и владыки,

Богатые и сильные, рабы

И вольные — все скрылися в пещеры,

В ущелья гор, и говорят горам

И камням их: «Падите и сокройте

Нас от лица сидящего во славе

И гнева Агнца: ибо настает

Великий день его всесильной кары!»

<1903–1905>

(обратно)

Черный камень Каабы*

Он драгоценной яшмой был когда-то,

Он был неизреченной белизны —

Как цвет садов блаженного Джинната,

Как горный снег в дни солнца и весны.

Дух Гавриил для старца Авраама

Его нашел среди песков и скал,

И гении хранили двери храма,

Где он жемчужной грудою сверкал.

Но шли века — со всех концов вселенной

К нему неслись молитвы, и рекой

Текли во храм, далекий и священный,

Сердца, обремененные тоской…

Аллах! Аллах! Померк твой дар бесценный —

Померк от слез и горести людской!

<1903–1905>

(обратно)

За измену*

Вспомни тех, что покинули страну свою ради страха смерти.

Коран

Их господь истребил за измену несчастной отчизне,

Он костями их тел, черепами усеял поля.

Воскресил их пророк: он просил им у господа жизни.

Но позора Земли никогда не прощает Земля.

Две легенды о них прочитал я в легендах Востока.

Милосерда одна: воскрешенные пали в бою.

Но другая жестока: до гроба, по слову пророка,

Воскрешенные жили в пустынном и диком краю.

В день восстанья из мертвых одежды их черными стали,

В знак того, что на них — замогильного тления след,

И до гроба их лица, склоненные долу в печали,

Сохранили свинцовый, холодный, безжизненный цвет.

<1903–1905>

(обратно)

Гробница Софии*

Горный ключ по скатам и оврагам.

Полусонный, убегает вниз.

Как чернец, над белым саркофагом

В синем небе замер кипарис.

Нежные, как девушки, мимозы

Льют под ним узор своих ветвей,

И цветут, благоухают розы

На кустах, где плачет соловей.

Ниже — дикий берег и туманный,

Еле уловимый горизонт:

Там простор воздушный и безгранный,

Голубая бездна — Геллеспонт.

Мир тебе, о юная! Смиренно

Я целую белое тюрбэ:

Пять веков бессмертна и нетленна

На Востоке память о тебе.

Счастлив тот, кто жизнью мир пленяет.

Но стократ счастливей тот, чей прах

Веру в жизнь бессмертную вселяет

И цветет легендами в веках!

<1903–1905>

(обратно)

Чибисы*

Заплакали чибисы, тонко и ярко

  Весенняя светится синь,

Обвяла дорога, где солнце — там жарко

  Сереет и сохнет полынь.

На серых полях — голубые озера,

  На пашнях — лиловая грязь.

И чибисы плачут — от света, простора,

  От счастия — плакать, смеясь.

13. IV.06

(обратно)

Купальщица*

Смугла, ланиты побледнели,

И потемнел лучистый взгляд.

На молодом холодном теле

Струится шелковый наряд.

Залив опаловою гладью

В дали сияющей разлит.

И легкий ветер смольной прядью

Ее волос чуть шевелит.

И млеет знойно-голубое

Подобье гор — далекий Крым.

И горяча тропа на зное

По виноградникам сухим.

1906

(обратно)

Новый год*

Ночь прошла за шумной встречей года…

Сколько сладкой муки! Сколько раз

Я ловил, сквозь блеск огней и говор,

Быстрый взгляд твоих влюбленных глаз!

Вышли мы, когда уже светало

И в церквах затеплились огни…

О, как мы любили! Как томились!

Но и здесь мы были не одни.

Молча шла ты об руку со мною

По средине улиц. Городок

Точно вымер. Мягко веял влажный

Тающего снега холодок…

По подъезд уж близок. Вот и двери…

О, прощальный милый взгляд! «Хоть раз,

Только раз прильнуть к тебе всем сердцем

В этот ранний, в этот сладкий час!»

Но сестра стоит, глядит бесстрастно.

«Доброй ночи!» Сдержанный поклон,

Стук дверей — и я один. Молчанье,

Бледный сумрак, предрассветный звон…

<1906>

(обратно)

Из окна*

Ветви кедра — вышивки зеленым

  Темным плюшем, свежим и густым,

А за плюшем кедра, за балконом —

  Сад прозрачный, легкий, точно дым:

Яблони и сизые дорожки,

  Изумрудно-яркая трава,

На березах — серые сережки

  И ветвей плакучих кружева,

А на кленах — дымчато-сквозная

  С золотыми мушками вуаль,

А за ней — долинная, лесная,

  Голубая, тающая даль.

<1906>

(обратно)

Змея («Покуда март гудит…»)*

Покуда март гудит в лесу по голым

Снастям ветвей, — бесцветна и плоска,

Я сплю в дупле. Я сплю в листве тяжелым,

Холодным сном— и жду: весна близка.

Уж в облаках, как синие оконца,

Сквозит лазурь… Подсохло у корней,

И мотылек в горячем свете солнца

Припал к листве… Я шевелюсь под ней,

Я развиваю кольца, опьяняюсь

Теплом лучей… Я медленно ползу —

И вновь цвету, горю, меняюсь,

Ряжусь то в медь, то в сталь, то в бирюзу.

Где суше лес, где много пестрых листьев

И желтых мух, там пестрый жгут — змея.

Чем жарче день, чем мухи золотистей —

Тем ядовитей я.

<1906>

(обратно)

Невольник*

Песок, сребристый и горячий,

Вожу я к морю на волах,

Чтоб усыпать дорожки к даче,

Как снег, белеющий в скалах.

И скучно мне. Все то же, то же:

Волы, скрипучий трудный путь,

Иссохшее речное ложе,

Песок, сверкающий, как ртуть.

И клонит голову дремота.

И мнится, что уж много лет

Я вижу кожу бегемота —

Горы морщинистый хребет,

И моря синий треугольник,

И к морю длинный след колес…

Я покорился. Я невольник,

Живу лишь сонным ядом грез.

<1903–1906>

(обратно)

Печаль*

На диких скалах, средь развалин —

Рать кипарисов. Она гудит

Под ветром с моря. Угрюм, печален

Пустынный остров, нагой гранит.

Уж берег темен — заходят тучи.

Как крылья чаек, среди камней

Мелькает пена. Прибой все круче,

Порывы ветра все холодней.

И кто-то скорбный, в одежде темной,

Стоит над морем… Вдали — печаль

И сумрак ночи…

<1903–1906>

(обратно)

Песня («Я — простая девка на баштане…»)*

Я — простая девка на баштане,

Он — рыбак, веселый человек.

Тонет белый парус на Лимане,

Много видел он морей и рек.

Говорят, гречанки на Босфоре

Хороши… А я черна, худа.

Утопает белый парус в море —

Может, не вернется никогда!

Буду ждать в погоду, в непогоду…

Не дождусь — с баштана разочтусь,

Выйду к морю, брошу перстень в воду

И косою черной удавлюсь.

<1903–1906>

(обратно)

Детская*

От пихт и елей в горнице темней,

Скучней, старинней. Древнее есть что-то

В уборе их. И вечером красней

Сквозь них зари морозной позолота.

Узорно-легкой, мягкой бахромой

Лежит их тень на рдеющих обоях —

И грустны, грустны сумерки зимой

В заброшенных помещичьих покоях!

Сидишь и смотришь в окна из угла

И думаешь о жизни старосветской…

Увы! Ведь эта горница была

Когда-то нашей детской!

<1903–1906>

(обратно)

Речка*

Светло, легко и своенравно

Она блестит среди болот

И к старым мельницам так плавно

Несет стекло весенних вод.

Несет — и знать себе не хочет,

Что там, над омутом в лесу,

Безумно Водяной грохочет,

Стремглав летя по колесу,—

Пылит на мельницах помолом,

Трясет и жернов и привод —

И, падая, в бреду тяжелом

Кружит седой водоворот.

<1903–1906>

(обратно)

Пахарь*

Легко и бледно небо голубое,

Поля в весенней дымке. Влажный пар

Взрезаю я — и лезут на подвои

Пласты земли, бесценный божий дар.

По борозде спеша за сошниками,

Я оставляю мягкие следы —

Так хорошо разутыми ногами

Ступать на бархат теплой борозды!

В лилово-синем море чернозема

Затерен я. И далеко за мной,

Где тусклый блеск лежит на кровле дома,

Струится первый зной.

<1903–1906>

(обратно)

Две радуги*

Две радуги — и золотистый, редкий

Весенний дождь. На западе вот-вот

Блеснут лучи. На самой верхней ветке

Садов, густых от майских непогод,

На мрачном фоне тучи озаренной

Чернеет точкой птица. Все свежей

Свет радуг фиолетово-зеленый

И сладкий запах ржи.

<1903–1906>

(обратно)

Закат («Вдыхая тонкий запах четок…»)*

Вдыхая тонкий запах четок,

Из-за чернеющих решеток

Глядят монахи на посад,

На синь лесов и на закат.

Вся келья в жарком, красном блеске:

Костром в далеком перелеске

Гнездо Жар-Птицы занялось

И за сосною тонет вкось.

Оно сгорает, но из дыма

Встают, слагаются незримо

Над синим сумраком земли

Туманно-сизые кремли.

<1903–1906>

(обратно)

Чужая*

Ты чужая, но любишь,

  Любишь только меня.

Ты меня не забудешь

  До последнего дня.

Ты покорно и скромно

  Шла за ним от венца.

Но лицо ты склонила —

  Он не видел лица.

Ты с ним женщиной стала,

  Но не девушка ль ты?

Сколько в каждом движенье

  Простоты, красоты!

Будут снова измены…

  Но один только раз

Так застенчиво светит

  Нежность любящих глаз.

Ты и скрыть не умеешь,

  Что ему ты чужда…

Ты меня не забудешь

  Никогда, никогда!

<1903–1906>

(обратно)

Апрель*

Туманный серп, неясный полумрак,

Свинцово-тусклый блеск железной крыши,

Шум мельницы, далекий лай собак,

Таинственный зигзаг летучей мыши.

А в старом палисаднике темно,

Свежо и сладко пахнет можжевельник,

И сонно, сонно светится сквозь ельник

Серпа зеленоватое пятно.

<1903–1906>

(обратно)

Детство*

Чем жарче день, тем сладостней в бору

Дышать сухим смолистым ароматом,

И весело мне было поутру

Бродить по этим солнечным палатам!

Повсюду блеск, повсюду яркий свет,

Песок — как шелк… Прильну к сосне корявой

И чувствую: мне только десять лет,

А ствол — гигант, тяжелый, величавый.

Кора груба, морщиниста, красна,

Но так тепла, так солнцем вся прогрета!

И кажется, что пахнет не сосна,

А зной и сухость солнечного света.

<1903–1906>

(обратно)

Поморье*

Белый полдень, жар несносный,

Мох, песок, шелюг да сосны…

  Но от сосен тени нет,

Облака легки, высоки,

Солнце в бледной поволоке —

  Всюду знойный белый свет.

Там за хижиной помора,

За песками косогора,

  Голой мачты виден шест…

Но и море гладью млечной,

Серебристой, бесконечной

  Простирается окрест.

А на отмели песчаной

Спит помор, от солнца пьяный,

  Тонко плачется комар,

И на икрах обнаженных,

Летним зноем обожженных,

  Блещет бронзовый загар.

<1903–1906>

(обратно)

Донник*

Брат, в запыленных сапогах,

Швырнул ко мне на подоконник

Цветок, растущий на парах,

Цветок засухи — желтый донник.

Я встал от книг и в степь пошел…

Ну да, все поле — золотое,

И отовсюду точки пчел

Плывут в сухом вечернем зное.

Толчется сеткой мошкара,

Шафранный свет над полем реет —

И, значит, завтра вновь жара

И вновь сухмень. А хлеб уж зреет.

Да, зреет и грозит нуждой,

Быть может, голодом… И все же

Мне этот донник золотой

На миг всего, всего дороже!

<1903–1906>

(обратно)

У шалаша*

Распали костер, сумей

Разозлить его блестящих,

Убегающих, свистящих

Золотых и синих змей!

Ночь из тьмы пустого сада

Дышит холодом прудов,

Прелых листьев и плодов —

Ароматом листопада.

Здесь же яркий зной и свет,

Тени пляшут по аллеям,

И бегущим жарким змеям,

Их затеям — счета нет!

<1903–1906>

(обратно)

Терем*

Высоко стоит луна.

  Тени елей резки, четки.

Я — в светлице у окна,

Я бледнее полотна…

  В серебре пруты решетки.

Мать, отец — все спят давно.

  Я с распущенной косою

Загляделася в окно…

Я бледна, как полотно,

  Как поляна под росою.

Подоконник не велик,

  Все же можно здесь прижаться…

С неба смотрит лунный лик —

И у ног на половик

  Клетки белые ложатся.

Да и я — как в серебре,

  Испещренная крестами…

Долги ночи в сентябре!

Но усну лишь на заре,

  Истомленная мечтами.

<1903–1906>

(обратно)

Горе*

Меркнет свет в небесах.

Скачет князь мелколесьем, по топям, где сохнет осока.

Реют сумерки в черных еловых лесах,

А по елкам мелькает, сверкает — сорока.

Станет князь, поглядит: Нет сороки!

Но сердце недоброе чует.

Снова скачет — и снова сорока летит,

Перелесьем кочует.

Болен сын… Верно, хуже ему…

Погубили дитя перехожие старцы-калики!

Ночь подходит… И что-то теперь в терему?

Скачет князь — и все слышит он женские крики.

А в лесу все темней,

А уж конь устает… Поспешай, — недалеко!

Вот и терем… Но что это? Сколько огней!

  Нагадала сорока.

(1903–1906)

(обратно)

Дюны*

За сизыми дюнами — северный тусклый туман.

  За сизыми дюнами — серая даль океана.

На зыби холодной, у берега — черный баклан,

  На зыби маячит высокая шейка баклана.

За сизыми дюнами — север. Вдали иногда

  Проходят, как тени, норвежские старые шхуны

И снова все пусто. Холодное небо, вода,

  Туман синеватый и дюны.

<1903–1906>

(обратно)

Каменная баба*

От зноя травы сухи и мертвы.

Степь — без границ, но даль синеет слабо.

Вот остов лошадиной головы.

Вот снова — Каменная Баба.

Как сонны эти плоские черты!

Как первобытно-грубо это тело!

Но я стою, боюсь тебя…

А ты Мне улыбаешься несмело.

О дикое исчадье древней тьмы!

Не ты ль когда-то было громовержцем? —

Не бог, не бог нас создал. Это мы

Богов творили рабским сердцем.

<1903–1906>

(обратно)

Эсхил*

Я содрогаюсь, глядя на твои

Черты немые, полные могучей

И строгой мысли. С древней простотой

Изваян ты, о старец. Бесконечно

Далеки дни, когда ты жил, и мифом

Теперь те дни нам кажутся. Ты страшен

Их древностью. Ты страшен тем, что ты,

Незримый в мире двадцать пять столетий,

Незримо в нем присутствуешь доныне,

И пред твоею славой легендарной

Бессильно Время. — Рок неотвратим,

Все в мире предначертано Судьбою,

И благо поклоняющимся ей,

Всесильной, осудившей на забвенье

Дела всех дел. Но ты пред Адрастеей

Склонил чело суровое с таким

Величием, с такою мощью духа,

Какая подобает лишь богам

Да смертному, дерзнувшему впервые

Восславить дух и дерзновенье смертных!

<1903–1906>

(обратно)

У берегов Малой Азии*

Здесь царство Амазонок. Были дики

Их буйные забавы. Много дней

Звучали здесь их радостные клики

И ржание купавшихся коней.

Но век наш — миг. И кто укажет ныне,

Где на пески ступала их нога?

Не ветер ли среди морской пустыни?

Не эти ли нагие берега?

Давно унес, развеял ветер