всюду дорогой для сердца прах:

Но нет, вовек не утолю я муки —

Любви к тебе! Как чайки на песках,

Опять вперед я простираю руки.

6. II.16

Зеркало

Темнеет зимний день, спокойствие и мрак

Нисходят на душу — и все, что отражалось,

Что было в зеркале, померкло, потерялось…

Вот так и смерть, да, может быть, вот так.

В могильной темноте одна моя сигара

Краснеет огоньком, как дивный самоцвет:

Погаснет и она, развеется и след

Ее душистого и тонкого угара…

Кто это заиграл? Чьи милые персты,

Чьи кольца яркие вдоль клавиш побежали?

Душа моя полна восторга и печали —

Я не боюсь могильной темноты.

10. II.16

Мулы

Под сводом хмурых туч, спокойствием объятых, —

Ненастный день темнел, и ночь была близка, —

Грядой далеких гор, молочно-синеватых,

На грани мертвых вод лежали облака.

Я с острова глядел на море и на тучи,

Остановясь в пути, — и горный путь, виясь

В обрыве сизых скал, белел по дикой круче,

Где шли и шли они, под ношею клонясь.

И звук их бубенцов, размеренный, печальный,

Мне говорил о том, что я в стране чужой,

И душу той страны, глухой, патриархальной,

Далекой для меня, я постигал душой.

Вот так же шли они при Цезарях, при Реме,

И так же день темнел, и вдоль скалистых круч

Лепился городок, сырой, забытый всеми,

И человек скорбел под оводом хмурых туч.

10. II.16

Сирокко

Гул бури за горой и грохот отдаленных

Полуночных зыбей, бушующих в бреду.

Звон, непрерывный звон кузнечиков бессонных.

И мутный лунный свет в оливковом саду.

Как фосфор, светляки мерцают под ногами;

На тусклом блеске волн, облитых серебром.

Ныряет гробом челн… Господь смешался с нами

И мчит куда-то мир в восторге бредовом.

10. II.16

В Орде

За степью, в приволжских песках,

Широкое алое солнце тонуло.

Ребенок уснул у тебя на руках,

Ты вышла из душной кибитки, взглянула

На кровь, что в зеркальные соли текла,

На солнце, лежавшее точно на блюде, —

И сладкой отрадой стенного, сухого тепла

Подуло в лицо твое, в потные смуглые груди.

Великий был стан за тобой:

Скрипели колеса, верблюды ревели,

Костры, разгораясь, в дыму пламенели

И пыль поднималась багровою тьмой.

Ты. девочка, тихая сердцем и взором,

Ты знала ль в тот вечер, садясь на песок.

Что сонный ребенок, державший твой темный сосок.

Тот самый Могол, о котором

Во веки веков не забудет земля?

Ты знала ли, Мать, что и я

Восславлю его, — что не надо мне рая,

Христа, Галилеи и лилий ее полевых,

Что я не смиреннее их, —

Атиллы, Тимура, Мамая,

Что я их достоин, когда.

Наскучив таиться за ложью,

Рву древнюю хартию божью.

Насилую, режу, и граблю, и жгу города?

— Погасла за степью слюда,

Дрожащее солнце в песках потонуло.

Ты скучно в померкшее небо взглянула

И, тихо вздохнувши, опять опустила глаза…

Несметною ратью чернели воза,

И синеющей ночи прохладой и горечью дуло.

27VI.16

Цейлон

Окраина земли,

Безлюдные пустынные прибрежья.

До полюса открытый океан…

Матара — форт голландцев. Рвы и стены,

Ворота в них… Тенистая дорога

В кокосовом лесу, среди кокосов —

Лачуги сингалесов… Справа блеск.

Горячий зной сухих песков и моря…

Мыс Дондра в старых пальмах. Тут свежей,

Муссоном сладко тянет, над верандой

Гостиницы на сваях — шум воды:

Она, крутясь, перемывает камни,

Кипит атласной пеной…

Дальше — край,

Забытый богом. Джунгли низкорослы,

Холмисты, безграничны. Белой пылью

Слепит глаза… Меняют лошадей.

Толпятся дети, нищие… И снова

Глядишь на раскаленное шоссе.

На бухты океана. Пчелоеды,

В зелено-синих перьях, отдыхают

На золотистых нитях телеграфа…

Лагуна возле Ранны — как сапфир.

Вокруг алеют розами фламинги,

По лужам дремлют буйволы. На них

Стоят, белеют цапли, и с жужжаньем

Сверкают мухи… Сверху, из листвы,

Круглят глаза большие обезьяны…

Затем опять убогое селенье,

Десяток нищих хижин. В океане,

В закатном блеске, — розовые пятна

Недвижных парусов, а сзади, в джунглях, —

Сиреневые горы… Ночью в окна

Глядит луна… А утром, в голубом

И чистом небе — Коршуны Браминов,

Кофейные, с фарфоровой головкой:

Следят в прибое рыбу…

Вновь дорога:

Лазоревое озеро, в кольцо

На белой соли, заросли и дебри.

Все дико и прекрасно, как в Эдеме:

Торчат шины акаций, защищая

Узорную нежнейшую листву.

Цветами рдеют кактусы, сереют

Стволы в густых лианах… Как огонь,

Пылают чаши лилии ползучей,

Тьмы мотыльков трепещут… На поляне

Лежит громада бурая: удав…

Вот медленно клубится, уползает…

Встречаются двуколки. Крыши их,

Соломенные, длинно выступают

И спереди и сзади. В круп бычков,

Запряженных в двуколки, тычут палкой:

«Мек, мек!» — кричит погонщик, весь нагой,

С прекрасным черным телом… Вот пески,

Пошли пальмиры, — ходят в синем небе

Их веерные листья — распевают

По джунглям петухи, но тонко, странно,

Как наши молодые… В высоте

Кружат орлы, трепещет зоркий сокол…

В траве перебегают грациозно

Песочники, бекасы… На деревьях

Сидят в венцах павлины… Вдруг бревном

Промчался крокодил — шлеп в воду, —

И точно порохом взорвало рыбок!

Тут часто слон встречается: стоит

И дремлет на поляне, на припеке;

Есть леопард, — он лакомка, он жрет,

Когда убьет собаку, только сердце;

Есть кабаны и губачи-медведи;

Есть дикобраз — бежит на водопой,

Подняв щетину, страшно деловито,

Угрюмо, озабоченно…

Отсюда,

От этих джунглей, этих берегов

До полюса открыто море…

27. VI.16

Кончина святителя

И скрылось солнце жаркое в лесах,