было и оскорбительное – как допустил себя до этого! И сколько прекрасного, счастливого – и все кажется, что не ценил его. И как много пропустил, прозевал – тупо, идиотски! Ах, если бы воротить! А теперь уже ничего впереди – калека и смерть почти на пороге.
1951
1/14 октября 1951 г. Париж.
Дай тебе, Господи, еще много лет и здоровья, драгоценная моя!
1953
[В ночь с 27 на 28 января 1953 Бунин, уже изменившимся почерком записал на листке, вырванном из тетради:]
– Замечательно! Все о прошлом, о прошлом думаешь и чаще всего все об одном и том же в прошлом: об утерянном, пропущенном, счастливом, неоцененном, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности и о неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое, многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков. А ведь вот-вот все, все поглотит могила!
23 Февраля 53.
Вчера Алданов рассказал, что сам Алешка Толстой говорил ему, что он. Т., до 16 лет носил фамилию Бострэм,244 а потом поехал к своему мнимому отцу графу Ник. Толстому и упросил узаконить его – графом Толстым.
2 мая 53 г.
Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время меня не будет – и дела и судьбы всего, всего будут мне неизвестны! И я приобщусь к Финикову, Роговскому, Шмелеву, Пантелеймонову!.. И я только тупо, умом стараюсь изумиться, устрашиться!
