Эски,

Ты, сзывавший на брань и святые набеги

Чрез моря и пески.

Ты уснул, но твой сон — золотые виденья.

Ты сквозь сорок шелков

Дышишь запахом роз и дыханием тленья —

Ароматом веков.

Ты покоишься в мире, о слава Востока!

Но сердца покорил Ты навек.

Не тебя ль над главою пророка

Воздвигал Гавриил?

И не ты ли царишь над Востоком доныне?

Развернися, восстань —

И восстанет Ислам, как самумы пустыни,

На священную брань!

Проклят тот, кто велений Корана не слышит.

Проклят тот, кто угас

Для молитвы и битв, — кто для жизни не дышит,

Как бесплодный Геджас.

Ангел смерти сойдет в гробовые пещеры, —

Ангел смерти сквозь тьму

Вопрошает у мертвых их символы веры:

Что мы скажем ему?

<1903–1906>

Огромный, красный, старый пароход…

Огромный, красный, старый пароход

У мола стал, вернувшись из Сиднея.

Белеет мол и, радостно синея,

Безоблачный сияет небосвод.

В тиши, в тепле, на солнце, в изумрудной

Сквозной воде, склонясь на левый борт,

Гигант уснул. И спит пахучий порт,

Спят грузчики. Белеет мол безлюдный.

В воде прозрачной виден узкий киль.

Весь в ракушках. Их слой зелено-ржавый

Нарос давно… У Суматры, у Явы,

В Великом океане… в зной и штиль.

Мальчишка-негр в турецкой грязной феске

Висит в бадье, по борту, красит бак —

И от воды на свежий красный лак

Зеркальные восходят арабески.

И лак блестит под черною рукой,

Слепит глаза… И мальчик-обезьяна

Сквозь сон поет… Простой напев Судана

Звучит в тиши всем чуждою тоской.

VIII.06

Луна еще прозрачна и бледна…

Луна еще прозрачна и бледна,

Чуть розовеет пепел небосклона,

И золотится берег. Уж видна

Тень кипариса у балкона.

Пойдем к обрывам. Млеющей волной

Вода переливается. И вскоре

Из края в край под золотой луной

Затеплится и засияет море.

Ночь будет ясная, веселая. Вдали,

На рейде, две турецких бригантины.

Вот поднимают парус. Вот зажгли

Сигналы — изумруды и рубины.

Но ветра нет. И будут до зари

Они дремать и медленно качаться,

И будут в лунном свете фонари

Глазами утомленными казаться.

1906

И скрип и визг над бухтой, наводненной…

И скрип и визг над бухтой, наводненной

Буграми влаги пенисто-зеленой:

Как в забытьи шатаются над ней

Кресты нагих запутанных снастей,

А чайки с криком падают меж ними,

Сверкая в реях крыльями тугими,

Иль белою яичной скорлупой

Скользят в воде зелено-голубой.

Еще бегут поспешно и высоко

Лохмотья туч, но ветер от востока

Уж дал горам лиловые цвета,

Чеканит грани снежного хребта

На синем небе, свежем и блестящем,

И сыплет в море золотом кипящим.

1906

Проснусь, проснусь — за окнами в саду…

Проснусь, проснусь — за окнами, в саду,

Все тот же снег, все тот же блеск полярный.

А в зале сумрак. Слушаю и жду:

И вот опять — таинственный, коварный,

Чуть слышный треск… Конечно, пол иль мышь.

Но как насторожишься, как следишь

За кем-то, притаившимся у двери

В повисшей без движения портьере!

Но он молчит, он замер. Тюль гардин

Сквозит в голубоватом лунном блеске,

Да чуть мерцают — искорками льдин —

Под люстрою стеклянные подвески.

1906

Растет, растет могильная трава…

Растет, растет могильная трава

Зеленая, веселая, живая,

Омыла плиты влага дождевая,

И мох покрыл ненужные слова

По вечерам заплакала сова,

К моей душе забывчивой взывая,

И старый склеп, руина гробовая,

Таит укор… Но ты, земля, права!

Как нежны на алеющем закате

Кремли далеких синих облаков!

Как вырезаны крылья ветряков

За темною долиною на скате!

Земля, земля! Весенний сладкий зов!

Ужель есть счастье даже и в утрате.

1906

Геймдаль искал родник божественный…

Геймдаль искал родник божественный.

Геймдаль, ты мудрости алкал —

И вот настал твой час торжественный

В лесах, среди гранитных скал.

Они молчат, леса полночные,

Ручьи, журча, едва текут,

И звезды поздние, восточные

Их вещий говор стерегут.

И шлем ты снял — и холод счастия

По волосам твоим прошел:

Миг обрученья, миг причастия

Как смерть был сладок и тяжел.

Теперь ты мудр. Ты жаждал знания —

И все забыл. Велик и прост,

Ты слышишь мхов произрастание

И дрожь земли при свете звезд.

1906

Дядька

За окнами — снега, степная гладь и ширь,

На переплетах рам — следы ночной пурги…

Как тих и скучен дом! Как съежился снегирь

От стужи за окном. — Но вот слуга. Шаги.

По комнатам идет седой костлявый дед,

Несет вечерний чай: «Опять глядишь в углы?

Небось все писем ждешь, депеш да эстафет?

Не жди. Ей не до нас. Теперь в Москве — балы».

Смутясь, глядит барчук на строгие очки,

На седину бровей, на розовую плешь…

— Да нет, старик, я так… Сыграем в дурачки,

Пораньше ляжем спать… Каких уж там депеш!

1906

Новый храм

По алтарям, пустым и белым,

Весенний ветер дул на нас,

И кто-то сверху капал мелом

На золотой иконостас.

И звучный гул бродил в колоннах,

Среди лесов. И по лесам

Мы шли в широких балахонах,

С кистями, в купол, к небесам.

И часто, вместе с малярами,

Там пели песни. И Христа,

Что слушал нас в веселом храме,

Мы написали неспроста.

Нам все казалось, что под эти

Простые песни вспомнит он

Порог и солнце в Назарете,

Верстак и кубовый хитон.

1907

Нищий

Возноси хвалы при уходе звезд.

Коран.

Все сады