думаешь… Мы сами
Томим себя — тоской иных полей,
Иных пустынь… за пермскими горами.
Ты вспоминаешь то, что чуждо мне:
Седое небо, тундры, льды и чумы
В твоей студеной дикой стороне.
Но я всегда делю с тобою думы:
Я человек: как бог, я обречен
Познать тоску всех стран и всех времен.
4. VIII.09
(обратно)
Могила в скале*
То было в полдень, в Нубии, на Ниле.
Пробили вход, затеплили огни —
И на полу преддверия, в тени,
На голубом и тонком слое пыли,
Нашли живой и четкий след ступни.
Я, путник, видел это. Я в могиле
Дышал теплом сухих камней. Они
Сокрытое пять тысяч лет хранили.
Был некий день, был некий краткий час,
Прощальный миг, когда в последний раз
Вздохнул здесь тот, кто узкою стопою
В атласный прах вдавил свой узкий след.
Тот миг воскрес. И на пять тысяч лет
Умножил жизнь, мне данную судьбою.
6. VIII.09
(обратно)
Ноябрь, сырая полночь. Городок,
Весь меловой, весь бледный под луною,
Подавлен безответной тишиною.
Приливный шум торжественно-широк.
На мачте коменданта флаг намок.
Вверху, над самой мачтой, над сквозною
И мутной мглой, бегущей на восток,
Скользит луна зеркальной белизною.
Иду к обрывам. Шум грознее. Свет
Таинственней, тусклее и печальней.
Волна качает сваи под купальней.
Вдали — седая бездна. Моря нет.
И валуны, в шипящей серой пене,
Блестят внизу, как спящие тюлени.
6. VIII.09
(обратно)
Рассвет («Как стая птиц, в пустыне одиноко…»)*
Как стая птиц, в пустыне одиноко
Белеет форт. За ним — пески, страна
Нагих бугров. На золоте востока
Четка и фиолетова она.
Рейд солнца ждет. Из черных труб «Марокко»
Восходит дым. Зеленая волна
Стальною сажей, блестками полна,
Качает мерно, плавно и широко.
Вот первый луч. Все окна на борту
Зажглись огнем. Вот пар взлетел — и трубы
Призывно заревели в высоту.
Подняв весло, гребец оскалил зубы:
Как нежно плачет колокол в порту
Под этот рев торжественный и грубый!
13. VIII.09
(обратно)
Горит хрусталь, горит рубин в вине,
Звездой дрожит на скатерти в салоне.
Последний остров тонет в небосклоне,
Где зной и блеск слились в горячем сне.
На баке бриз. Там, на носу, на фоне
Сухих небес, на жуткой крутизне,
Сидит ливиец в белом балахоне,
Глядит на снег, кипящий в глубине.
И влажный шум над этой влажной бездной
Клонит в дрему. И острый ржавый нос,
Не торопясь, своей броней железной
В снегу взрезает синий купорос.
Сквозь купорос, сквозь радугу от пыли,
Струясь, краснеет киноварь на киле.
14. VIII.09
(обратно)
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
Гул молотилки слышен на гумне…
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.
14. VIII.09
(обратно)
Мертвая зыбь*
Как в гору, шли мы в зыбь, в слепящий блеск заката.
Холмилась и росла лиловая волна.
С холма на холм лилось оранжевое злато,
И глубь небес была прозрачно-зелена.
Дым из жерла трубы летел назад. В упругом
Кимвальном пенье рей дрожал холодный гул.
И солнца лик мертвел. Громада моря кругом
Объяла горизонт. Везувий потонул.
И до бортов вставал и, упадая, мерно
Шумел разверстый вал. И гребень, закипев,
Сквозил и розовел, как пенное Фалерно, —
И малахит скользил в кроваво-черный зев.
<9.VI.09>
(обратно)
Прометей в пещере*
Вокруг пещеры гул. Над нами мрак. Во мраке,
Краснея, светятся глаза моей собаки.
Огонь, и в них огонь! Из-под глухой стены,
Где сбилось стадо коз, они устремлены
За вход, в слепую ночь, на клики чад Нерея,
Туда, где с пены волн, что прядают, белея,
Срывает брызги вихрь, где блещут космы грив,
Дымящихся внутри, и буйный их прилив
Снегами топит брег. — Вот грохот колесницы
Идет торжественно над темной высотой:
Я глохну, я слежу крутящиеся спицы,
Что мечут на бегу свой отблеск золотой,
И слепну от огня. — Привет тебе, Державный!
Теперь тебя твой враг приветствует как равный!
<10.VI.09>
(обратно)
Морской ветер*
Морского ветра свежее дыханье
Из темноты доходит, как привет.
На дачах глушь. И поздней лампы свет
Осенней ночи слушает молчанье.
Сон с колотушкой бродит — и о нем
Скучает кто-то, дальний, бесприютный.
Нет ни звезды. Один Юпитер мутный
Горит в выси мистическим огнем.
Волна и ветер с темных побережий
Доносят запах ржавчины — песков,
Сырых ракушек, сгнивших тростников.
Привет полночный, ласковый и свежий,
Мне чьей-то вольной кажется душой:
Родной мечтам и для земли — чужой.
<8.VIII.09>
(обратно)
И снова вечер, сухо позлативший
Дороги, степь и удлинивший тень;
И бледный лик, напротив солнца всплывший;
И четко в ясном воздухе застывший
Стар сторож, стар! И слаб и видит плохо,
А век бы жил!.. Так тихо в курене,
Что слышен треск подсохшего гороха…
Да что кому до старческого вздоха
О догоревшем дне!
<16.VIII.09>
(обратно)
За окном весна сияет новая.
А в избе — последняя твоя
Восковая свечка — и тесовая
Длинная ладья.
Причесали, нарядили, справили,
Полотном закрыли бледный лик
И ушли, до времени оставили
У него ни имени, ни отчества,
Ни друзей, ни дома, ни родни:
Тихи гробового одиночества
Роковые дни.
Да пребудет в мире, да покоится!
Как душа свободная твоя,
Скоро, скоро в синем море скроется
Белая ладья.
<16.VIII.09>
(обратно)
Спор*
— Счастливы мы, фессалийцы! Черное, с розовой пеной,
Пахнет нагретой землей наше густое вино.
Хлеб от вина лиловеет. Кусок овечьего сыру,
Влажно-соленый, крутой, горную свежесть хранит.
«Крит позабыл ты, хвастун! Мастика хмельнее и слаще:
Палуба ходит, скользит, парус сияет, как снег,
Пляшут зеленые волны — и пьяная цепь рулевая,
Скрежеща, вдоль бортов ползает ржавой змеей».
<17.VIII.09>
(обратно)
Звездопоклонники*
Мир не забудет веры древних лет.
Звездопоклонники пустыни,
На ваших лицах — бледный зной планет,
Вы камни чтите как святыни.
Ваш край до шлака пламенем сожжен,
Ваш бог чертил столь грозные скрижали.
Что никогда его имен
Вы даже мыслить не дерзали.
Как сон прошли Христос и Магомет.
Вы и доныне не забыли
Ночных служений таинству планет
И безыменной древней Силе.
<1906–1909>
(обратно)
Поблекший дол под старыми платанами,
Иссохшие источники и рвы
Усеяны лиловыми тюльпанами
И золотом листвы.
Померкло небо, солнце закатилося,
Что в голубых глазах твоих светилася,
Бледна, как бирюза.
<1906–1909>
(обратно)
Песня («Зацвела на воле…»)*
Зацвела на воле
Да не смотрят в душу
Милые глаза.
Помню, помню нежный,
Безмятежный лен.
Да далеко где-то
Зацветает он.
Помню, помню чистый
Люди не велят.
<1906–1909>
(обратно)
Взвевая легкие гардины
И раздувая свет зарницы,
Ночная близилась гроза.
Метался мрак, зеркал глубины
Ловили золото божницы
И чьи-то жуткие глаза.
Я замерла, не понимая,
Шумя, бежала под окном.
Зарница, яркая, немая,
Мне говорила торопливо
Все об одном, все об одном.
Дрожа от радости, впервые
Сняла я тяжкое кольцо —
И в глубине зеркал мелькали
Покровы черно-гробовые
И чье-то бледное лицо.
<1906–1909>
(обратно)
Ночные цикады*
Прибрежный хрящ и голые обрывы
Степных равнин луной озарены.
Хрустальный звон сливает с небом нивы.
Цветы, колосья, травы им полны,
Он ни на миг не молкнет, но не будит
Бесстрастной предрассветной тишины.
Ночь стелет тень и влажный берег студит,
Ночь тянет вдаль свой невод золотой —
И скоро блеск померкнет и убудет.
Но степь поет. Как колос налитой,
Полна душа. Земля зовет: спешите
Любить, творить, пьянить себя мечтой!
От бледных звезд, раскинутых в зените,
И до земли, где стынет лунный сон,
Текут хрустально трепетные нити.
Из сонма жизней соткан этот звон.
10. IX.10
(обратно)
Стал на ковер, у якорных цепей,
Босой, седой, в коротеньком халате,
В большой чалме. Свежеет на закате,
Ночь впереди — и тело радо ей.
Стал и простер ладони в муть зыбей:
Как раб хранит заветный грош в заплате,
Хранит душа одну мечту — о плате
За труд земной — и вес скупей, скупей.
Орлиный клюв, глаза совы, но кротки
Теперь они: глядят туда, где синь
Святой страны, где слезы звезд — как четки
На смуглой кисти Ангела Пустынь.
Открыто все: и сердце и ладони…
И блещут, блещут слезы в небосклоне.
<1906–1910>
(обратно)
О Петре-разбойнике*
В воскресенье, раньше литургии,
Раньше звона раннего, сидели
На скамье, под ветхой белой хатой,
Мать да сын — и на море глядели.
— Милый сын, прости старухе старой:
Расскажи ей, отчего скучаешь, —
Головой, до времени чубарой,
Сумрачно и горестно качаешь?
Милый сын мой, в праздник люди кротки,
Небо ясно, горы в небе четки,
Сквозь весенний тонкий пар глядятся.
— Был я, мать, в темнице в Цареграде,
В кандалах холодных, на затворе,
За железной ржавою решеткой,
Море пеной рассыпало гребни
По камням, на мелком сизом щебне,
И на щебне этом чьи-то дети,
Дети в красных фесочках, играли…
— Милый сын! Не дети: чертенята.
— Мать, молчи. Я чахну от печали.
В воскресенье, после литургии,
После полдня, к мужу подходила
Статная нарядная хозяйка,
Ласково за стол его просила.
Он сидел под солнцем, непокрытый,
Черный от загара и небритый,
Тер полою красного жупана
По горячей стали ятагана.
— Господин! Что вижу? Ты — в работе,
Двор не прибран, куры на омете,
Ослик бродит, кактус обгрызает,
Ян все утро с крыши не слезает.
Господин мой! Чем ты недоволен?
Ты ль не счастлив, не богат, не волен?
— Был, жена, я в пытке и на дыбе,
Восемь лет из плена видел воду,
Белый парус в светлых искрах зыби,
Голубые горы — и свободу…
— Господин! Свободу? Из темницы?
— Замолчи. Пират вольнее птицы.
В воскресенье божье, на закате
Было пусто в темной старой хате…
Кто добром разбойника помянет?
Как-то он на Страшный суд предстанет?
<1906–1910>
(обратно)
В первый раз*
Свет бросала в черный мокрый сад:
Желтую лесовку озаряла
И цветник, расцветший в листопад.
Нянька у окна, на табурете,
Штопала чулочки… Перед сном,
Раздеваясь, поглядели дети
На листву и мальвы под окном.
И пока дремали, забывались,
Думали о чем-то — в первый раз:
Сказкой нерассказанной казались
Дом, и сад, и этот поздний час.
Дом был стар, как терем у Кощея,
Расцветала пестрядь у стекла,
И на свет глядела ночь, чернея…
Но зачем ты, нянька, не спала!
<1906–1910>
(обратно)
При дороге*
Окно по ночам голубое,
Да ветхо и криво оно:
Сквозь стекла расплющенный месяц
Как тусклое блещет пятно.
Дед рано ложится, а внучке
Неволя: лежи и не спи
Да думай от скуки. А долги
Осенние ночи в степи!
Вчера чумаки проходили
По шляху под хатой. Была
Морозная полночь. Блестели
Колеса, рога у вола.
Тянулась арба за арбою,
На шлях, на шагавшие тени,
На борозды с мерзлой ботвой…
У Каспия тони, там хватит
Работы на всех — и давно
Ушла бы туда с чумаками,
Да мило кривое окно.
28. I.11
Гелуан (под Каиром)
(обратно)
«Океан под ясною луной…»*
Океан под ясною луной,
Теплой и высокой, бледнолицей,
Льется гладкой, медленной волной,
Озаряясь жаркою зарницей.
Всходят горы облачных громад:
Гавриил, кадя небесным Силам,
В темном фимиаме царских врат
Блещет огнедышащим кадилом.
25.11.11
(обратно)
«Мелькают дали, черные, слепые…»*
Мелькают дали, черные, слепые,
Мелькает океана мертвый лик:
Бог разверзает бездны голубые,
Но лишь на краткий миг.
«Да будет свет!» Но гаснет свет, и сонный
Тяжелый гул растет вослед за ним:
Бог, в довременный хаос погруженный,
Мрак сотрясает ропотом своим.
26.11.11
(обратно)
Мир — лес, ночной приют птицы.
Брамины
В вечерний час тепло во мраке леса,
И в теплых водах меркнет свет зари.
Пади во мрак зеленого навеса —
И, приютясь, замри.
А ранним утром, белым и росистым,
Взмахни крылом, среди листвы шурша,
И растворись, исчезни в небе чистом —
Вернись на родину, душа!
(обратно)
Зов*
Как старым морякам, живущим на покое,
Все снится по ночам пространство голубое
И сети зыбких вант, — как верят моряки,
Что их моря зовут в часы ночной тоски,
Так кличут и меня мои воспоминанья:
На новые пути, на новые скитанья
Велят они вставать — в те страны, в те моря,
Где только бы тогда я кинул якоря,
Когда б заветную увидел Атлантиду.
В родные гавани вовеки я не вниду,
Но знаю, что и мне, в предсмертных снах моих,
Все будет сниться сеть канатов смоляных
Над бездной голубой, над зыбью океана:
Да чутко встану я на голос Капитана!
8. VII.11
(обратно)
Солнечные часы*
Те часики с эмалью, что впотьмах
Бежали так легко и торопливо,
Давным-давно умолкли. И крапива
Растет
