(сообщили сами русские). «Дело оч. серьезно». Нет, немцы, кажется, победят. А может, это и не плохо будет?
Позавчера М. переписала «Балладу». Никто не верит, что я почти всегда все выдумываю – все, все. Обидно! «Баллада» выдумана вся, от слова до слова – и сразу в один час: как-то проснулся в Париже с мыслью, что непременно надо что-нибудь «послать» в «Посл. Н.», должен там; выпил кофе, сел за стол – и вдруг ни с того, ни с сего стал писать, сам не зная, что будет дальше. А рассказ чудесный.
Нынче Ницца встречает Дарлана [221].
Как живет внучка Пушкина и чем зарабатывает себе пропитание!
11.X.41. Суббота.
Самые страшные для России дни, идут страшные бои – немцы бросили, кажется, все, все свои силы. «Ничего, вот-вот русские перейдут в наступление – и тогда…» Но ведь то же самое говорили, думали и чувствовали и в прошлом году в мае, когда немцы двинулись на Францию. «Ожесточенные бои… положение серьезно, но не катастрофично…» – все это говорили и тогда.
14.X.41. Вт.
Рождение В. Завтракали у Тюкова.
17.X.41. Пятница.
Вчера вечером радио: взяты Калуга, Тверь (г. Калинин по-«советски») «…» и Одесса. Русские, кажется, разбиты вдребезги. д.б., вот-вот будет взята Москва, потом Петербург… А война, д.б., будет длиться всю зиму, – м.б. и больше. Подохнем с голоду. «…»
18.X.41.
Вчера кончил перечитывать «Обломова». Длинно, но хорошо (почти все), несравненно с «Обрывом». «…»
19.X.41. Воскр.
Недели 2 т.н. перечитал три романа Мориака. Разочарование.
Нынче кончил «Lecole des femmes» Gide’a. Скучно, пресно, незначительно. Зачем это написано? Умный человек, прекрасно пишет, знает жизнь – и только.
«Без даты»
Когда ехал в среду 22-го из Ниццы в Cannes в поезде, голубое вечернее море покрывалось сверху опалом.
29.X.41. Среда.
«…» В среду 22-го был в Ницце, много и очень бодро ходил, в 5 1/2 вошел на набережной в грасский автобус, чуть не всю дорогу стоял, – так было много народу, как всегда, – бодро поднялся в гору домой. Утром на другой день, – в день моего рождения, 23-го, – потерял так много крови, что с большим трудом сошел в столовую к завтраку, съел несколько ложек супу (как всегда, вода и всякая зелень, пресная, осточертевшая) и пересел в кресло к радио, чувствуя себя все хуже, с головой все больше леденеющей. Затем должен был вскочить и выбежать на крыльцо – рвота. Сунулся назад, в дом, в маленький кабинет возле салона – и упал возле дивана, потеряв сознание. Этой минуты не заметил, не помню – об этом узнал только на другой день, от Г., которая, подхватив меня с крыльца, тоже упала, вместе со мной, не удержав меня. Помню себя уже на диване, куда меня втащил Зуров, в метании от удушения и чего-то смертельно – отвратительного, режущего горло как бы новыми приступами рвоты. Лицо мое, говорят, было страшно, как у настоящего умирающего. Я и сам думал, что умру, но страха не испытывал, только твердил, что ужасно, что умру, оставив все свои рукописи в беспорядке.
Прибежавший из Helios’a (из maison de sante возле нас) доктор (оч. милый венгерский еврей) был, как я видел, очень растерян. Хотел сделать впрыскивание камфоры – я с удивившей его энергией послал это впрыскивание к черту, потребовав камфарных капель. Кроводавления у меня оказалось всего 7 – доктор сказал, что меня спасло только мое сильное от природы сердце, пульс одно время был чуть ли не совсем не слышен.
Дня три я лежал после того в постели – слабость, озноб и жар: почему-то то падала, то поднималась – температура, доходя иногда до 37,5. M.б. была и легкая отрава – за завтраком в Ницце, где дали вместо печенки какой-то мерзкий сгусток – легкого, что ли, – черно-багровый, мягкий, текущий сукровицей – я с голоду съел половину его. Вчера и нынче уже не в постели, чувствую себя не плохо, только нынче вдруг опять сильная кровь. Читал (перечитывал) эти дни Бруссона «A. France en pantoufles» – много интересного, но много и скучной болтовни.
В Нанте и в Бордо немцы расстреляли за эти дни 100 человек заложников (по 50 на каждый из этих городов) – за то, что и в Нанте и в Бордо в один и тот же день было убито по немцу (из высших чинов).
Как раз во время моего припадка приходила Татьяна Мих. Львова-Толстая (дочь Мих. Льв. Толстого, сына Льва Ник.).
В среду 22-го была прекрасная совсем почти летняя погода. В четверг было светло, но уже холодно. И начались холода – как никогда рано. Были чуть не зимние дни, пока я лежал. Нынче ледяная светлая ночь, почти 3/4 луны.
1.XI.41. Суб.
Завтракала у нас Т. Мих. Она гостит у своей знакомой в Cabris, живет в Марокко. Читал ей «Бал«ладу» » и «Поздний час».
6.XI.41. Четверг.
5.35 вечера. Вернулись из «Сонино» (пешком). Сижу на постели, гляжу на море и Эстерель. Долина синевато туманится. Море слабо белеет. Над ним сизо, над сизым чуть румянится. Прелестно синеет Эстерель. За ним, правее, чуть смугло снизу, бруснично, выше чуть желтовато, еще выше зеленовато (и чем выше, тем зеленее, но все оч. слабо). К Марселю горизонт в сизой мути, выше мутно-кремовато, еще выше – легкая зелень. И все – пастель.
6 часов. Туманность долины исчезла, выделилась на темно-зеленом белизна домиков по долине. Спектр красок на западе определеннее, гуще. Над Тулоном – довольно высоко – звезда (без очков для дали) круглая, крупная, дырчатая – круг брильянтов жидких; в очках – небольшая, оч. блестящая точка, золотая, с блестящими лучами. «…»
Воскресенье. 9. XI. 41.
Ночь, дождь, холод. Не такая была ночь когда-то – 8 лет тому назад 9 Ноября! (Премия.)
11.XI.41.
Мрачные тучи, дождь, иногда ливень, туман. Ночь, проснулся, страх смерти.
Липа под моим окном уже почти вся осыпалась, чуть не в один день.
Вчера в газетах речь Гитлера. Говорил, что установит «новую Европу на тысячи лет».
В России уже снег и дожди.
Письмо к Марге от Степуна о сумасшествии их матери.
21.XI.41. Пятница.
В среду поехал с Бахр. в Ниццу (глав. обр. к Дмитренко – холодеет и немного мертвеет правая рука). Дм. уехал к Куталадзе и к нам. Ночевал. Утром он ко мне зашел, сказал, что рука пустяки, что у нас он осмотрел Веру, Г. и Зурова – все сравн. слава Богу – и что у нас описали мебель за долги нашей хозяйке. «…» Обедали еще и с Жидом – все в «Императоре». В четверг завтрак в Grande Bleu – опять А. Жид и прочие. Завтрак был по настоящему времени удивительный.
23.XI.41. Воскресенье.
Ночью дождь. И утром, и почти весь день дождь, ветер, туман. Уже разделись обе липы.
Весь день за письм. столом – переписывал итинерарий своей жизни и заметки к продолжению «Арсеньева». Что-то похоже на возвращение к работе.
25.XI.41. Вторник.
Вчера, позавчера солнечно. Липы возле дома уже обе разделись. На верхней площадке редкие листья на липе, желто-зеленоватые на синем небе, как на синем стекле.
Нынче был в Cannes, «…» в «Пикадилли» – сандвич с сагой, тост, чай и два блюдечка вишнев, варенья (как всегда, без карточек), – 31 фр. Потом в Казино, открытая сцена, публика за столиками – точно ничего не случилось. «…»
Большие бои в Африке и в России.
«Фюрер разорвал завещание Петра Великого, хотевшего гегемонии в Европе» (немецк. газеты).
157-й день войны с Россией.
26.Х1.41.
С утра прекрасный, тихий, солн. день. К вечеру затуманилось, серо, скучно. М. получила известие о смерти своей матери. Уехала с Г. в Cannes «на 3 дня» – ходить в церковь, служить панихиды. Мне нынче ужасно «их» жаль, грусть за их несчастную жизнь.
Все вспоминается почему-то и вся моя несчастная история с Г.
5.XII.41.
«…» Перечитывал «Crainqueville, Putois, Riqueb и пр. А. Франса, – все эти три вещи оч. хороши, остальное скучно.
Русские бьют немцев на юге. В Африке – «то сей, то оный бок гнется». Морозы в России.
Три дня тому назад свидание «двух солдат» – Пэтена и Геринга. «Последствия будут весьма важны». Какие именно? И о чем говорили «два солдата»? О французской Африке?
7.XII.41. Воскр.
«…» Читаю собр. соч. Бодлэра [222] «Мал. поэмы в прозе». Ничтожны, изысканны до Бальмонтовщины, мелодраматичны. «…»
Кашель ужасный. Ничего не могу делать. Нет, не тот я был год тому назад!
9 ч. вечера. Радио: японцы напали на Америку. На дворе мга. Зуров говорит, что шел снежок.
8.XII.41.
Солнечно и холодно. Кашель.
Война японцев с Америкой} идет уже полным ходом. Японцы, как и полагается негодяям, напали до объявления войны, без предупреждений.
К вечеру радио: есть уже тысячи 3 убитых и раненых.
В России 35 гр. мороза (по Ц.) Рус. атакуют и здорово бьют.
10.XII.41. Среда.
Во время нашего «обеда», в 7 1/2 вечера швейцарское радио: умер Мережковский.
13.XII.41.
Солнечно. К вечеру замутилось. Прошелся – опустил открытку Гиппиус. Чувствую себя оч. плохо. Ледяная рука.
Вчера Гитлер и Мус«солини» объявили войну Америке.
Вечер, 11 часов. Прошли с Верой до монастыря. «…» Вернулись, – Зуров: «швейцар, радио сообщило, что немцы за последн. покушения на них расстреляли в Париже 100 евреев и наложили на парижских (9) евреев 2 миллиарда контрибуции». Апокалипсис! Русские взяли назад Ефремов, Ливны и еще что-то. В Ефремове были немцы! Непостижимо! И какой теперь этот Ефремов, где был дом брата Евгения, где похоронен и он, и Настя, и. наша мать!
14.XII.41. Воскр. (Наше 1 Дек.)
Прекрасный день, солнечный и теплый – как в России в начале сентября. К вечеру замутилось.
Не спокоен и ничего не могу делать. Много думаю о Мережковском.
Мой экспромт Шаляпину (в ресторане «Петроград», против церкви на rue Daru в Париже, после панихиды по Вас. Нем«мировичу»-Данченко).
Хорошо ты водку пьешь,
Хорошо поешь и врешь,
Только вот что, mon ami,
Сделай милость, не хами.
Нынче правая рука не холодела.
15.XII.41. Понед.
Прекрасный день опять. Но прохладно. Опять рука (утром).
Каждый вечер жутко и странно в 9 часов: бьют часы Вестм. абб. в Лондоне – в столовой!
По ночам ветерок не коснется чела,
На балконе свеча не мерцает.
И меж белых гардин темно – синяя мгла
Тихо первой звезды ожидает…
Это стихи молодого Мережковского, очень мне понравившиеся когда-то, мне, мальчику! Боже мой. Боже мой, и его нет, и я старик! Был в городе по аптекам.
Русские бьют.
19.XII.41. 6 1/2 ч. вечера.
Письма от Манухиной и Веры Зайцевой: умер В. Н. Аргутинский (накануне был на похоронах Мережк.). (…)
23.XII.41. Вторник.
Все дни прекрасная погода, к вечеру в комнате оч. холодно. Серп молодого месяца и Венера (уже давно) над Марселем с заката.
В Африке не плохо, японцы бьют англичан, русские – немцев. Немцы все отступают, теряя оч. много
