января 1888.

…»Во всех наших толстых журналах царит кружковая, партийная скука. Душно! Не люблю я за это толстые журналы, и не соблазняет меня работа в них. Партийность особливо, если она бездарна и суха, не любит свободы и широкого размаха». ***

И. Л. Леонтьеву (Щеглову), 4 февраля 1888.

…»Писатели ревнивы, как голуби. Лейкину не нравится, если кто пишет из купеческого быта, Лескову противно читать повести из поповского быта, не им написанные… Все нервны и ревнивы». ***

Д. В. Григоровичу, 5 февраля 1888.

…»Я писал о Вашем сюжете — самоубийство 17-летнего мальчика. В своей «Степи» через все восемь глав я провожу 9-летнего мальчика, который, попав в Москву или Петербург, в будущем кончит непременно плохим.

… Я нарочно писал ее так, чтобы она давала впечатление незаконченного труда. Она похожа на первую часть большой повести». {250} ***

«Самоубийство Вашего русского юноши есть явление специфическое, Европе незнакомое. Вся энергия художника должна быть обращена на две силы: человек и природа. С одной стороны физическая слабость, нервность, ранняя половая зрелость, страстная жажда жизни и правды, мечты о широкой, как степь, деятельности, беспокойный анализ, бедность знаний рядом с широким полетом мысли; с другой — необъятная равнина, суровый климат, серый суровый народ со своей тяжелой, холодной историей, татарщина, чиновничество, бедность, невежество, сырость столиц и проч. Русская жизнь бьет русского человека так, что мокрого места не остается, бьет на манер тысячепудового камня. В Западной Европе люди погибают оттого, что жить тесно и душно, у нас же оттого, что жить просторно… Простора так много, что маленькому человечку нет сил ориентироваться…» ***

А. Н. Плещееву, 6 марта, 1888.

… «в наше время литература попала в плен двунадесяти тысяч лжеучений…» ***

… «Холодно чертовски, а ведь бедные птицы уже летят в Россию! Их гонит тоска по родине и любовь к отечеству; если бы поэты знали, сколько миллионов птиц делаются жертвою тоски и любви к родным {251} местам, сколько их мерзнет в пути, сколько мук претерпевают они в марте и в начале апреля, прибыв на родину, то давно бы воспели их… Войдите Вы в положение коростеля, который всю дорогу не летит, а идет пешком, или дикого гуся, отдающегося живьем в руки человека, чтобы только не замерзнуть… Тяжело жить на этом свете». ***

К. С. Баранцевичу, 30 марта, Москва, 1888.

…»Что касается сборника «Памяти Гаршина», то я могу только пожать Вашу руку за подобные мысли, помимо их прямой цели, они служат еще связующим цементом для немногочисленной, но живущей вразброд и в одиночку пишущей братии.

Чем больше сплоченности, тем скорее мы научимся уважать и ценить друг друга, тем больше правды будет в наших взаимных отношениях. Не всех нас ожидает в будущем счастье. Не надо быть пророком, чтобы сказать, что горя и боли будет больше, чем покоя и денег. Потому-то нам нужно держаться друг за друга, и потому-то мне симпатичны Ваша мысль и Ваше последнее письмо, в котором Вы так любите Гаршина». ***

А. С. Суворину, 3 апреля 1888.

…»Наши беллетристы и драматурги любят в своих произведениях изображать художников; теперь, читая Крамского, я вижу, как мало и плохо они и публика знают русского художника». {252} ***

A. H. Маслову (Бежецкому), 7 апреля 1888.

…»все эти Гольцевы (Гольцев, редактор журнала «Русская мысль».) хорошие, добрые люди, но крайне нелюбезные. Невоспитанны ли они, или недогадливы, или же грошовый успех запорошил им глаза — черт их знает, но только письма от них не ждите. Не ждите от них ни участия, ни простого внимания… Только одно они, пожалуй, охотно дали бы Вам и всем россиянам это конституцию, все же, что ниже этого, они считают несоответствующим своему высокому призванию».

… «Не скрою от Вас, что, как к людям, я к ним равнодушен, даже пожалуй, еще симпатизирую, так как они всплошную неудачники, несчастные и немало страдали в своей жизни… Но как редакторов и литераторов я едва выношу их. Я ни разу еще не печатался у них и не испытал на себе их унылой цензуры, но чувствует мое сердце, что они что-то губят, душат, что они по уши залезли в свою и чужую ложь… Московские редактора — это помесь чиновников-профессоров с бездарными литераторами — и так мне сдается, что вдохновленные своим успехом и лакейскими похвалами своих блюдолизов, создадут около себя целую школу или орден, который сумеет извратить до неузнаваемости те литературные вкусы и взгляды, которыми издревле, как калачами, славилась Москва». ***

А. Н. Плещееву, 9 апреля 1888:

… «Я трус и мнителен; боюсь торопиться и вообще боюсь печататься. Мне все кажется, что я скоро {253} надоем и обращусь в поставщики балласта, как обратились Ясинский, Мамин, Бажин и проч.». ***

«Я готов поклясться, что Короленко очень хороший человек. Идти не только рядом, но даже за этим парнем, весело». ***

И. А. Леонтьеву (Щеглову), 18 апреля 1888.

…»Читали Вы Бабикова (или Бибикова, Санхо Белинского) воспоминания о Гаршине во «Всемирной иллюстрации»? Какая самолюбивая, приторная, кислая, хвастливая и нетактичная мочалка!

Я завидую его апломбу и наивному самомнению, завидую его дружбе с Минским и его обожанию, доходящему до дизентерии, перед богом Ясинским… Он счастлив и доволен!» ***

К. С. Баранцевичу, 20 апреля 1888 г.:

… «Я не генерал и не желаю среди своих коллег являться привилегированным существом, для которого позволительны исключения. Как все, так и я». ***

А. И. Леману, 30 апреля 1888 г.

… «Простите, я не понял в Вашем письме слов «более или менее солидарных с нами» и, откровенно говоря, стал втупик: откуда Вам известно с кем я солидарен и с кем не солидарен?» {254} И. Л. Леонтьеву (Щеглову), 3 мая 1888:

… «Получил я от Лемана письмо: он извещает, что «мы» (то есть все вы, питерцы) согласились печатать объявления друг о друге в своих книгах, приглашает меня согласиться и предостерегает, что можно в число избранных «включить лишь лиц, более или менее солидарных с нами». В ответ я послал согласие и вопрос: «Откуда Вам известно, с кем я солидарен и с кем не солидарен?» Как у вас в Питере любят духоту! Неужели вам всем не душно от таких слов, как солидарность,… общность интересов и проч.? Солидарность и прочие штуки я понимаю на бирже, в политике, в делах религиозных (секта) и т. д., солидарность же молодых литераторов невозможна и не нужна… Чтобы помочь своему коллеге, уважать его личность и труд, чтобы не сплетничать на него и не завистничать, чтобы не лгать ему и не лицемерить перед ним, — для всего этого нужно быть не столько молодым литератором, сколько вообще человеком…

Будем обыкновенными людьми, будем относиться одинаково к о всем, не понадобится тогда и искусственно взвинченной солидарности. Настойчивое стремление к частной, профессиональной, кружковой солидарности, какой хотят у Вас, породит невольное шпионство друг за другом, подозрительность, контроль, и мы, сами того не желая, .сделаемся чем-то вроде иезуитских социусов друг у друга… Я не солидарен с Вами, но обещаю Вам по гроб жизни полную свободу как литератору…» ***

Н. А. Лейкину, 11 мая 1888:

«Жизнь русского торгового человека цельнее, {255} полезнее, умнее и типичнее, чем жизнь нытиков, пыжиков, которых рисует Альбов, Баранцевич, Муравлин и проч. …» ***

…Пишет сын поэта Плещеева о Салтыкове:

«Был отец у Салтыкова, который в восторге от «Степи». «Это прекрасно», говорил он отцу и вообще возлагает на Вас великие надежды. Отец говорит, что он редко кого хвалит из новых писателей, но от Вас он в восторге». ***

А. С. Суворину 30 мая 1888 г. Сумы.

… «Мне кажется, что не беллетристы должны решать такие вопросы, как Бог, пессимизм, и т. п. Дело беллетриста изобразить только, кто, как и при каких обстоятельствах говорили и думали о Боге или пессимизме. Художник должен быть не судьей своих персонажей и того, о чем говорят они, а только беспристрастным свидетелем.

…Мое дело только в том, чтобы быть талантливым, то есть уметь отличить важные показания от неважных, уметь освещать фигуры и говорить их языком. Щеглов ставит мне в вину, что я кончал рассказ фразой: «Ничего не разберешь на этом свете!» По его мнению, художник-психолог должен разобрать, но я с ним не согласен. Пора уже сознаться, что на этом свете ничего не разберешь».

{256} ***

A. H. Плещееву 27 августа 1888 г. Сумы:

…»Под флагом науки, искусства и угнетаемого свободомыслия у нас на Руси будут царить такие жабы и крокодилы, каких не знавала даже Испания во времена Инквизиции. Вот Вы увидите! Узкость, большие претензии, чрезмерное самолюбие и полное отсутствие литературной и общественной совести сделают свое дело. Все эти Гольцевы и Ко. напустят такой духоты, что всякому свежему человеку литература опротивеет, как черт знает что, а всякому шарлатану и волку в овечьей шкуре будет где лгать, лицемерить и умирать с честью»… ***

А. Н. Плещеев:

…»Сколько похвал я слышу Вашей «Степи»! Гаршин был от нее без ума. Два раза подряд прочел». ***

А. Н. Плещееву, 4 октября 1888, Москва.

«Был бы рад прочесть, что написал Мережковский…

…Но боюсь тех, кто между строк ищет тенденции и кто хочет видеть меня непременно либералом или консерватором. Я не либерал, не консерватор, не постепенен, не монах, не индиферентист. Я хотел бы быть свободным художником — только и жалею, что Бог не дал мне силы, чтобы быть им. Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах, и мне одинаково противны как секретари консистории, так и Нотовичи с Градовским. Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу {257} их в науке, в литературе, среди молодежи… Потому я одинаково не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Мое святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы, от лжи, в чем бы последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником». ***

А. С. Суворину, 3 ноября 1888, Москва.

…»Мережковский пишет гладко и молодо, но на каждой странице он трусит, делает оговорки и идет на уступки — это признак, что он сам не уясняет себе вопроса… Меня величает он поэтом, мои рассказы — новеллами, моих героев — неудачниками, значит, дует в рутину. Пора бы бросить неудачников, лишних людей и проч. и придумать что-нибудь свое. Мережковский моего монаха, сочинителя акафистов, называет неудачником. Какой же это неудачник? Дай Бог всякому так пожить: и