Сами боги
К вершинам Анну в страхе поднялись
И на престолах плакали, и с ними
Истара горько плакала. Шесть дней
И семь ночей свирепствовали в мире
Вихрь, ураган и ветер — наконец,
С рассветом дня, смирились. Воды пали.
И ливень стих. Я плакал о погибших,
Носясь по воле волн, — и предо мною,
Как бревна, трупы плавали. Я плакал,
Открыв окно и увидавши солнце.
1905
(обратно)
Эльбурс*
Иранский миф
На льдах Эльбурса солнце всходит.
На льдах Эльбурса жизни нет.
Вокруг него на небосводе
Туман, всползающий на скаты,
Вершин не в силах досягнуть:
Одним небесным Иазатам
К венцу земли доступен путь.
И Митра, чье святое имя
Благословляет вся земля,
Зарей на льдистые поля.
И светит ризой златотканой
И озирает с высоты
Истоки рек, пески Ирана
И гор волнистые хребты.
<1905>
(обратно)
Грузинская песня
«Брат, как пасмурно в келье!
Но на скате, на льдине,
Видел я подснежник синий».
«Брат, ты бредишь, ты бледен!
Монастырь наш высоко.
До весны еще далеко».
К ночи вьюга пустыни
Занесет подснежник синий!»
<1905>
(обратно)
Хая-Баш* (Мертвая голова)
Ночь идет, — молись, слуга пророка.
Ночь идет — и Хая-Баш встает.
Ветер с гор, он крепнет — и широко,
Как сааз, туманный бор поет.
Ты уже высоко, — от аула
Ты уже далеко. А в бору
Зимней стужей с Хая-Баш пахнуло,
Задымились сосны на ветру.
Вас у перевала только двое —
Ты да конь. А бор померк, дымит.
Звонкий ветер в крепкой синей хвое
Все звончей и сумрачней шумит.
Где ты заночуешь? Зябнет тело,
Зябнет сердце… Конь не пил с утра…
Видишь ли сквозь сосны? Побелела
Хая-Баш, гранитная гора.
Там нависло небо низко, низко,
Там снега и зимняя тоска…
А уж если своды неба близко —
Значит, смерть близка.
<1905>
(обратно)
Тэмджид*
Он не спит, не дремлет.
В тихом старом городе Скутари,
Каждый раз, как только надлежит
Быть средине ночи, — раздается
Грустный и задумчивый Тэмджид.
И вечерним сумраком встают
Дервиши Джелвети и на башне
Древний гимн, святой Тэмджид поют.
Спят сады и спят гробницы в полночь,
Спит Скутари. Все, что спит, молчит.
Но под звездным небом с темной башни
Не для спящих этот гимн звучит:
Есть глаза, чей скорбный взгляд с тревогой,
С тайной мукой в сумрак устремлен,
Есть уста, что страстно и напрасно
Призывают благодатный сон.
Тяжела, темна стезя земная.
Но зачтется в небе каждый вздох:
Спите, спите! Он не спит, не дремлет,
Он вас помнит, милосердый бог.
<1905>
(обратно)
Элиф. Лам. Мим.
Его сирийского кинжала
Померкло в дымке голубой:
Под дымкой ярче заблистали
Узоры золота на стали
Своей червонною резьбой.
«Во имя бога и пророка.
Прочти, слуга небес и рока,
Свой бранный клич: скажи, каким
И он сказал: «Девиз мой страшен.
Он — тайна тайн: Элиф. Лам. Мим».
«Элиф. Лам. Мим? Но эти знаки
Темны, как путь в загробном мраке:
Сокрыл их тайну Мохаммед…»
«Молчи, молчи! — сказал он строго, —
Нет в мире бога, кроме бога,
Сильнее тайны — силы нет».
Сказал, коснулся ятаганом
Чела под шелковым тюрбаном,
Окинул жаркий Атмейдан
Ленивым взглядом хищной птицы —
И тихо синие ресницы
<1905>
(обратно)
С острогой*
Костер трещит. В фелюке свет и жар.
В воде стоят и серебрятся щуки,
Белеет дно… Бери трезубец в руки
Но поздно. Страсть — как сладостный кошмар,
Но сил уж нет, противны кровь и муки…
Гаси, гаси — вали с борта фелюки
Костер в Лиман… И чад, и дым, и пар!
Теперь легко, прохладно. Выступают
Туманные созвездья в полутьме.
Волна качает, рыбы засыпают…
И вверх лицом ложусь я на корме.
Плыть — до зари, но в море путь не скучен.
Я задремлю под ровный стук уключин.
<1905>
(обратно)
Мистику*
В холодный зал, луною освещенный,
Ребенком я вошел.
Тенями рам старинных испещренный,
Блестел вощеный пол.
Как в алтаре, высоки окна были,
А там, в саду — луна,
И белый снег, и в пудре снежной пыли —
Столетняя сосна.
И в страхе я в дверях остановился:
Как в алтаре,
По залу ладан сумрака дымился,
Сквозя на серебре.
Но взгляд упал на небо: небо ясно,
Луна чиста, светла —
И страх исчез… Как часто, как напрасно
Детей пугает мгла!
Теперь давно мистического храма
Мне жалок темный бред:
Когда идешь над бездной — надо прямо
<1905>
(обратно)
Статуя рабыни-христианки*
Не скрыть от дерзких взоров наготы,
Но навсегда я очи опустила:
Не жаль земной, мгновенной красоты, —
Я красоту небесную сокрыла.
<1903–1905>
(обратно)
Призраки*
Нет, мертвые не умерли для нас!
Есть старое шотландское преданье,
Что тени их, незримые для глаз,
В полночный час к нам ходят на свиданье,
Что пыльных арф, висящих на стенах,
Таинственно касаются их руки
И пробуждают в дремлющих струнах
Печальные и сладостные звуки.
Мы сказками предания зовем,
Мы глухи днем, мы дня не понимаем;
Но в сумраке мы сказками живем
И тишине доверчиво внимаем.
Мы в призраки не верим; но и нас
Томит любовь, томит тоска разлуки…
Я им внимал, я слышал их не раз,
Те грустные и сладостные звуки!
<1903–1905>
(обратно)
Неугасимая лампада*
Она молчит, она теперь спокойна.
Но радость не вернется к ней: в тот день.
Когда его могилу закидали
Сырой землей, простилась с нею радость.
Она молчит, — ее душа теперь
Пуста, как намогильная часовня,
Где над немой гробницей день и ночь
Горит неугасимая лампада.
<1903–1905>
(обратно)
Леса, скалистые теснины —
Громада снеговой вершины
Из-за лесных глядит вершин.
Селений нет, ущелья дики,
Леса синеют и молчат,
И серых скал нагие пики
На скатах из лесов торчат.
Вдоль по горам смущенный взор, —
Лишь эту белую вершину
Она полнеба заступила,
За облака ушла венцом —
И все смирилось, все застыло
Пред этим льдистым мертвецом.
<1903–1905>
(обратно)
Тропами потаенными*
Тропами потаенными, глухими
В лесные чащи сумерки идут.
Засыпанные листьями сухими,
Леса молчат — осенней ночи ждут.
Вот крикнул сыч в пустынном буераке…
Вот темный лист свалился, чуть шурша…
Ночь близится: уж реет в полумраке
Ее немая, скорбная душа.
<1903–1905>
(обратно)
В открытом море*
В открытом море — только небо,
Идет волна, и низко кренит
Фелюка серое крыло.
Сквозит лазурь… А ты забыта,
Ты бесконечно далека!
Но волны, пенясь и качаясь,
Идут, бегут навстречу мне —
И кто-то синими глазами
Глядит в мелькающей волне.
И что-то вольное, живое,
Как эта синяя вода,
То, что забыто навсегда!
<1903–1905>
(обратно)
Под вечер*
Угрюмо шмель гудит, толкаясь по стеклу…
В окно зарница глянула тревожно…
Притихший соловей в сирени на валу
Выводит трели осторожно.
Гром, проворчав в саду, скатился за гумно;
Но воздух меркнет, небо потухает…
А тополь тянется в открытое окно
И ладаном благоухает.
<1903–1905>
(обратно)
Сквозь ветви*
Осень листья темной краской метит:
Не уйти им от своей судьбы!
Но светло и нежно небо светит
Сквозь нагие черные дубы,
Что-то неземное обещает,
К тишине уводит от забот —
Промелькнувший, обманувший год!
<1903–1905>
(обратно)
День распогодился с закатом.
Сквозь стекла в старый кабинет
Льет солнце золотистый свет;
Широким палевым квадратом
Окно рисует на стене,
А в нем бессильно, как во сне,
Скользит трепещущим узором
Тень от березы над забором…
Как грустно на закате мне!
Зачем ты, солнце, на прощанье,
В своем сиянье золотом,
Вошло в мой одинокий дом?
Он пуст, в нем вечное молчанье!
Я был спокоен за трудом,
Я позабыл твое сиянье:
Зачем же думы о былом
И это грустное веселье
В давно безлюдной, тихой келье?
<1903–1905>
(обратно)
Судра*
Жизнь впереди, до старости далеко.
Но вот и я уж думаю о ней…
О, как нам будет в мире одиноко!
Как грустно на закате дней!
Умершие оставили одежды —
Их носит бедный Судра. Так и мне
Оставит жизнь не радость и надежды,
А только скорбь о старине.
Мы проживем, быть может, не напрасно;
Но тем больнее будет до конца
С улыбкою печальной и безгласной
Влачить одежды мертвеца!
<1903–1905>
(обратно)
Нет ничего грустней ночного
Костра, забытого в бору.
О, как дрожит он, потухая
И разгораясь на ветру!
Внезапно залетает в бор:
Он, бешено кружась, бросает
В костер истлевший хвойный сор —
И пламя вспыхивает жадно,
И тьма, висевшая шатром,
Вдруг затрепещет, открывая
Стволы и ветви над костром.
Но ветер пролетает мимо,
Теряясь в черной высоте,
И ветру отвечает гулом
Весь бор, невидный в темноте,
И снова затопляет тьмою
Свет замирающий… О, да!
Еще порыв, еще усилье —
И он исчезнет без следа,
И явственней во мраке станет
Звон сонной хвои, скрип стволов
Протяжный гул морских валов.
<1903–1905>
(обратно)
Небо*
В деревне капали капели,
Блестели вывески и стекла,
И празднично белел отель.
А над деревней, над горами,
Раскрыты были небеса,
И по горам, к вершинам белым,
Шли темно-синие леса.
И от вершин, как мрамор чистых,
От изумрудных ледников
И от небес зеленоватых
Тянуло свежестью снегов.
И я ушел к зиме, на север.
Душой теряясь в необъятных
Зеленоватых небесах.
И, радуясь, душа стремилась
Что тянет в эту синеву,
Что прелесть этих чистых красок
Словами выразить нет сил,
Что только небо — только радость
Я целый век в душе носил?
<1903–1905>
(обратно)
На винограднике*
На винограднике нельзя дышать. Лоза
Пожухла, сморщилась. Лучистый отблеск моря
И белизна шоссе слепят огнем глаза,
А дача на холме, на голом косогоре.
Скрываюсь в дом. О, рай! Прохладно и темно,
Все ставни заперты… Но нет, и здесь не скрыться:
Прямой горячий луч блестит сквозь щель в окно
И понемногу тьма редеет, золотится.
Еще мгновение — и приглядишься к ней.
И будешь чувствовать, что за стеною — море.
Что за стеной — шоссе, что нет нигде теней,
Что вся земля горит в сияющем просторе!
<1903–1905>
(обратно)
Океаниды*
В полдневный зной, когда на щебень,
На валуны прибрежных скал,
Кипя, встает за гребнем гребень,
Крутясь, идет за валом вал,—
Когда изгиб прибоя блещет
Зеркально-вогнутой грядой
И в нем сияет и трепещет
Звенящий смех Океанид,
Летящих в пене на гранит!
Как звучно море под скалами
Дробит на солнце зеркала
И в пене, вместе с зеркалами,
Клубит их белые тела!
<1903–1905>
(обратно)
Стон*
Как розовое море — даль пустынь.
Как синий лотос — озеро Мерида.
«Встань, сонный раб, и свой шалаш покинь:
Уж озлатилась солнцем пирамида».
И раб встает. От жесткого одра
Идет под зной и пламень небосклона.
Рассвет горит. И в пышном блеске Ра
Вдали звучат стенания Мемнона.
<1903–1905>
(обратно)
В горной долине*
Бледно-зеленые грустные звезды…
Помню темнеющий лес,
Сырость и сумерки в горной долине,
Холод осенних небес.
Жадно и долго стремился я, звезды,
К вам, в вышину…
Что же я встретил? Нагие граниты,
Бледны и грустны вы, горные звезды:
Вы созерцаете смерть.
Что же влечет к вам? Зачем же так тянет
Ваша бездонная твердь?
<1903–1905>
(обратно)
Ормузд*
Ни алтарей, ни истуканов,
Ни темных капищ. Мир одет
В покровы мрака и туманов:
Боготворите только Свет.
В борьбе со Тьмой. И потому
Огни зажгите по вершинам:
Возненавидьте только Тьму.
Ночь третью мира властно правит.
Он в мире радость солнца славит,
Он поклоняется Огню.
И, возложив костер на камень.
Всю жизнь свою приносит в дар
Тебе, неугасимый Пламень,
Тебе, всевидящий Датар!
<1903–1905>
(обратно)
День гнева*
Апокалипсис, VI
…И Агнец снял четвертую печать.
И услыхал я голос, говоривший:
«Восстань, смотри!» И я взглянул: конь бледен,
На нем же мощный всадник — Смерть. И Ад
За нею шел, и власть у ней была
Над четвертью земли, да умерщвляет
Мечом и гладом, мором и зверями.
И пятую он снял печать. И видел
Я под престолом души убиенных,
Вопившие: «Доколе, о владыко,
Не судишь ты живущих на земле
За нашу кровь?» И были им даны
Одежды белоснежные, и было
Им сказано: да почиют, покуда
Сотрудники и братья их умрут,
Как и они, за словеса господни.
Когда же снял шестую он печать,
Взглянул я вновь, и вот — до оснований
Потрясся мир, и солнце стало мрачно,
Как вретище, и лик луны — как кровь;
И звезды устремились вниз, как в бурю
Незрелый плод смоковницы, и небо
Свилось, как свиток хартии, и горы,
Колеблясь, с места двинулись; и все
Цари земли, вельможи
