черный катафалк гондолы,

Чуть склоняет стан — и вырастает,

Стоя на корме ее… Мы долго

Плыли в узких коридорах улиц,

Между стен высоких и тяжелых…

В этих коридорах — баржи с лесом,

Барки с солью: стали и ночуют.

Под стенами — сваи и ступени,

В плесени и слизи. Сверху — небо,

Лента неба в мелких бледных звездах…

В полночь спит Венеция, — быть может,

Лишь в притонах для воров и пьяниц,

За вокзалом, светят щели в ставнях,

И за ними глухо слышны крики,

Буйный хохот, споры и удары

По столам и столикам, залитым

Марсалой и вермутом… Есть прелесть

В этой поздней, в этой чадной жизни

Пьяниц, проституток и матросов!

«Ho amato, amo, Desdemona»[5].—

Говорит Энрико, напевая,

И, быть может, слышит эту песню

Кто-нибудь вот в этом темном доме —

Та душа, что любит… За оградой

Вижу садик; в чистом небосклоне —

Голые, прозрачные деревья,

И стеклом блестят они, и пахнет

Сад вином и медом… Этот винный

Запах листьев тоньше, чем весенний!

Молодость груба, жадна, ревнива,

Молодость не знает счастья — видеть

Слезы на ресницах Дездемоны,

Любящей другого…

Вот и светлый

Выход в небо, в лунный блеск и воды!

Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц,

Перелив зеркальных вод и тонкий

Голубой туман, в котором сказкой

Кажутся вдали дома и церкви!

Здравствуйте, полночные просторы

Золотого млеющего взморья

И огни чуть видного экспресса,

Золотой бегущие цепочкой

По лагунам к югу!

30. VIII.13

(обратно)

«Теплой ночью, горною тропинкой…»*

Теплой ночью, горною тропинкой,

Я иду в оливковом лесу.

Вижу в небе белый, ясный месяц,

В сердце радость мирную несу.

Свет и тень по мне проходят сетью.

Редкий лес похож на серый сад.

Над горой далекой и высокой

Две звезды полночные лежат.

Вот и дома. Белый, ясный месяц —

Против белой мазанки моей.

И всю ночь хрустальными ручьями

Звон цикад журчит среди камней.

4. IX.13

(обратно)

Могильная плита*

Опять знакомый дом…

Огарев

Могильная плита, железная доска,

  В густой траве врастающая в землю, —

И мне печаль могил понятна и близка,

  И я родным преданьям внемлю.

И я «люблю людей, которых больше нет»,

  Любовью всепрощающей, сыновней.

Последний их побег, я не забыл их след

  Под старой, обветшалою часовней.

Я молодым себя, в своем простом быту,

  На бедном их погосте вспоминаю.

Последний их побег, под эту же плиту

  Приду я лечь — и тихо лягу — с краю.

6. IX.13

(обратно)

После обеда*

Сквозь редкий сад шумит в тумане море —

И тянет влажным холодом в окно.

Сирена на туманном косогоре

Мычит и мрачно и темно.

Лишь гимназистка с толстыми косами

Одна не спит, — одна живет иным,

Хватая жадно синими глазами

Страницу за страницей «Дым».

6. IX.13

(обратно)

Господь скорбящий*

Воззвал господь, скорбящий о Сионе,

И Ангелов Служения спросил:

«Погибли стяги, воинство и кони, —

Что сделал Царь, покорный богу Сил?»

И Ангелы Служения сказали:

«Он вретищем завесил тронный зал,

Он потушил светильники в том зале,

Он скорбь свою молчанием связал».

Воззвал господь: «И я завешу тьмою,

Как вретищем, мной созданную твердь,

Я потушу в ней солнце и сокрою

Лицо свое, да правит в мире Смерть!»

И отошел с покинутого трона

К тем тайникам, чье имя — Мистарим,

И плакал там о гибели Сиона,

Для Ангелов Служения незрим.

Капри. 10.III.14

(обратно)

Иаков*

Иаков шел в Харан и ночевал в пути,

Затем что пала ночь над той пустыней древней.

Царь говорит рабам: «Вот должен друг прийти.

Гасите все огни, — во мраке мы душевней».

Так повелел господь гасить светило дня,

Чтоб тайную вести с Иаковом беседу,

Чтоб звать его в ночи: «Восстань, бори меня —

И всей земле яви мой знак, мою победу!»

Капри. 10.III.14

(обратно)

Магомет и Сафия*

Сафия, проснувшись, заплетает ловкой

Голубой рукою пряди черных кос:

«Все меня ругают, Магомет, жидовкой», —

Говорит сквозь слезы, не стирая слез.

Магомет, с усмешкой и любовью глядя,

Отвечает кротко: «Ты скажи им, друг:

Авраам — отец мой, Моисей — мой дядя,

Магомет — супруг».

24. III.14

(обратно)

«Плакала ночью вдова…»*

Плакала ночью вдова:

Нежно любила ребенка, но умер ребенок.

Плакал и старец-сосед, прижимая к глазам рукава,

Звезды светили, и плакал в закуте козленок.

Плакала мать по ночам.

Плачущий ночью к слезам побуждает другого:

Звезды слезами текут с небосклона ночного,

Плачет господь, рукава прижимая к очам.

24. III.14

(обратно)

Тора*

Был с богом Моисей на дикой горной круче,

У врат небес стоял как в жертвенном дыму:

Сползали по горе грохочущие тучи —

И в голосе громов бог говорил ему.

Мешалось солнце с тьмой, основы скал дрожали,

И видел Моисей, как зиждилась Она:

Из белого огня — раскрытые скрижали,

Из черного огня — святые письмена.

И стиль — незримый стиль, чертивший их узоры,—

Бог о главу вождя склоненного отер,

И в пламенном венце шел восприемник Торы

К народу своему, в свой стан и в свой шатер.

Воспойте песнь ему! Он радостней и краше

Светильника Седьми пред божьим алтарем:

Не от него ль зажгли мы пламенники наши,

Ни света, ни огня не уменьшая в нем?

Рим. 24.III.14

(обратно)

Новый Завет*

С Иосифом господь беседовал в ночи,

Когда святая мать с младенцем почивала:

«Иосиф! Близок день, когда мечи

Перекуют народы на орала.

Как нищая вдова, что плачет в час ночной

О муже и ребенке, как пророки

Мой древний дом оплакали со мной,

Так проливает мир кровавых слез потоки.

Иосиф! Я расторг с жестокими завет.

Исполни в радости господнее веленье:

Встань, возвратись в мой тихий Назарет —

И всей земле яви мое благоволенье».

Рим. 24.III.14

(обратно)

Перстень*

Рубины мрачные цвели, чернели в нем,

  Внутри пурпурно-кровяные,

Алмазы вспыхивали розовым огнем,

  Дробясь, как слезы ледяные.

Бесценными играл заветный перстень мой,

  Но затаенными лучами:

Так светит и горит сокрытый полутьмой

  Старинный образ в царском храме.

И долго я глядел на этот божий дар

  С тоскою, смутной и тревожной,

И опускал глаза, переходя базар,

  В толпе крикливой и ничтожной.

7. I.15

Москва

(обратно)

Слово*

Молчат гробницы, мумии и кости,—

  Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

  Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья!

  Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

  Наш дар бессмертный — речь.

7. I.15 Москва

(обратно)

«Просыпаюсь в полумраке…»*

Просыпаюсь в полумраке.

В занесенное окно

Смуглым золотом Исакий

Смотрит дивно и темно.

Утро сумрачное снежно,

Крест ушел в густую мглу.

За окном уютно, нежно

Жмутся голуби к стеклу.

Все мне радостно и ново:

Запах кофе, люстры свет,

Мех ковра, уют алькова

И сырой мороз газет.

17. I.15

Петербург

(обратно)

Святой Евстафий*

Ловец великий перед богом,

Я алчен в молодости был.

В восторге буйном, злом и строгом,

По горным долам и отрогам

Я расточал мой ловчий пыл.

— Простите, девственные сени

Языческих родимых мест.

Ты сокрушил мои колени,

Смиренный Взор, голгофский Крест.

Вот дал я волю пестрым сворам,

Узду коню: рога, рога

Летят над лиственным узором,

А я — за ними, пьян простором,

Погоней, жаждою врага.

— Простите, девственные сени,

Поющий лес, гремящий бор.

Ты сокрушил мои колени,

Голгофский Крест, смиренный Взор:

Мрак и стволы великой чащи,

Органных труб умолкший ряд,

Взор и смиренный и грозящий,

И Крест из пламени, горящий

В рогах, откинутых назад.

27. VIII.15

Васильевское

(обратно)

Поэту*

В глубоких колодцах вода холодна,

И чем холоднее, тем чище она.

Пастух нерадивый напьется из лужи

И в луже напоит отару свою,

Но добрый опустит в колодец бадью,

Веревку к веревке привяжет потуже.

Бесценный алмаз, оброненный в ночи,

Раб ищет при свете грошовой свечи,

Но зорко он смотрит по пыльным дорогам,

Он ковшиком держит сухую ладонь,

От ветра и тьмы ограждая огонь —

И знай: он с алмазом вернется к чертогам.

27. VIII.15

Васильевское

(обратно)

«Взойди, о Ночь, на горний свой престол…»*

Взойди, о Ночь, на горний свой престол,

Стань в бездне бездн, от блеска звезд туманной,

Мир тишины исполни первозданной

И сонных вод смири немой глагол.

В отверстый храм земли, небес, морей

Вновь прихожу с мольбою и тоскою:

Коснись, о Ночь, целящею рукою,

Коснись чела как божий иерей.

Дала судьба мне слишком щедрый дар,

Виденья дня безмерно ярки были:

Росистый хлад твоей епитрахили

Да утолит души мятежный жар.

31. VIII.15

Васильевское

(обратно)

Невеста («Я косы девичьи плела…»)*

Я косы девичьи плела,

На подоконнике сидела,

А ночь созвездьями цвела,

А море медленно шумело,

И степь дрожала в полусне

Своим таинственным журчаньем…

Кто до тебя вошел ко мне?

Кто, в эту ночь перед венчаньем,

Мне душу истомил такой

Любовью, нежностью и мукой?

Кому я отдалась с тоской

Перед последнею разлукой?

2. IX.15

(обратно)

«Роса, при бледно-розовом огне…»*

Роса, при бледно-розовом огне

Далекого востока, золотится.

В степи сидит пустушка на копне.

В степи рассвет, в степи роса дымится.

День впереди, столь радостный для нас,

А сзади ночь, похожая на тучу.

Спят пастухи. Бараны сбились в кучу,

Сверкая янтарями спящих глаз.

2. IX.15

(обратно)

Цейлон* Гора Алагалла

В лесах кричит павлин, шумят и плещут ливни,

В болотистых низах, в долинах рек — потоп.

Слоны залезли в грязь, стоят, поднявши бивни,

Сырые хоботы закинувши на лоб.

На тучах зелень пальм — безжизненней металла,

И, тяжко заступив графитный горизонт,

Глядит из-за лесов нагая Алагалла,

Как сизый мастодонт.

10. IX.15

(обратно)

Белый цвет*

Пустынник нам сказал: «Благословен господь!

Когда я изнурял бунтующую плоть,

Когда я жил в бору над Малым Танаисом,

Я так скорбел порой, что жаловался крысам,

Сбегавшимся из нор на скудный мой обед,

Да спас меня господь от вражеских побед.

И знаете ли чем, какой утехой сладкой?

Я забавлял себя своею сирой хаткой,

Я мел в горах нашел — и за год раза три

Белил ее, друзья, снаружи и внутри.

Ах, темен, темен мир, и чувствуют лишь дети,

Какая тишина и радость в белом цвете!»

10. IX.15

(обратно)

Одиночество («Худая компаньонка, иностранка…»)*

Худая компаньонка, иностранка,

Купалась в море вечером холодным

И все ждала, что кто-нибудь увидит,

Как выбежит она, полунагая,

В трико, прилипшем к телу, из прибоя.

Потом, надев широкий балахон,

Сидела на песке и ела сливы,

А крупный пес с гремящим лаем прядал

В прибрежную сиреневую кипень

И жаркой пастью радостно кидался

На черный мяч, который с криком «hop!»

Она швыряла в воду… Загорелся

Вдали маяк лучистою звездой…

Сырел песок, взошла луна над морем,

И по волнам у берега ломался,

Сверкал зеленый глянец… На обрыве,

Что возвышался сзади, в светлом небе,

Чернела одинокая скамья…

Там постоял с раскрытой головою

Писатель, пообедавший в гостях,

Сигару покурил и, усмехнувшись,

Подумал: «Полосатое трико

Ее на зебру делало похожей».

10. IX.15

(обратно)

«К вечеру море шумней и мутней…»*

К вечеру море шумней и мутней,

Парус и дальше и дымней.

Няньки по дачам разносят детей,

Ветер с Финляндии, зимний.

К морю иду — все песок да кусты,

Сосенник сине-зеленый,

С елок холодных срываю кресты,

Иглы из хвои вощеной.

Вот и скамья, и соломенный зонт,

Дальше обрыв — и туманный,

Мглисто-багровый морской горизонт,

Запад зловещий и странный.

А над обрывом все тот же гамак

С томной, капризной девицей,

Стул полотняный и с книжкой чудак,

Гнутый, в пенсне, бледнолицый.

Дремлет, качается в сетке она,

Он ей читает Бальмонта…

Запад темнеет, и свищет сосна,

Тучи плывут с горизонта…

11. IX.15

(обратно)

Война*

От кипарисовых гробниц

Взлетела стая черных птиц, —

Тюрбэ расстреляно, разбито.

Вот грязный шелковый покров,

Кораны с оттиском подков…

Как грубо конское копыто!

Вот чей-то сад; он черен, гол —

И не о нем ли мой осел

Рыдающим томится ревом?

А я — я, прокаженный, рад

Бродить, вдыхая горький чад,

Что тает в небе бирюзовом:

Пустой, разрушенный, немой,

Отныне этот город — мой,

Мой каждый спуск и переулок,

Мои все туфли мертвецов,

Домов руины и дворцов,

Где шум морской так свеж и гулок!

12. IX.15

(обратно)

Засуха в раю*

От пальм увядших слабы тени.

Ища воды, кричат в тоске

Среброголосые олени

И пожирают змей в песке.

В сухом лазоревом тумане

Очерчен солнца алый круг,

И сам творец сжимает длани,

Таит тревогу и испуг.

12. IX.15

(обратно)

«У нубийских черных хижин…»*

У нубийских черных хижин

Мы в пути коней поили.

Вечер теплый, тихий, темный

Чуть светил шафраном в Ниле.

У нубийских черных хижин

Кто-то пел, томясь бесстрастно:

«Я тоскую, я печальна

Оттого, что я прекрасна…»

Мыши реяли, дрожали,

Буйвол спал в прибрежном иле,

Пахло горьким дымом хижин,

Чуть светили звезды в Ниле.

12. IX.15

(обратно)

«В жарком золоте заката Пирамиды…»*

В жарком золоте заката Пирамиды,

Вдоль по Нилу, на утеху иностранцам,

Шелком в воду светят парусные лодки

И бежит луксорский белый пароход.

Это час, когда за Нилом пальмы четки,

И в Каире блещут стекла алым глянцем,

И хедив в ландо катается, и гиды

По кофейням отдыхают от господ.

А сиреневые дали Нила к югу,

К дикой Нубии, к Порогам, смутны, зыбки

И все