южный
Их голоса от этих берегов…
Давно слизал, размыл прибой жемчужный
С сырых песков следы подков…
<1903–1906>
(обратно)
Агни*
Лежу во тьме, сраженный злою силой.
Лежу и жду, недвижный и немой:
Идут, поют над вырытой могилой,
Несут огни, — вещают жребий мой.
Звенят в щиты, зовут меня домой,
В стоустый вопль сливают плач унылый.
Но мне легко: ты, Агни светлокрылый.
Спасешь меня, разъединишь со тьмой.
Смотрите, братья, недруги и други,
Как бог, гудя, охватит мой костер,
Отсвечивая золотом в кольчуге!
Смирите скорбь рыдающих сестер:
Бог взял меня и жертвою простер,
Чтоб возродить на светозарном Юге!
<1903–1906>
(обратно)
В пустыне раскаленной мы блуждали,
Томительно нам знойный день светил,
Во мглистые сверкающие дали
Туманный столп пред нами уходил.
Но пала ночь — и скрылся столп туманный.
Мираж исчез, свободней дышит грудь —
И пламенем к земле обетованной
Нам Ягве указует путь!
<1903–1906>
(обратно)
Сын человеческий*
Апокалипсис, I
Я, Иоанн, ваш брат и соучастник
В скорбях и царстве господа, был изгнан
На Патмос за свидетельство Христа.
Я осенен был духом в день воскресный
И слышал за собою как бы трубный
Могучий глас: «Я Альфа и Омега».
Того, кто говорит, и, обратившись,
Увидел семь светильников златых.
И посреди их пламенников — мужа,
Подиром облеченного по стану
И в поясе из золота — по персям.
Глава его и волосы сияли,
Как горный снег, как белая яри на,
И точно пламень огненный — глаза.
Стопы его — халколиван горящий,
Как будто раскаленные в горниле,
И глас его был шумом многих вод.
Семь звезд в его деснице, меч струился
Из уст его, и лик его — как солнце,
Блистающее в славе сил своих.
И, увидав, я пал пред ним, как мертвый.
<1903–1906>
(обратно)
Сон (Из книги пророка Даниила)*
Царь! вот твой сон: блистал перед тобою
Поправший землю глиняной стопою.
Червонный лик был истукану дан,
Из серебра имел он грудь и длани.
Из меди — бедра мощные и стан.
Но пробил час, назначенный заране, —
И сорвался в долину сам собой
Тяжелый камень с дальней горной грани.
Царь! пробил час, назначенный судьбой:
Тот камень пал, смешав металлы с глиной,
И поднял прах, как пыль над молотьбой.
Бог сокрушил металла блеск в единый
И краткий миг: развеял без следа,
А камень стал великою вершиной.
Он овладел вселенной. Навсегда.
<1903–1906>
(обратно)
…И долго, долго шли мы плоскогорьем,
Меж диких скал — все выше, выше, к небу,
По спутанным кустарникам, в тумане,
То закрывавшем солнце, то, как дым,
По ветру проносившемся пред нами —
И вдруг обрыв, бездонное пространство
И глубоко в пространстве — необъятный,
Туманно восходящий к горизонту
Своей воздушно-зыбкою равниной
И сатана спросил, остановившись:
«Ты веришь ли в предания, в легенды?»
Еще был март, и только что мы вышли
На высший из утесов над обрывом,
Навстречу нам пахнуло зимней бурей,
И увидал я с горной высоты,
Что пышность южных красок в Океане
Ее дыханьем мглистым смягчена
И что в горах, к востоку уходящих
Излучиной хребтов своих, белеют,
Сквозь тусклость отдаления, снега —
Заоблачные царственные кряжи
В холодных вечных саванах своих.
И Дух спросил: «Ты веришь ли в Атланта?»
Крепясь, стоял я на скале, а ветер
Сорвать меня пытался, проносясь
С звенящим завываньем в низкорослых,
Измятых, искривленных бурей соснах,
И доносил из глубины глухой
Широкий шум — шум Вечности, протяжный
Шум дальних волн… И, как орел, впервые
Взмахнувший из родимого гнезда
Над ширью Океана, был я счастлив
И упоен твоею первозданной
Непостижимой силою, Атлант!
«О да, Титан, я верил, жадно верил».
<1903–1906>
(обратно)
Волна ушла — блестят, как золотые,
На солнце валуны.
Волна идет — как из стекла литые,
Идут бугры волны.
По ним скользит, колышется медуза,
Но вот волна изнемогла от груза
И пала на песок,
Зеркальной зыбью блещет и дробится,
А солнце под водой
По валунам скользит и шевелится,
<1903–1906>
(обратно)
Весна! темнеет над аулом,
Свет фиолетовый мелькнул —
И горный кряж стократным гулом
Ответил на громовый гул.
Она веселый катит гром,
И будит звучное ущелье,
И сыплет с неба серебром.
<1903–1906>
(обратно)
Дагестан*
Насторожись, стань крепче в стремена.
В ущелье мрак, шумящие каскады.
И до небес скалистые громады
Встают в конце ущелья — как стена.
Над их челом — далеких звезд алмазы.
А на груди, в зловещей темноте,
Лежит аул: дракон тысячеглазый
Гнездится в высоте.
<1903–1906>
(обратно)
На обвале*
Печальный берег! Сизые твердыни
Гранитных стен до облака встают,
А ниже — хаос каменный пустыни,
Но нищета смиренна. Одиноко
Она ушла на берег — и к скале
Прилипла сакля… Верный раб пророка
Довольствуется малым на земле.
И вот — жилье. Над хижиной убогой
И со скалы, нависшей над дорогой,
Блестят агатом детские глаза.
<1903–1906>
(обратно)
Айя-София*
Светильники горели, непонятный
Звучал язык, — великий шейх читал
Святой Коран, — и купол необъятный
В угрюмом мраке пропадал.
Кривую саблю вскинув над толпою,
Шейх поднял лик, закрыл глаза — и страх
Царил в толпе, и мертвою, слепою
Она лежала на коврах…
А утром храм был светел. Все молчало
В смиренной и священной тишине,
В непостижимой вышине.
И голуби в нем, рея, ворковали,
И с вышины, из каждого окна,
Простор небес и воздух сладко звали
К тебе, Любовь, к тебе, Весна!
<1903–1906>
(обратно)
К Востоку*
Вот и скрылись, позабылись снежных гор чалмы.
Зной пустыни, путь к востоку, мертвые холмы.
Каменистый, красно-серый, мутный океан
На восток уходит, в знойный, в голубой туман.
И все жарче, шире веет из степей теплынь,
И все суше, слаще пахнет горькая полынь.
И холмы все безнадежней. Глина, роговик…
День тут светел, бесконечен, вечер синь и дик.
И едва стемнеет, смеркнет, где-то между скал,
Как дитя, как джинн пустыни, плачется шакал,
И на мягких крыльях совки трепетно парят,
И на тусклом небе звезды сумрачно горят.
<1903–1906>
(обратно)
Путеводные знаки*
Он ставит путеводные знаки.
Бог для ночных паломников в Могребе
Зажег огни — святые звезды Пса.
Привет тебе, сверкающая в небе
Алмазно-синяя роса!
Путь по пескам от Газы до Арима
Бог оживил приметами, как встарь.
Привет вам, камни — четки пилигрима,
В пустыне ведшие Агарь!
Костями бог усеял все дороги,
Как след гиен среди ущелий Ти.
Привет вам, почивающие в боге,
Нам проторившие пути!
<1903–1906>
(обратно)
Мудрым*
Герой — как вихрь, срывающий палатки,
Герой врагу безумный дал отпор,
Но сам погиб — сгорел в неравной схватке,
Как искрометный метеор.
А трус живет. Он тоже месть лелеет,
Он точит меткий дротик, но тайком.
О да, он — мудр! Но сердце в нем чуть тлеет:
Как огонек под кизяком.
<1903–1906>
(обратно)
Зеленый стяг*
Ты почиешь в ларце, в драгоценном ковчеге,
Ветхий деньми, Эски,
Ты, сзывавший на брань и святые набеги
Чрез моря и пески.
Ты уснул, но твой сон — золотые виденья.
Дышишь запахом роз и дыханием тленья —
Ароматом веков.
Ты покоишься в мире, о слава Востока!
Но сердца покорил Ты навек.
Не тебя ль над главою пророка
Воздвигал Гавриил?
И не ты ли царишь над Востоком доныне?
Развернися, восстань — И восстанет
Ислам, как саму мы пустыни,
На священную брань!
Проклят тот, кто велений Корана не слышит.
Проклят тот, кто угас
Для молитвы и битв, — кто для жизни не дышит,
Как бесплодный Геджас.
Ангел смерти сойдет в гробовые пещеры,—
Вопрошает у мертвых их символы веры:
Что мы скажем ему?
<1903–1906>
(обратно)
В полночный час среди могил,
Целит и мертвых воскрешает.
Погибших в битве за свободу,
Благоговенье и любовь
Внушает мудрому народу.
Прильни к нему, благослови
Миг созерцания святыни —
И в битву мести и любви
Восстань, как ураган пустыни.
<1903–1906>
(обратно)
Авраам*
Коран, VI
Был Авраам в пустыне темной ночью
И увидал на небесах звезду.
«Вот мой господь!» — воскликнул он. Но в полночь
Звезда зашла — и свет ее померк.
Был Авраам в пустыне пред рассветом
И восходящий месяц увидал.
«Вот мой господь!» — воскликнул он. Но месяц
Померк и закатился, как звезда.
Был Авраам в пустыне ранним утром
И руки к солнцу радостно простер.
«Вот мой господь!» — воскликнул он. Но солнце
Свершило день и закатилось в ночь.
Бог правый путь поведал Аврааму.
<1903–1906>
(обратно)
Сатана Богу*
И когда мы сказали ангелам: падите ниц перед Адамом, все пали, кроме Эблиса, сотворенного из огня.
Я — из огня, Адам — из мертвой глины,
И ты велишь мне пред Адамом пасть!
Что ж, сей в огонь листву сухой маслины —
Смиряй листвой его живую страсть.
О, не смиришь! Я только выше вскину
Свой красный стяг. Смотри: уж твой Адам
Охвачен мной! Я выжгу эту глину,
Я, как гончар, закал и звук ей дам.
<1903–1906>
(обратно)
Зейнаб*
Зейнаб, свежесть очей! Ты — арабский кувшин:
Чем душнее в палатках пустыни,
Чем стремительней дует палящий хамсин,
Тем вода холоднее в кувшине.
Зейнаб, свежесть очей! Ты строга и горда:
Чем безумнее любишь — тем строже.
Но сладка, о, сладка ледяная вода,
А для путника — жизни дороже!
<1903–1906>
(обратно)
Белые крылья*
В пустыне красной над пророком
Смягчал сияньем белых крыл.
И я в пути, и я в пустыне.
И я, не смея отдохнуть,
Как Магомет к святой Медине,
Держу к заветной цели путь.
Но зной не жжет — твоим приветом
Я и доныне осенен:
Мир серебристым, нежным светом
Передо мною напоен.
<1903–1906>
(обратно)
Мы привязали к шее каждого его птицу.
На всех на вас — на каждой багрянице,
На каждом пыльном рубище раба —
Есть амулет, подобный вещей птице,
Есть тайный знак, и этот знак — Судьба.
От древности, когда Он путь свой начал,
Он совершал его среди гробов:
Он, проходя, свои следы означил
Зловещей белизною черепов.
Хамсин на них горячей мглою дует,
Песок, струясь, бежит по их костям.
Всем чуждая, на них сова ночует
Среди могильных ям.
<1903–1906>
(обратно) (обратно)
Стихотворения 1906–1911
За гробом*
Я не тушил священного огня.
Книга Мертвых
В подземный мир введет на суд Отца
Сын, Ястреб-Гор. Шакал-Анубис будет
Класть на весы и взвешивать сердца:
Бог Озирис, бог мертвых, строго судит.
Я погребен, как раб, в песке пустынь.
Пройдут века — и Сириус, над Нилом
Теперь огнем горящий, станет синь,
Да светит он спокойнее могилам.
И мир забудет, темного, меня.
И на весах потянет солнце мало.
Но я страдал. Я не тушил огня.
И я взгляну без страха в лик Шакала.
1906
(обратно)
Магомет в изгнании*
Духи над пустыней пролетали
В сумерки, над каменистым логом.
Скорбные слова его звучали
Как источник, позабытый богом.
На песке, босой, с раскрытой грудью,
Он сидел и говорил, тоскуя:
«Предан я пустыне и безлюдью,
Отрешен от всех, кого люблю я!»
И сказали Духи: «Недостойно
Быть пророку слабым и усталым».
И пророк печально и спокойно
Отвечал: «Я жаловался скалам».
1906
(обратно)
«Огромный, красный, старый пароход…»*
Огромный, красный, старый пароход
У мола стал, вернувшись из Сиднея.
Белеет мол, и, радостно синея,
Безоблачный сияет небосвод.
В тиши, в тепле, на солнце, в изумрудной
Сквозной воде, склонясь на левый борт,
Гигант уснул. И спит пахучий порт,
Спят грузчики. Белеет мол безлюдный.
В воде прозрачной виден узкий киль,
Весь в ракушках. Их слой зелено-ржавый
Нарос давно… У Суматры, у Явы,
В Великом океане… в зной и штиль.
Мальчишка-негр в турецкой грязной феске
Висит в бадье, по борту, красит бак —
И от воды на свежий красный лак
Зеркальные восходят арабески.
И лак блестит под черною рукой,
Слепит глаза… И мальчик-обезьяна
Сквозь сон поет… Простой напев Судана
Звучит в тиши всем чуждою тоской.
VIII.06
(обратно)
«Люблю цветные стекла окон…»*
Люблю цветные стекла окон
И сумрак от столетних лип,
И половиц прогнивших скрип.
Из шифоньерок и от книг
В стеклянных невысоких шкапах,
Где рядом Сю и Патерик.
Люблю их синие странички,
Их четкий шрифт, простой набор,
И серебро икон в божничке,
И вас, и вас, дагерротипы,
Черты давно поблекших лиц,
И сумрак от столетней липы,
И скрип прогнивших половиц.
1906
(обратно)
«И скрип и визг над бухтой, наводненной…»*
И скрип и визг над бухтой, наводненной
Буграми влаги пенисто-зеленой:
Как в забытьи, шатаются над ней
Кресты нагих запутанных снастей,
А чайки с криком падают меж ними,
Сверкая в реях крыльями тугими,
Иль белою яичной скорлупой
Скользят в волне зелено-голубой.
Еще бегут поспешно и высоко
Лохмотья туч, но ветер от востока
Уж дал горам лиловые цвета,
Чеканит грани
